Женщина-отгадка

Хорошая женщина, ничего плохого не скажешь. Прожил с ней, между прочим, целых шесть лет. Прожил в мире и спокойствии. Ни ссор, ни скандалов. Она была всем довольна.

И чтоб оправдать себя, Андрей зло подумал: «А чем ей, собственно, быть недовольной? Не пил, не бил, не гулял. Приносил деньги. Покупал тряпки. И всего у нее хватало».

Тоже, кстати, неплохо пристроилась – и так можно сказать. В ее-то годы! Уезжая, он оставил ей денег – на полгода безбедной жизни и оплаты квартиры. Нормально. А дальше… Как повезет. В конце концов, он ничего ей не обещал!

В самолете он тогда подумал: «А ведь Санька так и не стал родным!» Их редкие встречи… Сын зевал и смотрел на часы. Все. И снова ничего не получилось. Он страдал, а Жанка утешала:

– Ты ему до фонаря! Нужен, как козе баян! И вырос без тебя, и отвык. Все нормально – а ты чего хотел? Парень взрослый, своя жизнь. И я ему до фонаря! И вот не страдаю!

Он усмехнулся:

– Ну, ты! Сравнила, господи!

Тех денег, что он привез с собой, Андрею тоже вполне бы хватило на год или даже, при большой экономии, на полтора или два. «Скромненько надо, – повторял он себе. – Скромненько».

Присматриваться, привыкать. А потом… Снова искать, блин, себя!

И что ему, дураку, там не сиделось?

Встретился со старыми приятелями – те недоумевали и крутили пальцем у виска:

– Ну, ты и придурок! Квартира, говоришь, приличная была? Бассейн во дворе? Тачка новая? Да еще и с теткой хорошей жил? А погода там… Океан…

Нашел он, правда, не сразу, и Степку, с которым связь оборвалась довольно давно, почти пять лет назад. Тот просто перестал отвечать на звонки. Общие приятели говорили много и разное – мол, обанкротился, потерял все. Влип крупно и даже скрывался. Жена от него ушла – вот кто бы мог подумать? Тихая и смирная женщина. Теперь вроде выполз. В смысле – обнаружился. Живет где-то в деревне под Тверью, занят хозяйством, разводит кур и ударился в религию.

Он не очень поверил и поехал его искать. А все оказалось почти правдой! Степка был ему сдержанно рад – теперь это был вообще другой человек. Абсолютно другой. Полублаженный, что ли.

В его доме, точнее в избе, да, именно деревенской избе-пятистенке, в углах висели иконы. И Степка, скупо рассказывая о своем житье-бытье, поминутно обращал к ним взор и не забывал креститься.

В избе было чисто и очень, естественно, скромно. Если не сказать – аскетически скудно. Стол, кровать, табуретки. Из книг – только Библия и молитвослов.

Естественно, никакого телевизора – только старая радиоточка, двухпрограммник, оставшийся, видимо, от прежних хозяев.

На стол он поставил картошку, капусту, грибы и соленые помидоры – объяснил, что Петровский пост, и выпивать категорически отказался. Подтвердил: да, все правда, наехали, отобрали, поставили на счетчик. Держали даже в подвале – почти неделю. Били. «Не больно», – усмехнулся он.

Жена сбежала – он не осуждает, понимает, что испугалась. За детей, за себя. Уехала, видимо, к тетке куда-то на Украину. Он не искал – ну просто не захотел усложнять ей жизнь. Наверняка устроилась, вышла замуж. А дети… Да тоже не пропадут. Когда разобрался – помогли, конечно, «добрые люди», – Степка снова усмехнулся, – отдал все, что было и «не было», и уехал сюда. Купил за копейки избу, и вот… Живу, как говорится. Жизнью своей доволен и даже счастлив – помог Господь! Да если бы не это… – Он махнул рукой. – Кстати, есть женщина – чудесная, верная женщина. Из местных, тверчанка, зрелая, пережившая мужа-алкаша, свекра-алкаша и алкашку-свекровь. Сын у нее взрослый, в армии. Квартира в Твери, она сейчас там, приедет завтра.

Ну и вместе они по хозяйству, разумеется.

– А на что живешь? – спросил он у друга.

– Да хватает, – Степка махнул рукой. – «Мерседесов» мне не надо, мраморных полов тоже. По кабакам не скучаю. – Он улыбнулся. – Наелся всего этого говна… По горло. Огород, куры, Тамара моя в соседнем селе три раза в неделю в больнице дежурит. Нянечкой. Рыбалка еще, грибы по осени.

– В Москву не тянет? – спросил Андрей.

– Не приведи Господи! – ужаснулся Степка. – В пекло это адово. Да ни за какие коврижки меня туда не заманишь! А в храм ездим в соседнее село. Полчаса на автобусе. Какой у нас там батюшка! – сказал он, и глаза его заблестели. – Чудо, а не человек! После службы – на исповедь. А потом… Жить снова хочется, понимаешь?

Андрей кивнул: мол, понимаю. Ну, или почти понимаю.

Замолчали. Он видел, что Степка им тяготится, и стал собираться в дорогу.

Тот не удерживал. На прощанье сказал:

– Приезжай. У нас такая баня!

Андрей кивнул, понимая, что больше они не увидятся. Скорее всего – никогда.

Уже в электричке подумал: а ведь он счастливый, его друг. Так просто все взять и решить. Хотя… Кто там знает, как просто! Чужую беду развести… Все мы умеем. Но то, что Степка счастлив, Андрей не сомневался ни минуты.

И был за него искренне рад. Рад, понимая, что друг для него потерян. Последний и самый верный друг.

Слишком все у них теперь разное. Слишком.

Ах, если бы он смог так! Так, как смог его друг. Отрезать, отринуть, перечеркнуть и… начать все сначала, вот так, например.

А ведь понимал, что так не сможет. Не потому, что на долю Степана выпало больше испытаний, больше страданий. У каждого, знаете ли, своя мера, и каждому по его силам… Что и чем, главное, мериться? А просто вот именно так не сможет – никогда. Потому, что так надо… С самой глубины, с самого донышка души и сердца. Поверить. Иначе – ничего не получится.

А он не может. Несчастный человек… Наверное.

А жить было надо. Жить, выживать – как угодно. Словом, существовать – покупать еду и сигареты, платить за квартиру, подкупить какие-то шмотки. Поменять, например, старый телевизор – советский, громоздкий, ламповый. И не оттого, что устарел морально – черт бы с ним. А просто толком ничего не показывал, да и звук как из могилы.

Сел и стал думать. Потом прошелся по квартире. Прилег. Эффективности не прибавилось – ноль. Зеро, как говорили в Америке.


Ну вот что он может и на что способен? Немолодой и неудачливый сценарист. Из полезного – только водить машину, пожалуй. Этот опыт таксиста бесценен. Но Москва – это вам не благочестивая и законопослушная Америка. Пару часов в московских пробках – и ты психический инвалид. Можно вставать на учет в ПНД.

Позвонил от нечего делать Жанке. Та, как водится, обложила его шестиэтажным:

– Дурак, сволочь. И чего тебе не хватало, кретин? Впервые ведь жил как человек!

Он что-то мямлил в ответ, а она и не слушала:

– Все твои доводы, блин! Хотя… если ты думаешь, что ты меня сильно удивил… В общем, не ной и не кряхти. И не звони. Надоел!

А потом прислала триста долларов. Смешная баба! До сих пор – загадка для него. А ведь такая простая, такая, казалось бы, примитивная. Андрей знал – прислала от сердца. Но… Стало так невыносимо стыдно, что… Доллары он отправил обратно. Минус процент за пересылку. Ничего, переживет.

Потом засел за газетенки с заголовком «Приглашаем на работу».

А там – смех один. Эти дохлые изданьица, сильно пачкавшие руки, пытались убедить его, что в принципе он может уже медленно ползти на кладбище. Или – не очень медленно. Но верно. Мужчины (да и женщины тоже) в возрасте после сорока лет не требовались. Не требовались! Нет такой прослойки населения в стране.

Устроился курьером – возить лекарства. Сколько раз в день прокатишься – столько и заработаешь. Рублей пятьсот в день – вполне. И пятьсот рублей тоже, извините, деньги. И на «пожрать» и на «покурить». И даже на «выпить»: две бутылки недорогого пива – пожалуйста!

Вдруг однажды вечером, дома, захотелось взять ручку и пару листов бумаги. Андрей сел на кухне, поставил кружку с горячим чаем, положил перед собой лист и, почувствовав внезапное и такое резкое, до дрожи и холодного «тревожного» пота волнение, встал и быстро заходил по квартире – кругами.

Эта «встреча» с профессией, со специальностью, с призванием, если хотите, далась ему непросто. Так непросто, что ничего он в тот вечер не написал, а зато вот заснуть совсем не получилось.

Отчего-то было так страшно и так тревожно… Он схватил эти несколько жалких листов, причину своих страданий и мук, порвал и выкинул в мусорное ведро. Туда же отправил и шариковую дешевую ручку. Не велика потеря. А потом рухнул на табуретку и застыдился самого себя.

Кретин! Болван! Неврастеник! Чего испугался? Или – кого? Да самого себя! Господи, слава богу, что никто этого не видел! Он пошел в комнату, лег на диван и включил телевизор. А через полчаса поднялся, пошел на кухню, снова разложил на столе листы и ручку, снова согрел чайник, заварил крепкий-крепкий чай и…

И написал семь первых страниц. Одним духом, без остановки и перекуров. А когда глянул на часы – было полпятого утра. Он встал, чтобы размять ноги и спину, и отдернул плотную штору. За окном занимался рассвет и пели птицы. За окном светлело небо. За окном чуть пробивались лучи солнца и обещали хороший день.

За окном была жизнь.

И у него теперь была жизнь.

Он улыбнулся и улегся спать. Не забыв перед этим подумать: «Какой же я был дурак, господи! Какая же непростительная глупость и чушь – бояться своей сути и самого себя. Идентификация, батенька, определяет судьбу. Правильная идентификация, блин!»





Марина


– Я хочу семью! Ребенка! – кричала Марина. – Все женщины хотят семью и ребенка!

– Женщины, – кивнул он. – А я, если ты заметила, не то чтобы очень нежно к ним относился!

– Не очень, – саркастически усмехнулась она. – Правильно, не очень. Потому что женщины… Они отвечают. Они решают. И планируют, кстати, свою судьбу.

– Планируй, – кивнул он, – но только без меня. Потому что меня все устраивает. Все, понимаешь? В отличие от тебя. И вообще, мне твои истерики порядком надоели – вот если честно.

Оделся и ушел.

Сначала была злость. Такая, что становилось душно. Потом – обида. Сволочь, дрянь, слабак. Маменькин сынок. Пирожок ни с чем. Одна оболочка. Сломался от первого же удара судьбы. А на черта мне мужик, который не умеет держать удар? Да все они… Киношник тот… «удачливый». Денис, муженек бывший. Бизнесмен, мать его. Этот… Голубь сизокрылый. Все – как на подбор. Или мне так везет? Может быть, и вправду дело во мне? Вот маме же повезло – такой Валерочка… Дай бог ему здоровья! Господи, не всем, видно, судьба посылает такого Валерочку. Не заслужила, значит.

Раньше думала – только бы неженатый, чтобы не разбивать семью, не оставлять детей несчастными. И вот пожалуйста – холостой. Молодой, здоровый, полный сил. Не обременен, так сказать. А что толку? Ничего не получается. А сколько она молчала! Просто силы и терпение кончились. Нервы сдали, вот и все. Дура? Да ради бога!

Устала быть утешительницей, нянькой, мамкой, жилеткой.

Устала быть умной. Вот и все.



А потом, после всех этих ссор и взаимных попреков… начинала скучать. Ждать звонка. Томиться. Привычка? Любовь? Потому что только она прощает и на все закрывает глаза. Ну или – почти на все.

Помирились, разумеется. Сама позвонила. И тогда поняла, что проиграла. Теперь – все. Этим звонком она приняла его правила игры. А это означало… Терпеть, принимать все, как есть, любить, холить, лелеять и…

И ничего не ждать – никаких перемен. Но… Снова осадочек! Каждый раз – обвиняя друг друга, попрекая или оскорбляя, они что-то безвозвратно теряли… Теряли навсегда, насовсем.

А годы шли. Да даже не шли – бежали, летели – стремительно, без оглядки. Первые седые волосы, первая морщинка у глаз. Плюс размер. После работы – поскорее прилечь, потому что устала. А раньше так не уставала! Думала часто – а у других и такого нет. Ничего у других нет – ни родной ладони на шее, ни поцелуя – знакомого и все равно такого сладкого и желанного, ни ласкового слова – ничего. Только об этом и мечтают! Сотни и тысячи одиноких, оставленных, неприкаянных, неудачливых. Молодых и не очень. И все об одном – о своем единственном. О любви. Ей ли жаловаться? Ведь даже ни с кем не делит! Не счастье разве? Ну и ладно. Как есть – так есть. Значит, такая судьба.

Опять смирилась.

А потом Марина поняла – так легче. Легче, когда уже ничего не ждешь и ни на что не надеешься. Никаких сюрпризов – вот оно, счастье! – как говорила мама.

Вот и у нее, Марины, – больше никаких сюрпризов. Идет как идет. И ничего, кстати, плохого! Никакого быта – ни рубашек, ни носков, ни борщей. Пришел – ушел. Все довольны, все свободны. Гостевой брак – это даже становится модным. Да и честно говоря…