Жена Тони

– И чем ты там будешь заниматься?

– Петь. И, может, еще немного аккомпанировать на мандолине.

Мандолину он упомянул в надежде тронуть сердце отца. Тому довелось на ней играть еще мальчишкой, в Италии, и сына он тоже научил. Но Леоне это не впечатлило.

– Ты рабочий на заводе «Руж», – строго напомнил он.

– Знаю. Но я мог бы выступать по вечерам. Может, подзаработаю немного.

– Нельзя делать и то и другое.

– Почему?

– Нельзя. Такая жизнь не для тебя.

– Но ведь эти музыканты отлично зарабатывают. Развлекают людей, и деньги текут рекой. Если я добьюсь успеха, то наверняка буду получать вдвое больше, чем моя теперешняя зарплата.

– Это просто какая-то афера, – заявил отец. – Не попадайся на их удочку.

Саверио последовал в дом за отцом.

– Все честно, они собираются платить мне за выступления, – настаивал он.

– Это они сначала говорят, что заплатят, а как поедешь на гастроли, не будет тебе никаких денег. Слыхал я истории о шоу-бизнесе. Это занятие для цыган. Ты трудишься, а босс загребает все твои денежки. Ты голодаешь, а он жиреет, с певичками развлекается, а тебе – ничего.

– Все вовсе не так.

– Да что ты в этом понимаешь?

– Я знаю, как оно на самом деле, потому что на мессе был человек из оркестра Рода Роккаразо. Он меня потом разыскал, чтобы поговорить. Сам ко мне обратился. Сказал, что у меня есть талант и что я мог бы добиться успеха в музыкальном деле.

Саверио прошел за отцом на кухню, где Розария мешала на плите сироп. Выключив конфорку, она залила очищенные ядрышки каштанов горячей сладкой жидкостью.

– Его дело – не твое дело. Мы этого человека не знаем. Кто он вообще такой? Чего ему на самом деле от тебя нужно? – повысил голос Леоне.

– Леоне, просто выслушай мальчика, – попросила мать.

– Заткнись, Розария!

Она повернулась обратно к плите и стала мешать томившийся в большой кастрюле соус маринара[5].

– Не разговаривай с ней так, – негромко произнес Саверио.

Леоне ударил кулаком по столу. Сын понял, что его реплика привела отца в бешенство, и немедленно о ней пожалел.

– Не лезь не в свое дело! – снова ударил кулаком по столу Леоне. – Это мой дом!

– Все здесь твое, папа. Но не надо говорить маме «заткнись». Этот спор только между тобой и мной.

– Все в порядке, – попыталась успокоить сына Розария.

– Сегодня ведь сочельник, – устало добавил юноша, хотя знал, что отец всегда готов поскандалить, какой бы на дворе ни был день.

– Ты потеряешь работу в «Руже», вот чем это закончится. А ведь обратно тебя не возьмут! – Леоне снова повысил голос. – Люди едут отовсюду, из Миссури, Кентукки, Чикаго, да еще и с сыновьями, а у некоторых много-много сыновей, и все хотят работать в «Руже». Они согласны на любой труд. Пусть и цианидная плавильня, им все равно. Любой труд. А у тебя хорошая работа на конвейере, и ты от нее отказываешься. Только глупый мальчишка бросает хорошую работу на конвейере.

– Я хочу заниматься другим. Может, попробовать что-то иное, я еще не решил.

– Жизнь – это не то, что тебе хочется делать. Это то, что надо делать.

– Но почему нельзя и то и другое?

– Можно, – сказала Розария.

– Я же велел тебе не вмешиваться! – предостерег жену Леоне, прежде чем обернуться к сыну. – Ты хоть представляешь себе, что мне пришлось сделать, чтобы устроить тебя на завод? У них там целые списки желающих. Я им пообещал, что ты будешь хорошо работать, еще лучше, чем я.

– Но я – не ты.

– Тебе все легко достается. Ты просто маменькин сынок.

– Хорошо, Па, – сдался Саверио. Было ясно, что отец в ярости, а когда дело доходило до этого, доставалось и сыну, и – особенно – матери.

– У Саверио есть талант! Мне бы хотелось, чтобы он его развивал, – тихо проронила Розария.


– А ты-то с каких пор разбираешься в талантах?

– Я разбираюсь в моем сыне.

– Ни в чем ты не разбираешься! – прогрохотал Леоне.

Он резко поднялся, отшвырнув стул. Ударившись о стену, стул развалился.

Розария и Саверио бросились к обломкам и подобрали перекладины и спинку; для Леоне было в порядке вещей сломать что-нибудь. Розария вышла из кухни, неся в охапке детали стула, точно хворост, а Саверио остался у раковины. Леоне налил себе вина. Подобные сцены были привычными в их семье по праздникам, а частенько и по воскресеньям. Леоне использовал малейший предлог, чтобы раскричаться, накрутить себя, мать спешила исчезнуть, и в доме воцарялась тишина – но не мир.

Запах кипящего на плите соуса сделался почти резким: чеснок, помидоры и базилик полностью приготовились. Саверио выключил огонь, взял пару кухонных полотенец, снял кастрюлю с конфорки и переставил ее на край плиты. Отец закурил. Саверио медленно помешивал соус, размышляя, как бы лучше подобраться к отцу.

– Ма сегодня сделала укладку в парикмахерской, – сказал он наконец.

– И что?

– А ты и внимания не обратил.

– И что с того?

– Когда женщина делает укладку, это не для нее, а для тебя. Она хорошо выглядит. Ты бы сказал ей. Ей будет приятно.

Леоне подымил сигаретой.

– Никогда не указывай отцу, что делать, – буркнул он.

– Я просто предложил.

– Не предлагай.

– Ладно.

– Следи за тем, как со мной разговариваешь.

– Ладно, буду следить. Если ты станешь приветливее разговаривать с Ма.

Леоне пренебрежительно помахал сигаретой в сторону сына.

– Я с собственным сыном в сделки не вступаю.

– Я ведь не собираюсь жить с вами всегда, чтобы ей было с кем перекинуться парой слов. Однажды вы с Ма останетесь одни, и вам придется общаться друг с другом. Говори с ней приветливо. Как я. Как миссис Фарино на рынке. Как миссис Руджьеро в лавке мясника. Как отец Импречато в церкви.

– Священник-то всегда приветливый, потому что он хочет наших soldi[6]. – Леоне потер пальцы один о другой, намекая на сбор пожертвований в церкви.

– Не все на свете хотят твоих денег, – возразил сын.

– Это ты так думаешь. Твоих денег они тоже хотят, кстати.

– Однажды я отсюда уеду.

Леоне рассмеялся.

– И куда же ты отправишься? – иронически спросил он.

– Не знаю.

– А чем займешься?

– Я пока не решил, – солгал Саверио. Он знал в точности, чем хочет заниматься, но разумнее держать эти планы при себе.

– Пустишь свою жизнь на ветер.

– Понимаешь, Па, жизнь – такое дело, нам она достается только один раз. Можно гнуть спину на заводе «Руж», откладывать каждый цент, купить любимой девушке золотую цепочку, а в тот вечер, когда ты намерен ее подарить, узнать, что девушка собирается замуж за другого. И выходит, что все эти долгие часы на конвейере, когда ты думал, что трудишься ради воплощения своей мечты, чтобы устроить счастливую жизнь с хорошенькой девушкой, от которой ты без ума, ты ничего подобного не делал, а рвал жилы просто ради счастья крутить гаечный ключ для Генри Форда.

– Тебе платят хорошие деньги.

– Деньги имеют значение, только если с их помощью можно сделать кого-то счастливым. Так сказал коробейник, и я думаю, что он прав.

– Цыган? Ты поверил цыгану?

– Мне он показался довольно умным.

– Подумай головой. Тебе же надо что-то есть. Еду надо на что-то покупать. За все, что не выросло в огороде, приходится платить.

– Это просто основные потребности. Их я тоже подсчитал. Чтобы обеспечить себе еду, достаточно работать на конвейере пару часов в день, неделя за неделей, всю жизнь. А что делать с оставшимися восемью часами? Куда уходит эта зарплата? На что тратится?