Заводная девушка

– Какой науки?

– Науки, именуемой реанимацией. Науки восстановления жизни.

Сознание Мадлен все еще оставалось замутненным. Нет, она не проснулась. Она находилась в плену ужасного кошмара.

– Ты очень кстати привела сюда племянника. Я убедился, что дети, за редким исключением, оказываются более благодатным материалом, нежели взрослые. Вероятно, за счет более мощной жизненной силы. Они лучше реагируют на электрический разряд. Конечно, твой Эмиль телесно слишком слаб, а ты старовата для подобных опытов, но я все равно попробую.

К этому времени Мадлен удалось сесть. Она вспоминала разговоры Лефевра о воскрешении и палочку, разбрасывающую искры.

– Вы убивали этих детей и пытались их воскресить.

– Не просто пытался, – с заметным раздражением возразил Лефевр. – Один раз у меня получилось. Мой подопытный прожил всего несколько минут, затем снова покинул наш мир, но это был несомненный успех. И потому, как понимаешь, я должен продолжать, пока не добьюсь ответа. Не забывай: в Париже ежегодно умирают сотни, если не тысячи детей. Новорожденных младенцев оставляют на ступенях приютов. Одни замерзают, а другие потом голодают в сиротских приютах. Добавь к этому многочисленные семьи, где дети не видят ничего, кроме грязи и ужасающей нищеты. Я выбрал всего нескольких из этой толпы несчастных детей и использовал их для своих исследований.

Мадлен смотрела на Лефевра. Вот кто настоящий безумец. Он решил, что чьи-то жизни не имеют никакой ценности, а потому ими можно распоряжаться по своему усмотрению. Она оглядела его мастерскую: банки с жидкостями, стеклянные бутылки с порошками, ступки и пестики, книги, чаши. И все вне досягаемости. Нужно тянуть время, задавать ему побольше вопросов, держа подальше от Эмиля.

– Моя хозяйка догадалась об этом?

– К сожалению, да, – поморщился Лефевр. – Как и ты, она задавала слишком много вопросов и совала нос во все углы. Я надеялся, что она меня правильно поймет. Она была редкой девушкой, понимающей требования медицины. Однако монастырское воспитание не лучшим образом сказалось на развитии ее ума. Она сбежала.

– А вы погнались за ней и убили.

– Как я уже сказал, к сожалению.

К сожалению. Имело ли это какое-то отношение к предначертаниям судьбы? Мадлен подумалось, что судьба здесь ни при чем. Нельзя говорить, будто Веронике не повезло, и винить судьбу, не давшую девушке шансов жить дальше. Подобно многим злодеям, Лефевр попросту оправдывал собственное зло и присвоенное себе право обращаться с другими как с отбросами. Мадлен снова посмотрела на распростертого Эмиля. Такой маленький и беззащитный.

– Не беспокойся, – сказал Лефевр, перехватив ее взгляд. – Я не поступил с ним, как с тобой. Это было бы губительно, учитывая его слабое здоровье. Я сказал ему, что с тобой случился обморок, и угостил горячим шоколадом, подсыпав туда снотворное. И сейчас он благополучно спит.

Мадлен все еще было трудно соображать. А соображать надо. Какими словами и действиями убедить Лефевра отпустить Эмиля? Какую сделку заключить с этим безумцем? Но ей было нечего предложить. Ни накоплений, ни ценностей. Все брошено в преисподнюю.

– Вы убили Виктора.

– Какого Виктора?

– Чернокожего мальчика-раба.

Лефевр даже не знал имени своей жертвы.

– А-а-а, да. Я пытался понять, влияет ли цвет кожи испытуемых на мои научные манипуляции. Кстати, я предпочитаю называть это не убийством, а усыплением. Именно так все и происходило. Я не применял никакого насилия. Уверяю тебя, почти все испытуемые приходили добровольно и я с ними хорошо обращался.

– Пока не усыпляли.

– Совершенно верно. – Лефевр возился с каким-то устройством, состоявшим из колеса, проволочной паутины и стеклянной банки, доверху наполненной водой. – Эта машина все еще нуждается в доработке. Я бы мог обратиться за помощью к Рейнхарту, но его воззрения на мои идеи… Он придерживался старомодных убеждений, что всякая жизнь священна. А сейчас его собственная вытекает по капле.

Мадлен опять вспомнился первый день в доме Рейнхарта. Эдме тогда говорила, что хозяин считает жизнь каждого человека драгоценной. Каким бы странным ни был часовщик, он отказался помогать Лефевру. Наверное, сразу распознал в своем друге чудовище.

– Рейнхарт не знал, чем вы занимаетесь?

– Нет. Я намеревался обсудить с ним эту тему и ждал подходящего момента. А потом произошла эта история с Вероникой…

«Эта история», словно не он, а кто-то другой сбил ее каретой. Мадлен внимательно оглядывала полки, ища предмет, годный в качестве оружия: битую бутылку или нож. И вдруг увидела. За спиной Лефевра на куске ткани лежали его хирургические инструменты: скальпель, ланцет, нож для ампутации и еще несколько остро заточенных предметов. Но даже если она ухитрится высвободить руки, ей никак и нечем перерезать веревку, стягивавшую ноги.

– Значит, это не вы управляли действиями куклы?

Лефевр на мгновение застыл, а когда снова заговорил, голос его звучал напряженно:

– Нет, не я. Должно быть, какой-то злобный шутник при дворе, решивший устроить смуту.

– И этот шутник знает о ваших действиях.

– Не представляю, каким образом они могли бы знать, – не глядя на Мадлен, ответил Лефевр. – Как бы то ни было, я снова говорил с королем. Кажется, он начинает понимать. – Голос Лефевра зазвучал увереннее. – Думаю, вскоре он согласится уничтожить куклу, и эти нелепые игры прекратятся. И тогда центром его внимания снова станет моя работа.

Король. Король с его любовью к автоматам и навязчивым интересом к мертвецам.

– А король знает? – тихо спросила она. – Он знает обо всем этом?

– Дорогая, как раз для него я и занимаюсь своими изысканиями. Он мой высокий покровитель. – Лефевр улыбнулся ей, словно она была маленькой глупой девочкой. – Не кто иной, как Людовик, узнав о моем интересе к реанимации, пожелал, чтобы я вплотную занялся изучением этих процессов. Думаю, здесь сыграли свою роль его благородные амбиции и желание продвинуть вперед эту область науки. Как ты теперь понимаешь, все твои попытки поднять тревогу едва ли не с самого начала были обречены на провал.

Об этом же писала кукла в Зеркальной галерее: похитителя детей берегут власти. Берегут по приказу короля. Лефевр прав. Она взялась за заведомо безнадежное дело.

– Естественно, король сознавал, что среди населения может вспыхнуть недовольство. Он настаивал, чтобы я проводил опыты только на детях бедноты, поскольку их жизнь в любом случае была бы никчемной.

– То есть их жизни гроша ломаного не стоят.


– Пойми, Мадлен, прогресс требует жертв. Каждый прорыв в науке не обходится без пострадавших. Каждое лекарство создается через чью-то боль. Ты представь на мгновение, что мы достигли успеха – научились оживлять мертвых, постигли тайну бессмертия. Это бы изменило все, наполнив светом наш темный мир. Подумай об этом, смышленая девочка!

К Мадлен почти целиком вернулась ясность мышления, хотя волны боли в голове еще продолжались. Лефевр подтаскивал к ней свою машину. Нужно выиграть время, расспрашивая Лефевра о его «достижениях».

– И как вы меня… усыпите?

– С помощью асфиксии. Этим ученым словом называется нехватка воздуха. Ты наверняка слышала, что некоторые преступники, вздернутые на виселице, иногда оживали. Глупая толпа называла это чудесами, но я усматриваю в этом нечто другое. Доказательство, что при определенных обстоятельствах, когда силы жизни и смерти уравновешены, жизнь способна вернуться в тело. Я делал опыты и с утоплением, но наилучших результатов мы добились посредством асфиксии.

Нехватка воздуха. Значит, Лефевр ее задушит? Заткнет ей нос и рот? Мадлен мысленно приказала себе не цепенеть от страха. Сейчас как никогда ей нужна ясная голова.

– Но вы не попытались вернуть Веронику к жизни. Вы оставили ее на улице.

– Увы, да. Таковы были печальные обстоятельства.

– И тем не менее она вернулась к жизни.

Лефевр с угрюмым видом посмотрел на нее:

– Это не жизнь. Это движения заводной куклы с часовым механизмом. Никакого сходства с настоящей жизнью. Ничего от живой девушки.

Мадлен знала, что это не так. Кукла была очень похожа на настоящую Веронику. Она словно бы находилась между жизнью и смертью. И говорила правдивые слова.

– Тогда каким образом кукла запела?

– Ты про ту дурацкую песенку? Дешевый трюк.

– Но из Версаля доходят сведения, что кукла продолжает говорить и нашептывать, хотя ее и держат под замком.

– Бредни простонародья! – Лефевр засмеялся и вдруг замолчал. – И о чем же, по словам этих идиотов, она говорит?

– Кукла называет себя возродившейся Вероникой и говорит, что пришла отомстить тому, кто ее убил.

Мадлен несколько приукрасила слышанное, но была склонна поверить в эту теорию.

– Зловредный трюк! Шутка какого-нибудь язвительного придворного. – (Мадлен поняла, что своими словами сделала только хуже, так как они рассердили Лефевра.) – Никто не знал, что смерть Вероники не была результатом несчастного случая. Никто. А твою смерть даже не заметят.

Лефевр стоял у Мадлен за спиной. Она поняла: разговоры закончились, а она еще не успела подготовиться. Лефевр накинул ей на голову тряпку, мешавшую смотреть и дышать. Капюшон, как у висельника. Грубая ткань царапала ей щеки.

– Пожалуйста… – попыталась произнести Мадлен.

Капюшон терся о ее губы, мешая говорить. Она почувствовала, как он затягивается. Лефевр набросил ей на шею веревку. И тогда Мадлен закричала:

– А ну, прочь от меня! Я хочу жить!

Сражаясь с Лефевром, борясь за право жить, она вдруг поняла, что готова цепляться за жизнь зубами и ногтями. Она хотела любить и быть любимой, хотела плакать, смеяться, горевать. Она знала, что способна на проявление чувств, она заслуживала того, чтобы жить дальше. Она не позволит Лефевру ее одолеть. Мадлен пронзила догадка: чтобы выжить, нужно притвориться мертвой. И перестала сопротивляться, изобразив, что ее тело обмякло. Лефевр отпустил веревку. И тогда Мадлен стремительно подалась назад, ударив его головой в лицо. Голову пронзила обжигающая боль, но у Лефевра хрустнул сломанный хрящ, а сам он закричал от неожиданности. А затем снаружи послышался громкий звук. Не с улицы. Шаги внутри дома. Они становились громче. Мужской голос что-то крикнул, дверь с шумом распахнулась. Лефевр взвыл почти как зверь.

– Такое невозможно! – закричал он. – Изыди! Отойди от меня!

Мадлен сбросила капюшон и приподнялась на локтях… Этого просто не могло быть, однако она видела это собственными глазами. Заводная кукла в серебристом платье больше не сидела за письменным столом, запертая в Версале. Она шла по комнате, направляясь к Лефевру.





Глава 28




Лефевр вдавился спиной в книжный шкаф. Из носа лилась кровь – красный ручеек на смертельно бледном лице.

– Кто это устроил?! Кто смеет издеваться надо мной? Уверяю вас: вы дорого заплатите!

Ему никто не ответил, а потом кукла очень медленными шагами направилась к нему. Ее движения были неестественными и неуклюжими, однако каждый шаг приближал ее к Лефевру, который дрожал, как испуганный ребенок.

– Не подходи ко мне! – Лефевр схватил банку с препаратом и швырнул в куклу, но промахнулся. Банка ударилась о пол и разбилась, выплеснув содержимое на ковер. – Кто это сделал? Это и в самом деле был Рейнхарт? Как, черт побери, у него это получилось?!

Мадлен тоже дрожала. У нее стучали зубы. Кукла подошла к ней. Зеленые стеклянные глаза стали ужасающе настоящими, фарфор стал очень похож на кожу. Не это ли имел в виду Рейнхарт, говоря, что Вероника продолжает жить? Неужели он каким-то непостижимым образом превратил заводную куклу в живое существо, способное ходить?

– Если ты настолько умна, отвечай: это сделал Рейнхарт? – почти выкрикнул Лефевр. – Он тебя воскресил?

Кукла остановилась в каком-то метре от него. Затем раздался голос: ниже, чем голос Вероники, медленнее, но настоящий человеческий голос:

– Я воскресла… при незначительной помощи извне. Я восстала там, где вы меня переехали, и сумела залатать свое тело.