Земля матерей

– Курю, – одновременно с ней ответила тетка, – в качестве наблюдателя.

И опять они обменялись этим взглядом. Заговорщицким. Как ведут себя взрослые. Майлсу от всего этого тошно. Как будто он не замечал, как они перешептываются, не обратил внимания на то, как изменилась мама с приездом своей сестры. Стала радостнее и веселее, больше шутит, но в то же время наполнилась ворчащим возбуждением, словно машина для уничтожения планет, разводящая пары.



Элла впереди в кукурузе, ломится сквозь плотную стену зеленых стеблей, смещаясь вправо и влево. Над головами качаются толстые жирные головки, готовые лопнуть подобно чужеродным семенным коробочкам. Майлсу внезапно кажется, будто он потерялся, будто поле уходит во все стороны до бесконечности, даже несмотря на то, что он прекрасно знает, что на западе оно упирается в сад, за которым ограда, еще выше чем на Льюис-Маккорд, оснащенная еще более безумными средствами охранной сигнализации. Но здесь, в самой середине, в окружении толстых стеблей, у него такое ощущение, будто поле поглотит их целиком.

– Эй, мелюзга! – доносится сзади голос Ирвина. – Вы срезали! Так нечестно!

– Как и быть хладнокровным убийцей. – Элла оглядывается на Майлса, и у нее на лице неприкрытая злость. Отпущенный стебель распрямляется, ударяя его по лицу, и он останавливается, оглушенный, и отводит его в сторону.

– Смотри, что делаешь!

– Догоняй, черепаха! Сюда!

Майлс понятия не имеет, как ей удается определять, где они, однако всего через несколько шагов они вдруг вырываются из густой голодной зелени в рощу оливковых деревьев с серебристыми листьями. Элла усаживается на корточки, увлекая его за собой, задыхаясь, тихо смеясь.

– Кажется, мы от него оторвались, – говорит она. – Но на всякий случай нам лучше пройти через лес.

– Нам нужно проявлять крайнюю осторожность, – добавляет Майлс. – Потому что за нами охотятся ситхи-охранники[39]!

– Это еще кто такие? – насмешливо спрашивает Элла. – Я таких не знаю.

Ну вот, как он и ожидал. Ему придется держать это в своих руках.

– Ситхи-охранники страшнее всех. Они вооружены магическими жезлами и световыми мечами. Страшнее всех их предводитель, Дарт Драко. Злобный тип. – Майлс понимает, что они уже слишком взрослые для подобных игр, но некому сделать им замечание. Ну и пошло все к такой-то матери! Ему доставляет удовольствие острый укол, причиненный этим словом.

– Нам нужно шевелиться, пока они нас не нашли. У тебя остались какие-нибудь резервные заклинания?

– Можешь не сомневаться. – Он поднимает импровизированную волшебную палочку и прищуривается вдаль.

– Сила крепка в Гриффиндоре[40]!

– Ага! – кричит Ирвин, вырываясь из кукурузного поля в точности как маньяк из фильма ужасов. Майлс успевает увернуться, но Ирвин хватает Эллу. – Вы полагаете, что можете шпионить за людьми? – Он трясет ее за плечо, его лицо раскраснелось так, что лопнувшие вены на щеках выступают подобно жилкам на мраморе. – Ах вы, маленькие мерзавцы! Мы обязательно поговорим с вашими родственниками, это уж точно, блин! Посмотрим, что скажет директор. Уверен, она что-нибудь скажет! Вышвырнет вас отсюда, маленьких мерзавцев!

– Отпустите ее! – Майлс старается запрыгнуть Ирвину на спину, но с таким же успехом он мог бы пытаться забраться на толстое мясистое дерево, а с физической ловкостью у него всегда было плохо. Всего одно короткое мгновение триумфа, когда Ирвин вздрагивает под тяжестью его тела, но затем Майлс соскальзывает вниз. Он падает на копчик с такой силой, что у него перехватывает дыхание, а перед глазами темнеет (тень пролетевшего над головой Стервятника смерти).

– Твою мать… – вырывается у него, но это лишь выдох, скорее писк. Во рту тошнотворный вкус унижения. Элла высвободилась. Она стоит, потирая плечо, потрясенная, а может быть, стыдясь за него. Майлс не может взглянуть ей в глаза.

– Поосторожнее, мальчик, если не хочешь ушибиться, – насмешливо говорит Ирвин, наклоняясь, чтобы предложить ему руку. – Разве ты не знаешь, что нападение на мужчину считается государственной изменой? – Он фыркает.

Не обращая внимания на протянутую руку, Майлс самостоятельно поднимается с земли.

– Детей обижать нельзя, – выпаливает он. У него в голове эта фраза звучит более красноречивой, более дерзкой. Дерзкоречивой.

– Дети, блин! – презрительно фыркает Ирвин. – Я в вашем возрасте уже работал. И мой папаша за подобные штучки надрал бы мне задницу.

– Это насилие над детьми, – говорит Майлс. – Детей бить нельзя.

Ирвин заливается краской до самой шеи, тем самым розоватым цветом свежей печени, который обнажается, когда тело вскрывают для операции. Отец Майлса смотрел вместе с ним видео с операций на «Ютубе», потому что «нужно знать, из чего ты состоишь».

– Заткни свою лживую пасть! Я тебя пальцем не тронул! И если ты станешь уверять в обратном…

Только тут до Майлса доходит, что его неверно поняли.

– Я имел в виду, это ваш отец не имел права вас бить. Это насилие над детьми. Он не должен был так делать. Это неправильно.

– Майлс! – предупреждает Элла, как будто он сам не понимает, что этот паровоз уже прыгнул через акулу, через горящие обручи[41].

– Тебе меня жалко, вот как? Ты думаешь, мне нужна твоя жалость. И твоя подружка тоже? Вы думаете, что можете сочувствовать мне своими кровоточащими сердцами? – Ирвин делает шаг к нему. Майлс усилием воли напрягает мышцы ног, превращая их в стальные балки, вмурованные в камень, покрытые адамантом, чтобы не двинуться с места. Но он отступает назад. Совсем немного. Всего на один шаг, может быть, на два. Но все-таки это слишком много. Силы воли не хватило.

– Это не… – начинает было он.

Ирвин хватает его за щеку, с силой, так, что останется след, так, чтобы привлечь его к себе.

– Мне жалко твоих родителей. За то, что у них такой глупый слабый хлюпик. – Каждое слово подобно удару под дых. Как будто ему есть какое-то дело до того, что думает о нем Ирвин. – Ах ты, неженка! Вероятно, твой старик умер от стыда раньше, чем его доконал ЧВК.

Он резко отпускает Майлса, и тот второй раз за две минуты падает на задницу.

– Долбаный маленький хлюпик, – бросает Ирвин и не спеша уходит, уверенный в том, что Майлс не ответит, не схватит камень и не треснет его по затылку, не станет колотить по голове до тех пор, пока он не сможет уже больше встать, и тогда им придется где-то доставать лопаты, чтобы закопать труп. И Майлс этого не делает. Он даже не кричит вслед его отступающей спине: «Да пошел ты!..», потому что никакое это не отступление, это презрение, и это невыносимо.

– Как ты? – спрашивает Элла.


– Замечательно. – Он отряхивает с шорт траву. – Все в порядке. А ты?

– Тоже. Но мы должны кому-то сказать. О том, что он сделал. Это было плохо. Ирвин нам угрожал, а мы дети.

– Да пошел он!

– Майлс! – окликает его Элла. – Ну же, Майлс!

– Забудь обо всем. Подумаешь, мелочи. – Он изображает улыбку, такую же фальшивую и натянутую, как и пожатие плечами, пятится назад, определенно уходя прочь. – Все хорошо. Увидимся позже, Элла-«Нутелла»-каравелла.

– Пока, бычок-сморчок, – отвечает Элла, но Майлс чувствует, что его слова ее не убедили.





24. Коул: Салли с ружьем[42]




Они старались украсть час-другой тут и там, в вымерших городках, где не осталось машин, чтобы научить Милу водить. Коул подумала о том, чтобы прибегнуть к родительским технологиям ниндзя (придуманная Девоном фраза, означающая разворот психологии и создание почвы для того, чтобы ребенок воспринимал что-то как свою собственную мысль), поскольку не хотела пугать Милу. Пугать еще больше.

Если ты счастлива и знаешь об этом, подумай еще!

Можно было бы представить все как развлечение или как запретный плод – у тебя не получится, дети не могут управлять машиной. Однако конкретно этот ребенок слишком умен для того, чтобы купиться на такое. Поэтому Коул выложила напрямую:

– Мы с тобой партнеры.

Это преступление. Ты сделала своего ребенка соучастником в убийстве.

– И мне нужно, чтобы ты умела делать всё. Если мне понадобится отдохнуть. Или со мной что-нибудь случится, например нападет очаровательный енот, или монстр из другого измерения, из твоих фантазий…

Или тебя схватят. Увезут прочь в полицейском фургоне.

– …тебе нужно быть самодостаточным злодеем. Поэтому мы будем учиться водить машину, оказывать первую помощь, разводить костер. Считай это навыками выживания в Мужчиноапокалипсисе.

Однако мотивация не делает процесс обучения вождению своего еще такого маленького ребенка (с побелевшими от напряжения костяшками пальцев) более спокойным.

Не обращая внимания на знак, требующий обязательной остановки, Мила на полной скорости выскакивает на перекресток, и Коул в ужасе стискивает ей колено.

– Это еще что за чертовщина? – кричит она.

– Все в порядке, я посмотрел.

– Нельзя проезжать этот знак без остановки, Мила, даже в абсолютной глуши!

– Прекрати на меня кричать! Я посмотрел! Там никого не было. Я просто не хотел снова трогаться.

– Извини, но мне было страшно!

– А мне каково, как ты думаешь? Почему мы не можем взять машину с автоматом? Это же полная туфта!

– Эй, придержи язык!

– Значит, вот что тебя беспокоит?

– Нет, больше всего меня тревожит запах горелого от сцепления.

– Вот почему нам нужен автомат!

– Ладно, сверни к обочине и остановись. Дальше поведу я. В любом случае нам нужно найти где заночевать.

– Теперь мой черед выбирать.

– После вот этого фокуса? Радуйся тому, что я тебя не высадила!

– Ха-ха. Очень смешно, мам. – Мила сворачивает к обочине и отпускает педаль газа, забыв выключить передачу. Машина судорожно дергается вперед, и Мила раздраженно хлопает ладонью по клаксону. Машина жалобно пищит.

– Что с тобой сегодня?

– Не знаю, – резко отвечает Мила. – Гормоны?

– Знаю, ты злишься на меня за то, что нам пришлось покинуть Каспроинг.