Женщина-отгадка

Текст был примерно одинаков: «Какое ты имеешь право? Портить и ломать жизнь всем (Жанке, Саньке и всей ее семье). От мальчика ты отвык, да и почти его не растил. Материально они давно от тебя независимы. А Санькино будущее? Перспективы и так далее?»

Короче, неправ везде и всюду. Да, Андрей все понимал. И со всем был согласен – про себя, разумеется. Но что-то не пускало… Глупость, вредность, эгоизм… Тупое упрямство. Или – любовь к мальчику? Спрятанная глубоко в сердце, на самом донышке… Первый ребенок. Сын. Его точная копия. Он хорошо помнил то тактильное ощущение, когда он брал маленького Саньку на руки. Запах его волос, для младенца уморительно и неожиданно густых и темных. Помнил, как держал его «столбиком» после кормления и испытывал абсолютно животное удовольствие и облегчение, когда тот отрыгивал лишний воздух и блаженно закрывал глаза.

Помнил, как чуть не разорвалось сердце, когда он увидел Санькину раздрызганную в клочья кровавую коленку. И как испытывал нестерпимую боль в собственной ноге, когда мазал рану зеленкой и дул на воспаленную кожу.

Разрыв с Жанкой он пережил гораздо тяжелее, чем разрыв с Ольгой. И в глубине души ему казалось, что хулигана Саньку он любит больше, чем милую и послушную Ксюшу. Не оттого, что сын – какая чушь! Просто за Ксюшу он был больше спокоен – девочку не обидят и ею никогда не пренебрегут. Ксюша – центр вселенной и пуп земли. Ей поклоняются как божеству – и мать, и дед с бабкой. В ее настоящем и будущем он был уверен. Ей дадут прекрасное образование, она никогда не будет испытывать нужды – все будет у ее ног.

А Санька… Что еще выкинет его пустоголовая мать? В какие дебри ее занесет, какой ураган закрутит? Кто будет следующий Жанкин избранник? Как он отнесется к Саньке? Жанка беспечна, ленива, жадна до денег, безмерно эгоистична, груба и несентиментальна. Ничего нет дороже ее собственного спокойствия. За сына в бой не вступит и глотку обидчику не перегрызет. Не тот случай.

Впрочем, насчет ее пустоголовости он, вероятно, не прав – вон какого мужика отхватила! Жанкин дантист был в Одессе человеком известным. При деньгах и с весьма определенным будущим. Хотя ум и жизненная хватка – отнюдь не синонимы.





* * *


Жанка тактику изменила – теперь она была вежлива и обходительна. Пыталась купить его тем, что отказывается от алиментов, которые он должен платить сыну до восемнадцати лет. Умоляла, увещевала, упрашивала. Хватило ее, разумеется, ненадолго. Скоро она снова начала орать и скандалить: «Я тебя закажу! – визжала она. – Легче тебя прихлопнуть, чем с тобой связываться!»

Андрей слышал, как дантист оттаскивал ее от телефона, пытаясь усмирить. Жанка орала и на него. Потом звонить перестала. И вдруг – возникла. Сообщила, что в Москве и надо срочно встретиться.

– Сегодня! – жестко уточнила она.

Он усмехнулся:

– Не выйдет. Сегодня – точно не выйдет.

Она снова закипела. Кому отказали, ей? Жанне Васильевне Кац, урожденной Луценко?

– Я здесь с Шуриком, – наконец зло выдавила она.

Он даже не сразу понял, что Шурик – это его Санька.

Через полчаса он примчался на «Кропоткинскую», где бывшая назначила встречу. Первое, что бросилось в глаза, как Санька вырос. Всего-то за год! Даже за те десять месяцев, которые он его не видел. Сын смотрел на него спокойно и равнодушно, дергая мать за руку.

– А зоопарк, мам? Успеем?

Жанка нервничала и срывалась на мальчика.

Еще он отметил, что Жанка еще больше расцвела и похорошела – и впрямь глаз не оторвать. Ни один прохожий мужик, невзирая на возраст, не мог не задержать на ней взгляд – теперь она была настоящая секс-бомба. Крутобедрая, грудастая, с тонкой девической талией и роскошными, по плечи, темными волосами.

«Пропал дантист, – весело подумал Андрей. – И его таки можно понять!»

Пошли в кафе – Саньке мороженое, им кофе. Жанка глотнула и брезгливо поморщилась.

– Хавно!

– В Америке подадут лучше, – кивнул он.

– Не сомневайся, – парировала Жанка.

Санька, съев мороженое, снова заныл про зоопарк.

Андрей предложил Жанке, что сходит с сыном сам. Та обрадовалась.

– А я тогда в ГУМ или в ЦУМ смотаюсь!

На том и порешили.

В зоопарке он взял мальчика за руку и почувствовал, как заныло сердце. Они бродили по закоулкам, пили газировку, снова ели мороженое, сидели на лавочке.

– Пап! – вдруг сказал Санька. – А ты меня почему в Америку не пускаешь?

Он вздрогнул и спросил:

– А ты туда хочешь?

Мальчик кивнул.

– Фима говорит, там здорово. Машины классные. Небоскребы – до небес! Ну и вообще, – смутился он.

– А Фима? – дрогнувшим голосом спросил он. – Как он с тобой?


Санька пожал плечом.

– Нормально. Фима хороший. Не кричит, как мама. Шуточки отпускает. Веселится. Мама говорит, как придурок.

«Еще один весельчак, – подумал Андрей, – везет Жанке на шутников».

– Значит, хочешь в Америку, – вздохнул он.

Санька кивнул.

– А потом ты приедешь. Да, пап?

– Как сложится, – ответил он, – чего в жизни не бывает!

С Жанкой встретились у метро.

– Бумаги с тобой? – спросил он.

Она раскрыла глаза, сглотнула слюну и кивнула.

Когда на скамейке, подложив под формуляр журнал, Андрей размашисто ставил свою подпись, бывшая жена внимательно, не дыша, следила за каждым его движением и, наконец увидев, что все готово, облегченно вздохнула.

– Ну и славненько. И делов-то! А ведь нервов мне помотал… – Глаза ее снова вспыхнули недобрым огнем. – К тому же у тебя ведь тут дочка остается, – торопливо добавила она, деловито запихивая бумаги в сумку.

– Господи, какая же ты дура! – почти простонал Андрей.

Он крепко прижал к себе сына и быстро пошел прочь. Потому что… Потому что все это было невыносимо.





Марина


А потом случилась еще одна трагедия – мать Дениса покончила с собой. Выпила горсть снотворного. Не смогла жить без мужа…

Без мужа не смогла, а оставить сиротой сына…

Марина была теперь с Денисом ежедневно – из института сразу к нему. Он был почти безучастен – отвечал машинально, подолгу сидел на стуле и смотрел перед собой. Она приносила продукты, варила какую-то несложную еду, пыталась его накормить. Он машинально съедал, не замечая вкуса, благодарил и просил ее уехать домой. Она оставалась ночевать – было страшно оставить его одного в пустой квартире, ложилась на диване в кабинете отца и видела, что на кухне почти всю ночь горит свет. Это означало, что он опять не ложился. Утром она видела на столе пустую бутылку от коньяка или водки и полную пепельницу окурков.

Денис спал на диване не раздеваясь, и на лице его были такие страдание и мука, что Марине становилось физически больно. И еще отчего-то очень страшно…

Однажды ночью она не выдержала и вышла на кухню. Он сидел за столом и плакал, уронив голову на руки.

Она подошла к нему и прижала его голову к своей груди.

– Не уходи, – попросил он, – пожалуйста, не уходи. Я понимаю, как я тебя достал. И что ты со мной возишься, как с малым дитем? И какого черта тебе все это надо? Да и кто я тебе? Никто. Так – приятель, – усмехнулся он, – дружок по автостопу.

Она покачала головой.

– Не дружок, а попутчик, – поправила она. – А мама говорит, что попутчик – это совсем немало. Попутчик – это почти спутник. Если получится.

Она взяла его за руки и повела в комнату.

Через месяц они расписались.





* * *


Жизнь, собственно, особенно не изменилась. Теперь они жили у Дениса и так же ходили в институт, встречаясь по вечерам после занятий.

Он сразу воспрял духом, и из него образовался отменный добытчик – радуясь как дитя, он притаскивал из магазина то курицу, то сосиски и пытался к ее приходу приготовить ужин.

В воскресенье они убирали квартиру, стирали, гладили, готовили ужин – что-нибудь с претензией на изыск, например, мясо по-польски с сыром и луком, пекли кекс или незатейливую шарлотку.

Иногда приезжала ее мать, гордо именуемая отныне тещей. И это превращалось в настоящий семейный ужин – с долгими и подробными разговорами про общие и личные проблемы, устройство быта или планы на будущее.

Мать тоже повеселела и как-то расцвела, почувствовав свободу и покой.