Жена банкира

– Да, – солгала Аннабель. Интересно, позвонил ли туда Джулиан или же сразу набрал Йонаса? – Они должны скоро приехать.

Йонас удовлетворенно кивнул:

– Хорошо. Это просто ужасно. Мне очень жаль, что с вами случилось такое.

– Да нет, все в порядке. В этом нет вашей вины.

Аннабель посмотрела ему в глаза, и он выдержал ее взгляд. Если он и чувствовал себя причастным к этому, то мастерски это скрывал. Если уж на то пошло, Йонас действительно выглядел печальным. И озабоченным. Причем вполне искренне.

«Оптический обман, – сурово напомнила себе Аннабель. – Все здесь лишь оптический обман».

– Что-нибудь унесли?

Аннабель покачала головой:

– И это самое странное. Вроде бы ничего не пропало. Мои ювелирные украшения на месте. Злоумышленники уничтожили некоторые картины, но ничего не унесли. В верхнем ящике моего стола лежал конверт с деньгами, но даже его не взяли. Такое впечатление, что искали что-то конкретное.

– А как насчет кабинета Мэтью?

– Там тоже все перевернуто вверх дном. Но я не заходила туда, так что мне трудно сказать, пропало ли что-нибудь оттуда.

– Может быть, его компьютер? Или документы?

– Я действительно не в курсе. А разве его компьютер не должен быть в офисе?

– Нет, я имел в виду ноутбук. Тот, который Мэтью брал с собой в поездки.

Аннабель пожала плечами.

– О, этого я не знаю, – сказала она, стараясь, чтобы ее слова прозвучали как можно небрежней. – Я думала, что компьютер был у него. Я имею в виду, в самолете.

Йонас кивнул и отвернулся. Аннабель показалось, что она заметила в его глазах слезы.

– Не могли бы вы помочь мне закрыть окна? Здесь так холодно…

– Конечно.

Они молча принялись за работу. Йонас закатил рукава на свитере и начал закрывать окна. Скоро уличный шум стал приглушенным и по квартире перестал гулять ветер. Аннабель собрала бумаги, разлетевшиеся с журнального столика и рассыпавшиеся по ковру. Затем подняла с пола вспоротые подушки, из которых сыпались перья, и положила их на диван, где они и должны были лежать. Книги Аннабель вернула на полки. Закончив убирать в гостиной, они с Йонасом перешли в столовую. Здесь было меньше окон и меньше беспорядка. Но больше всего работы было на кухне. Содержимое буфетов было выброшено наружу. Сахар, кофе и мука из банок высыпаны на пол. Йонас поинтересовался, где здесь помещение для стирки, и Аннабель показала ему на дверь за кухней. Вернулся он оттуда с пылесосом в одной руке и совком для мусора и веником – в другой. Аннабель следила за тем, как он сосредоточенно работает. Вычистив пол, Йонас перешел к кухонным поверхностям – начал молча разбрызгивать на них моющее средство и тщательно вытирать тряпкой.

Затем настала очередь кабинета. Аннабель старалась не подавать виду, что следит, как Йонас кружит вокруг письменного стола Мэтью, задвигает ящики, поправляет настольную лампу и стул. Двигался он быстро и рационально. Если Йонас что-то и искал – какие-то обрывки информации, случайно брошенные документы, флешки, – он этого не показывал. Аннабель даже почувствовала что-то вроде угрызений совести, когда он встал на колени и начал складывать в мусорную корзину скомканные листы бумаги и какую-то смятую старую обертку.

– Вы не обязаны это делать, – сказала Аннабель.

– Вздор. Вместе мы здесь быстро приберем. И не потому, что я хочу, чтобы вы сегодня остались ночевать в этой квартире. По крайней мере, мы можем навести тут порядок.

– Как думаете, а нам не стоило бы с этим повременить? Подождать полицию, я имею в виду. Это ведь, как-никак, место преступления.

Йонас пожал плечами:

– Если ничего не пропало, я даже не знаю, что им тут делать.

– Вы правы. Теперь, когда я думаю об этом, я тоже считаю, что полицейским можно и не приезжать. Большое спасибо, что помогли мне навести здесь порядок. А сейчас я, наверное, соберу свои вещи и уйду отсюда.

– Я бы хотел, чтобы вы остановились у нас в Колоньи, Аннабель. Тогда я буду уверен, что вы в безопасности.

– Вы очень добры. Если не помешаю, я действительно так и поступлю – остановлюсь у вас, всего на одну ночь.

– Вы можете жить у нас столько, сколько захотите.

Аннабель грустно улыбнулась:

– Я не задержусь надолго. Пришла пора возвращаться в Нью-Йорк. Мне тяжело оставаться в Женеве.

– Я вас понимаю. Я распоряжусь насчет того, что вам потребуется.

Наконец они перешли в спальню. Аннабель подумала, что есть что-то обезоруживающее в том, чтобы застилать постель чужого человека. Но Йонас делал это удивительно тщательно: расправил пуховое одеяло и разгладил складки ладонью, взбил подушки. В считаные минуты смятая постель снова была аккуратно сложена и выглядела нетронутой.

– У вас это очень ловко получается, – заметила Аннабель и, не удержавшись, улыбнулась. – Неужели вы дома сами застилаете кровать?

Йонас рассмеялся:

– Застилал в течение нескольких лет. Человека можно выгнать из военного училища, но изгнать из него дух военного училища не удастся.


– Я и не знала, что вы учились в военном училище.

– Учился. Мне было одиннадцать. Мои родители умерли, и меня отдали туда. Нужно сказать, это был очень полезный опыт с педагогической точки зрения.

– Мои родители тоже умерли. И мне тогда тоже было одиннадцать.

– Кто же о вас позаботился?

– Моя тетя. Она тоже отослала меня в интернат. Хотя и не в одиннадцать, а чуть позже. Но все равно я была еще очень юной.

Йонас пожал плечами:

– За этот год я очень быстро повзрослел.

– А еще научились замечательно застилать постель.

– Верно. Эльзе в этом смысле повезло, – ухмыльнулся Йонас. Он сел прямо на пол, прислонившись спиной к кровати. – А у нас с вами много общего, Аннабель.

– Правда?

– Да, мне так кажется. Например, причина, по которой мы оказались в Женеве.

Аннабель удивленно подняла брови.

– А почему вы приехали сюда? – спросила она.

Ей трудно было представить, что Йонас жил где-то в другом месте. Хотя, конечно, он должен был откуда-то приехать – не всегда же он был королем офшорных банков.

– Я приехал сюда, чтобы начать с чистого листа. После того как потерял Шарлотту. Свою первую жену.

– Ох, простите. – Аннабель, не задумываясь, села на пол рядом с Йонасом.

– Мэтью никогда вам о ней не рассказывал?

– Нет. Я понятия об этом не имела…

– Я рассказывал Мэтью о Шарлотте всего один раз, когда предлагал ему эту работу. Но и тогда говорил о ней не много. Столько лет прошло, а мне до сих пор тяжело произносить ее имя…

– Я могу это понять.

Аннабель почувствовала, как ее сердце бьется где-то у горла. Сможет ли она когда-нибудь говорить о Мэтью и не чувствовать при этом, что у нее внутри все переворачивается, как это было сейчас?

– Она была моей подругой в колледже. Шарлотта училась в Рэдклиффе, я – в Гарварде. Познакомились мы на втором курсе во время матча по американскому футболу между Гарвардом и Йелем. В день выпуска я сделал ей предложение в нашем кампусе, в Гарвард Ярд. Мы поженились в августе, свадьба состоялась в доме ее родителей в штате Мэн. Поселились мы в Бостоне. Шарлотта выросла неподалеку, в Милтоне, и потому чувствовала себя там комфортно. А мой профессор нашел мне работу в приват-банкинге. Мы с Шарлоттой жили в небольшом доме в Бикон-Хилл. Кондиционер там отсутствовал, и летом было жарко, как в аду, но мы тогда были очень счастливы. Я рвался работать в Бостоне, но Шарлотта не хотела, чтобы я ездил так далеко. Ей нравилось, если к ужину я был дома. Под окнами у нас висели голубые ящики, и весной Шарлотта высаживала в них цветы. Она называла их «нашими клумбами». Думаю, это были самые счастливые дни в моей жизни.

Аннабель кивала. Она поймала себя на том, что ей интересно и хочется узнать больше.

– В то время я много разъезжал по работе. Развивал свой бизнес. Встречался с клиентами. Расширял список заказчиков. Родителям Шарлотты я никогда не нравился. Они считали, что я недостаточно хорош для нее. Ее отец был из Новой Англии, из семьи с традициями, эдакий бостонский аристократ. Он считал, что я – никто. И хотя это действительно было так – я и вправду ничего собой не представлял, – я отчаянно стремился доказать ему, что он ошибается. И достичь этого я хотел единственным способом, в котором что-то понимал, – делая деньги. Я считал, что, если достаточно разбогатею, семья Шарлотты меня примет. Такова была моя цель. Я хотел иметь собственный банк. Любой другой вариант был бы для меня провалом и крахом надежд.

В первый год дела у меня шли довольно неплохо. Шарлотта воспринимала все легко. Она никогда не жаловалась. Даже забеременев, она была бодрой и веселой. Ни словом не обмолвилась о пропущенных семейных ужинах и отпуске – отпуска у меня не было в принципе. Когда Шарлотта неважно себя чувствовала – а с ней это, я знаю, случалось все чаще, – она мне об этом не говорила. Не хотела, чтобы я переживал за нее. Шарлотта держалась очень изящно, с большим достоинством.

Аннабель чувствовала, как к ее глазам подступают слезы. Ей ли не знать, какая это травма, когда во время беременности что-то идет не так. О своем горе она не вспоминала уже давно, постаравшись похоронить его в самом темном уголке души. Но тем не менее время от времени оно все равно всплывало на поверхность, вызывая такую же острую боль, как и раньше. И сейчас наступил один из таких чувствительных моментов.

– Когда Шарлотта умерла, я находился в Чикаго. Заканчивался второй триместр ее беременности. У Шарлотты начались обмороки, и доктор приписал ей постельный режим. Эта командировка должна была стать последней – я пообещал жене, что после этого буду постоянно ночевать дома. Даже если для этого мне придется каждый день уезжать до рассвета и возвращаться к вечеру. Я хотел спать рядом с ней. Я знал, что Шарлотта не слушается докторов и не придерживается постельного режима. Она звонила мне, вернувшись домой из магазина или с рынка. И по-прежнему ухаживала за цветами. Шарлотта никогда не сидела на месте – это было противно ее деятельной натуре. Честно говоря, мне это в ней ужасно нравилось.

Ее мать позвонила мне, когда я уже ехал в аэропорт. Никогда этого не забуду. Тот день я помню до мельчайших подробностей: во что я был одет, где стоял, какая погода была на улице. До вечера было еще далеко, но небо за окном гостиничного номера потемнело. Я боялся опоздать на самолет. Я все-таки улетел тогда, но это уже не имело значения. Шарлотта умерла. Истекла кровью. Отслойка плаценты – знаете, что это такое? Это когда плацента отделяется от стенки матки. У Шарлотты она отделилась полностью. Ребенок этого не выдержал. К тому времени, когда я добрался домой, они оба погибли.

– Ох, Йонас! – прошептала Аннабель. – Могу себе представить, что вы пережили.

Он похлопал ее по коленке.

– Наверное, вы и вправду можете себе это представить. Все потери, конечно, разнятся, но горе после этого, по моим наблюдениям, универсально. Так что мы с вами сейчас разговариваем на одном языке. И всегда сможем понять друг друга.

Аннабель кивнула, чувствуя, как по щекам струятся горячие слезы.

– После этого мне захотелось уехать как можно дальше от Бостона – я больше не мог вернуться в наш маленький домик с голубыми ящиками для цветов. Я позвонил одному своему клиенту, который жил в Женеве, и попросил его помочь мне найти здесь работу. По существу, в «Свисс юнайтед» я начинал стажером. Мне платили половину того, что я получал в Штатах, а работать приходилось вдвое больше. Но меня это не смущало. Я был благодарен судьбе за возможность сбежать из Бостона. Именно это я и хотел дать Мэтью. После смерти его отца, после потери ребенка, которую вы с ним пережили, я знал, что ему необходимо начать все заново. Что вам обоим это необходимо. Поэтому я и позвал Мэтью в Женеву.

– Это я виновата в том, что мы сюда приехали. Это я убедила Мэтью согласиться на эту работу. Мне новый старт был нужен больше, чем ему. Я умоляла его об этом.

– Вам не в чем себя винить.

– Я это понимаю, но все равно виню себя. А вы себя – нет?

– Да. Я каждый день чувствую свою вину. Это крест, Аннабель, который нам с вами теперь нести до конца жизни. За то, что мы потеряли тех, кого любили. За то, что не смогли их уберечь. – Йонас улыбнулся, не разжимая губ, и несколько секунд в упор смотрел на Аннабель холодными голубыми глазами.

– И тем не менее вы все еще хотите продолжать? – спросила она. – Вставать каждый день и жить дальше, несмотря на угрызения совести…