Жажда

– Как будто я жертва. Или герой. Я не являюсь ни тем, ни другим.

На самом деле он и жертва, и герой, а также много кто другой. Но я понимаю, что, если я скажу ему это сейчас, он мне не поверит. А также не примет моего утешения после того, как я сорвала маску со всего того, что он скрывал, и показала нам обоим правду.

И я делаю то единственное, что могу сделать.

Зарываюсь руками в его волосы и притягиваю к себе.

И даю ему то единственное, что он готов принять от меня. Поцелуй.





Глава 50

Не рой другому яму




Когда наши губы соприкасаются, все на мгновение исчезает. И то, что он рассказал мне о своем брате, и то, что мне, по его словам, будто бы угрожает опасность, – все вообще. Его губы касаются моих, его язык исследует мой рот, его зубы нежно покусывают мою нижнюю губу, и я могу думать только о нем. Мне нужен только он.

Должно быть, он чувствует то же самое, думаю я, когда он обнимает меня, прижимает к себе. И поцелуй, которым я рассчитывала всего лишь утешить его, становится чем-то совершенно иным.

Его руки шарят по моим бедрам, по моей груди, по моему животу, и я могу думать только об одном – да, да, еще, еще.

Еще, еще и еще – пока в голове моей не воцаряется туман, сердце не начинает колотиться так, словно вот-вот вырвется из груди, пока мне не начинает казаться, что еще одно движение его рук или бедер – и я разлечусь на куски.

Из моего горла вырывается надрывный стон, и в ответ Джексон сжимает мои бедра. Но затем его губы отрываются от моих и он медленно опускает меня на кровать.

– Нет, – шепчу я, продолжая держаться за него, пытаясь не отпустить его. – Пожалуйста. – Я, в общем-то, и не знаю, чего я сейчас хочу, мне ясно только одно – мне не хочется, чтобы этому настал конец. Не хочется, чтобы Джексон вернулся в то стылое и унылое место, в которое он так надолго изгнал сам себя.

Я не хочу, чтобы он снова оказался в этой тьме.

Но он касается губами моей щеки, затем проводит рукой по моим волосам, по моему плечу.

– Скоро сюда придет Фостер, а я хочу поговорить с тобой до того.

– Понятно, хорошо, – вздыхаю я и, уткнувшись лицом в его грудь, делаю пару глубоких вдохов.

Он гладит меня ладонями по спине, надо полагать, пытаясь успокоить нас обоих, затем укладывает меня обратно на кровать.

– Я хочу поговорить с тобой о твоей безопасности.

Ну, конечно, как же иначе.

– Джексон…

– Я серьезно, Грейс. Нам нужно поговорить об этом, хочешь ты того или нет.

– Я не пытаюсь уйти от разговора, а просто хочу сказать, что после того, что ты сделал в зале для самоподготовки, те, кому я не по вкусу, скорее всего, будут держать свою неприязнь при себе. Даже если они желают навредить тебе.

Он бросает на меня многозначительный взгляд.

– Я же тебе говорил, дело не во мне. Будь оно во мне, Флинт не попытался бы тебя убить, когда вы играли в снежки. Тогда между нами еще ничего не было, так что он хотел добраться не до меня. А значит…

Я наконец оправляюсь от шока и перебиваю его:

– О чем ты? Флинт не пытался меня убить. Он меня спас. Он мой друг.

– Никакой он тебе не друг.

– А вот и друг. Я знаю, ты его не любишь, но…

– Кто сказал тебе пройти под той люстрой, Грейс? – спрашивает Джексон, глядя на меня настороженными глазами.

– Флинт. Но все было не так. – Однако мне становится не по себе. Одно дело – считать, что за мной охотятся те, кто мне не знаком, и совсем другое – полагать, что один из тех немногих, кто… – Флинт бы так не поступил. С какой стати ему было валить мне на голову люстру после того, как он спас меня, когда я упала с того сука?

– Именно это я и пытался тебе сказать. Он тебя не спасал.

– Этого не может быть – его даже не было со мной на том суку.

Джексон щурит глаза, словно говоря: ты что, шутишь?


– Но его не было и рядом с тобой под той люстрой.

– Ну и что? По-твоему, он убедил кого-то из человековолков надломить тот сук перед игрой в снежки, зная, что поднимется ветер?

– Скорее он убедил кого-то из своих приятелей-драконов поднять тот ветер, который и стал источником проблем. Именно об этом я и говорю тебе, Грейс. Драконам доверять нельзя, и тем более нельзя доверять Флинту.

– Что за бред. Зачем ему было прыгать с того дерева, чтобы не дать мне удариться о землю, если он пытается меня убить?

Джексон не отвечает.

У меня екает сердце, и в голову приходит ужасная мысль.

– Но он же спас меня, что, разве не так?

Джексон не отвечает. Вместо этого быстро отводит глаза, на его челюсти ходят желваки, затем он наконец прерывает молчание:

– Ту люстру опрокинул Коул, но то, что Флинт заставил тебя отправиться в ту сторону вместо того, чтобы сидеть с ведьмами, – это чертовски странное совпадение. К тому же я в совпадения не верю. Так что, как только я смогу это доказать, я позабочусь и о нем.

Мне уже не просто не по себе – меня начинает мутить, когда я вспоминаю выражение лица Флинта после того, как я поблагодарила его за то, что он не дал мне разбиться в лепешку. А ведь Джексон тогда подошел почти сразу.

– Ты так и не ответил на мой вопрос. Флинт спрыгнул с того дерева в попытке спасти меня или же это ты каким-то образом свалил его вниз?

Джексон опять избегает смотреть мне в глаза. Затем говорит:

– Меня не было рядом с тем деревом.

– Разве это бы тебя остановило?

– А что мне было делать? – Он взмахивает руками. – Дать тебе упасть? Я понимал, что, если я остановлю тебя в воздухе и медленно опущу на землю, это перепугает еще больше, не говоря уже о том, что тогда у тебя возникнет куча вопросов, на которые в то время еще никто не был готов отвечать.

– Стало быть, вместо этого ты заставил Флинта смягчить мое падение?

– Да, я бросил его под тебя. И сделал бы это еще раз. Я готов на все, лишь бы уберечь тебя, даже если для этого мне придется сражаться со всеми здешними существами, способными менять обличья. Особенно это относится к драконам, которые умеют поднять ветер вроде того, который сломал тот сук.

О боже! Флинт не спасал меня. На секунду мне начинает казаться, что сейчас меня вывернет наизнанку. А я-то думала, что он на моей стороне. Что мы с ним друзья.

– Прости, – помолчав, говорит Джексон. – Я не хотел делать тебе больно. Но я не могу позволить тебе слепо доверять ему или кому-то другому из тех, кто способен менять обличье. Особенно теперь, когда я еще не смог узнать, почему они стараются причинить тебе вред.

– Всем тем, кто способен менять обличье, – повторяю я, опять думая о том, что произошло в зале для самоподготовки. – Включая их вожака.

– Да, включая их вожака.

Я не знаю, что сказать ему теперь после всего, что он сделал, оберегая меня. С самого первого вечера, еще до того, как понял, что я стану ему дорога. И я кладу голову на изгиб между его шеей и плечом и шепчу:

– Спасибо.

– Ты благодаришь меня? – Он напрягается под поцелуями, которыми я продолжаю покрывать левую нижнюю половину его лица и шрам, который он так силится скрыть. – За что?

– За то, что ты спасаешь меня, за что же еще? – Я притягиваю к себе его голову и легко-легко вожу губами по его щеке и по шраму, из-за которого и начался весь этот разговор, целуя эту отметину через каждую пару сантиметров. – За то, что при этом тебе нет дела до того, кого я стану благодарить, а только до того, чтобы меня уберечь.

Он сидит прямо и напряженно, будто кол проглотил, – ему явно неуютно от того, что я сейчас делаю. От того, что я говорю. Но мне все равно, меня это не заботит. Только не теперь, когда я обнимаю его, когда меня обуревают чувства, которые я питаю к нему.

Которые заставляют меня сесть к нему на колени, оседлать его бедра, обвивая руками его шею.

Которые возвращают меня к тому, что мы делали до того, как он меня остановил, – и я целую его, целую опять, опять и опять. Запечатлеваю долгие, неспешные поцелуи на его лбу, щеке, уголке его губ. Опять и опять я целую Джексона, пробую его на вкус, касаюсь его. Опять и опять проговариваю шепотом все то, что восхищает меня в нем.

И медленно-медленно – так медленно, что поначалу я этого почти не замечаю, он расслабляется, напряжение уходит из его спины, плечи чуть подаются вперед, и руки, сжатые в кулаки и упиравшиеся в кровать, обвиваются вокруг моей талии.

И он начинает целовать меня, целовать по-настоящему, страстно, жадно лаская мое тело. Я приникаю к нему еще теснее, и его дыхание становится моим дыханием, его желание – моим желанием.

Я засовываю руки под его рубашку, глажу его гладкую кожу, ощущаю под своими пальцами упругие мышцы его спины. Он издает чуть слышный стон – и тут мой телефон вдруг начинает звонить и кто-то принимается колотить в дверь…

Эти звуки разрушают чары, и он отстраняется, смеясь. Но я продолжаю обнимать его, я не готова его отпустить. Не готова положить этому конец. Должно быть, он чувствует то же самое, потому что его руки еще крепче обхватывают мою талию, его лоб прижимается к моему.

– Тебе нужно ответить на звонок, – говорит он, поскольку мой телефон продолжает звонить. – Фостер, наверное, психует, не зная, где ты.

Стук в дверь становится настойчивее, громче.

– Или же психует, поскольку точно знает, где я.

– Может, и так. – Он ухмыляется, и его руки наконец отпускают мою талию, когда я начинаю слезать с его колен. – Ты откроешь дверь или я?

– Зачем мне… – Меня охватывает ужас: – Не думаешь же ты, что в дверь колотит мой дядя?

– А кто же, по-твоему, еще это может быть? Ведь в последний раз его любимую племянницу видели в компании парня, который затеял драку со всеми до единого человековолками в школе.