Здесь мертвецы под сводом спят
Часть 6 из 49 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Мои возможности узнать ограничены. Фели и Даффи – Даффи уж точно – были слишком малы, чтобы помнить.
И вряд ли я могу спросить у отца, не рассказав, что нашла и проявила забытую пленку.
Я предоставлена сама себе.
Как обычно.
– Фели, – сказала я, остановив ее посреди второй части Патетической сонаты Бетховена, Andante cantabile.
Когда Фели играет, любое вмешательство приводит ее в бешенство, что автоматически дает мне преимущество, пока я сохраняю абсолютное спокойствие и сдержанность.
– Что? – рявкнула она, вскакивая на ноги и захлопывая крышку рояля. Раздался приятный звук: что-то вроде гармоничного мычания, довольно долго отдававшегося эхом в струнах рояля, – будто Эолова арфа, на чьих струнах, по словам Даффи, играл ветер.
– Ничего, – ответила я, делая такое выражение лица, будто меня обидели, но я смирилась. – Просто я подумала, что ты можешь захотеть чашечку чаю.
– Ладно, – продолжила Фели. – К чему ты клонишь?
Она знала меня так, как волшебное зеркало знает злую королеву.
– Ни к чему не клоню, – сказала я. – Просто пытаюсь быть милой.
Я вывела ее из равновесия. Видно по ее глазам.
– Ну, хорошо, – неожиданно сказала она, воспользовавшись возможностью. – Я не откажусь от чашечки чаю.
Ха! Она думает, что победила, но игра только началась.
* * *
– Ее величество желает чашку чаю, – сказала я миссис Мюллет. – Если бы вы были так любезны приготовить его, то я бы отнесла сама.
– Конечно, – ответила миссис Мюллет. – Я в два счета сделаю.
Миссис М. всегда говорит «в два счета», когда она раздражена, но не хочет этого показывать.
Фели уже опять вернулась к сонате Бетховена. Я молча поставила чайник на стол и села прямо, вся внимание, сдвинув колени и скромно сложив руки – копируя жену викария Синтию Ричардсон.
Я даже несколько чопорно поджала губы.
Когда Фели закончила, некоторое время я сохраняла почтительное молчание, считая до одиннадцати, – отчасти потому, что это мой возраст, а отчасти потому, что одиннадцать секунд кажутся мне идеальным соотношением между восхищением и нахальством.
– Фели, мне в голову пришла мысль… – начала я.
– Как оригинально, – перебила она меня. – Надеюсь, ты ничего не сломала.
Я пропустила ее слова мимо ушей.
– Ты когда-нибудь думала о том, чтобы играть для кино? Вроде «Краткой встречи» или Варшавский концерт в «Опасном лунном свете»?
– Возможно, – ответила она с некоторой мечтательностью, забыв свой недавний сарказм. – Возможно, однажды меня пригласят.
Единственным профессиональным выступлением Фели во время фильма были бестелесные руки в так и не законченном фильме Филлис Уиверн, несколько сцен из которого были сняты в Букшоу, перед тем как звезда, так сказать, плохо кончила.
Я знала, как разочарована тогда была Фели.
– Некоторым людям везет настолько, что их снимают в кино еще детьми. Они говорят, что так у них вырабатывается намного больше уверенности в себе. Эйлин Джойс[9] говорила об этом на «Би-би-си».
Низкая ложь. Эйлин Джойс не говорила ничего подобного, но я знала, что поскольку она музыкальный идол Фели, одно лишь упоминание ее имени придаст правдоподобие моей выдумке.
– Очень жаль, что тебя не снимали на пленку, когда ты была ребенком, – добавила я. – Может, это помогло бы тебе.
Задумавшаяся Фели смотрела из окна гостиной на декоративное озеро.
Вспоминала ли она тот далекий день, когда ей было семь лет? Я не могла пустить ситуацию на самотек.
– Странно, не так ли, – поднажала я, – что у Харриет не было камеры? Мне казалось, что у человека вроде нее должна быть…
– О, у нее ведь была! – воскликнула Фели. – Еще до твоего рождения. Но когда появилась ты, она ее отложила – по очевидным причинам.
Обычно я бы сказала какую-нибудь грубость, но необходимость, как кто-то заметил, – мать сдержанности.
– По очевидным причинам? – переспросила я, готовая снести любое пренебрежение, лишь бы этот разговор продолжался.
– Не хотела сломать ее.
Я рассмеялась слишком громко, ненавидя себя.
– Готова поспорить, она извела на тебя километры пленки, – заметила я.
– Километры, – подтвердила Фели. – Километры, и километры, и километры.
– Где же она тогда? Никогда ее не видела.
Фели пожала плечами.
– Кто знает? Почему ты вдруг заинтересовалась?
– Из любопытства, – ответила я. – Хотя я тебе верю. Это так похоже на Харриет – истратить всю пленку на других. Интересно, кто-нибудь когда-нибудь снимал ее саму?
Вряд ли я могла подойти к вопросу более прямо.
– Не помню, – ответила Фели и снова отдалась Бетховену.
Я стояла за ее спиной, заглядывая через плечо в ноты, – вторжение в личное пространство, которое, как я отлично знала, заставляет ее чувствовать себя неловко.
Однако она продолжала игнорировать меня и играть дальше.
– Что такое Tempo rubato? – спросила я, тыкая в карандашную надпись на полях.
– Украденное время[10], – ответила она, не сбиваясь ни на миг.
Украденное время!
Ее слова поразили меня в самое сердце, словно молотком.
Чем я занимаюсь, проявляя пленку, отснятую до моего рождения? Краду время из прошлого других и пытаюсь присвоить его?
По каким-то идиотским причинам мои глаза внезапно наполнились теплой водицей, которая вот-вот грозила пролиться.
Я постояла еще немного за спиной у сестры, купаясь в звуках Патетической сонаты.
Некоторое время спустя я протянула руку и положила ей ладонь на плечо.
Мы обе притворились, что ничего не происходит.
Но обе знали, в чем дело.
Харриет возвращается домой.
5
Теперь, уютно свернувшись на сиденье «роллс-ройса», я вынырнула из воспоминаний. Мы еще не достигли Букшоу. В окна машины было видно, что по обе стороны узкой дороги стоят зрители, выстроившись на поросшей травой обочине и наблюдая за тем, как Харриет возвращается домой. «Так много милых знакомых лиц, – подумала я, – застывших при виде смерти одной из них».
Большинство из них будут помнить эту сцену до конца своей жизни.
Тулли Стокер, его дочь Мэри и Нед Кроппер, помощник трактирщика в «Тринадцати селезнях», сидели на ступеньках перехода и соскочили на землю, когда мы приблизились, и подошли поближе.
Нед согнул шею, пытаясь рассмотреть Фели на заднем сиденье «роллс-ройса», рядом со мной, и тишина окутала нас всех – отца, Даффи, тетушку Фелисити.
Я сидела за Доггером, который вел машину, и ясно видела лицо Фели в зеркале заднего вида. Она смотрела четко вперед.
Никто не говорил.
И вряд ли я могу спросить у отца, не рассказав, что нашла и проявила забытую пленку.
Я предоставлена сама себе.
Как обычно.
– Фели, – сказала я, остановив ее посреди второй части Патетической сонаты Бетховена, Andante cantabile.
Когда Фели играет, любое вмешательство приводит ее в бешенство, что автоматически дает мне преимущество, пока я сохраняю абсолютное спокойствие и сдержанность.
– Что? – рявкнула она, вскакивая на ноги и захлопывая крышку рояля. Раздался приятный звук: что-то вроде гармоничного мычания, довольно долго отдававшегося эхом в струнах рояля, – будто Эолова арфа, на чьих струнах, по словам Даффи, играл ветер.
– Ничего, – ответила я, делая такое выражение лица, будто меня обидели, но я смирилась. – Просто я подумала, что ты можешь захотеть чашечку чаю.
– Ладно, – продолжила Фели. – К чему ты клонишь?
Она знала меня так, как волшебное зеркало знает злую королеву.
– Ни к чему не клоню, – сказала я. – Просто пытаюсь быть милой.
Я вывела ее из равновесия. Видно по ее глазам.
– Ну, хорошо, – неожиданно сказала она, воспользовавшись возможностью. – Я не откажусь от чашечки чаю.
Ха! Она думает, что победила, но игра только началась.
* * *
– Ее величество желает чашку чаю, – сказала я миссис Мюллет. – Если бы вы были так любезны приготовить его, то я бы отнесла сама.
– Конечно, – ответила миссис Мюллет. – Я в два счета сделаю.
Миссис М. всегда говорит «в два счета», когда она раздражена, но не хочет этого показывать.
Фели уже опять вернулась к сонате Бетховена. Я молча поставила чайник на стол и села прямо, вся внимание, сдвинув колени и скромно сложив руки – копируя жену викария Синтию Ричардсон.
Я даже несколько чопорно поджала губы.
Когда Фели закончила, некоторое время я сохраняла почтительное молчание, считая до одиннадцати, – отчасти потому, что это мой возраст, а отчасти потому, что одиннадцать секунд кажутся мне идеальным соотношением между восхищением и нахальством.
– Фели, мне в голову пришла мысль… – начала я.
– Как оригинально, – перебила она меня. – Надеюсь, ты ничего не сломала.
Я пропустила ее слова мимо ушей.
– Ты когда-нибудь думала о том, чтобы играть для кино? Вроде «Краткой встречи» или Варшавский концерт в «Опасном лунном свете»?
– Возможно, – ответила она с некоторой мечтательностью, забыв свой недавний сарказм. – Возможно, однажды меня пригласят.
Единственным профессиональным выступлением Фели во время фильма были бестелесные руки в так и не законченном фильме Филлис Уиверн, несколько сцен из которого были сняты в Букшоу, перед тем как звезда, так сказать, плохо кончила.
Я знала, как разочарована тогда была Фели.
– Некоторым людям везет настолько, что их снимают в кино еще детьми. Они говорят, что так у них вырабатывается намного больше уверенности в себе. Эйлин Джойс[9] говорила об этом на «Би-би-си».
Низкая ложь. Эйлин Джойс не говорила ничего подобного, но я знала, что поскольку она музыкальный идол Фели, одно лишь упоминание ее имени придаст правдоподобие моей выдумке.
– Очень жаль, что тебя не снимали на пленку, когда ты была ребенком, – добавила я. – Может, это помогло бы тебе.
Задумавшаяся Фели смотрела из окна гостиной на декоративное озеро.
Вспоминала ли она тот далекий день, когда ей было семь лет? Я не могла пустить ситуацию на самотек.
– Странно, не так ли, – поднажала я, – что у Харриет не было камеры? Мне казалось, что у человека вроде нее должна быть…
– О, у нее ведь была! – воскликнула Фели. – Еще до твоего рождения. Но когда появилась ты, она ее отложила – по очевидным причинам.
Обычно я бы сказала какую-нибудь грубость, но необходимость, как кто-то заметил, – мать сдержанности.
– По очевидным причинам? – переспросила я, готовая снести любое пренебрежение, лишь бы этот разговор продолжался.
– Не хотела сломать ее.
Я рассмеялась слишком громко, ненавидя себя.
– Готова поспорить, она извела на тебя километры пленки, – заметила я.
– Километры, – подтвердила Фели. – Километры, и километры, и километры.
– Где же она тогда? Никогда ее не видела.
Фели пожала плечами.
– Кто знает? Почему ты вдруг заинтересовалась?
– Из любопытства, – ответила я. – Хотя я тебе верю. Это так похоже на Харриет – истратить всю пленку на других. Интересно, кто-нибудь когда-нибудь снимал ее саму?
Вряд ли я могла подойти к вопросу более прямо.
– Не помню, – ответила Фели и снова отдалась Бетховену.
Я стояла за ее спиной, заглядывая через плечо в ноты, – вторжение в личное пространство, которое, как я отлично знала, заставляет ее чувствовать себя неловко.
Однако она продолжала игнорировать меня и играть дальше.
– Что такое Tempo rubato? – спросила я, тыкая в карандашную надпись на полях.
– Украденное время[10], – ответила она, не сбиваясь ни на миг.
Украденное время!
Ее слова поразили меня в самое сердце, словно молотком.
Чем я занимаюсь, проявляя пленку, отснятую до моего рождения? Краду время из прошлого других и пытаюсь присвоить его?
По каким-то идиотским причинам мои глаза внезапно наполнились теплой водицей, которая вот-вот грозила пролиться.
Я постояла еще немного за спиной у сестры, купаясь в звуках Патетической сонаты.
Некоторое время спустя я протянула руку и положила ей ладонь на плечо.
Мы обе притворились, что ничего не происходит.
Но обе знали, в чем дело.
Харриет возвращается домой.
5
Теперь, уютно свернувшись на сиденье «роллс-ройса», я вынырнула из воспоминаний. Мы еще не достигли Букшоу. В окна машины было видно, что по обе стороны узкой дороги стоят зрители, выстроившись на поросшей травой обочине и наблюдая за тем, как Харриет возвращается домой. «Так много милых знакомых лиц, – подумала я, – застывших при виде смерти одной из них».
Большинство из них будут помнить эту сцену до конца своей жизни.
Тулли Стокер, его дочь Мэри и Нед Кроппер, помощник трактирщика в «Тринадцати селезнях», сидели на ступеньках перехода и соскочили на землю, когда мы приблизились, и подошли поближе.
Нед согнул шею, пытаясь рассмотреть Фели на заднем сиденье «роллс-ройса», рядом со мной, и тишина окутала нас всех – отца, Даффи, тетушку Фелисити.
Я сидела за Доггером, который вел машину, и ясно видела лицо Фели в зеркале заднего вида. Она смотрела четко вперед.
Никто не говорил.