Заводная девушка

Которого власти никак не найдут.

Не потому ли мерзавца не ищут,

Что сами же власти его берегут?





Побледневший Берье что-то говорил караульному в камзоле с черными прорезными рукавами. К нему приближались еще двое караульных.

Раздался крик, настолько пронзительный, что от него могли треснуть зеркала вокруг. Затем послышались другие крики, вопли, звон бьющегося стекла и фарфора. Зрители поспешили к дверям. Жанна увидела то же, что и они: кукла плакала. Совсем как в первый день, когда ее только-только показали королю. Но из кукольных глаз катились не слезы, а кровь.

С этого момента время словно замедлилось. Жанна с предельной ясностью увидела падающий хрустальный бокал, скольжение расшитых жемчугом туфелек. Придворные бежали, спотыкались на сверкающем паркете и падали, вскрикивая от боли и страха. Рука Берье потянулась к Рейнхарту, замелькали складки черного атласа, затопали сапоги гвардейцев, бежавших туда, где стоял доктор. Он был похож на испуганного ребенка, зажимавшего рот. Жанна не слышала слов Берье и караульных, а также жалких возражений Рейнхарта. Она отключилась от них и от охваченной паникой толпы и теперь смотрела на куклу. По фарфоровым щекам текла кровь, скапливаясь на кружевном воротнике. Кукла утратила красоту и выглядела устрашающе. Рука все еще держала перо, написавшее послание, но стол был пуст.

Оглянувшись на Рейнхарта, Жанна увидела, что он тоже смотрит на куклу. К скорби на его лице примешивалось что-то еще. Что именно – она не разобралась, ибо двое караульных в красных мундирах поволокли его к выходу. Она уже догадывалась куда: в дворцовую тюрьму.

– Идемте, маркиза.

Берье повел ее, Людовика, дофина и принцесс к выходу. Под ногами хрустели битое стекло и фарфор. Ноги хлюпали по пролитому вину и увязали в раздавленных закусках. Убегавшие придворные опрокинули кадку с апельсиновым деревом, и в золотые узоры ковра, где она стояла, были вдавлены комья земли. Рядом валялось разбитое блюдо с пирожными, откуда какая-то собачонка слизывала крем.

– Кукла, – шепнула Жанна, идущая рядом с Берье.

– Спрячем подальше, пока не поймем, как быть с этой дьявольской штукой. Не беспокойтесь, маркиза. Оставьте это мне.

Лицо Людовика было каменным. Он торопился увести дочерей из Зеркальной галереи. С Аделаидой сделалась истерика. Король забыл про Жанну, и дальнейший путь к своим покоям она проделала одна. Спускаясь по Посольской лестнице, она наткнулась на Ришелье, говорящего с придворными. Обернувшись к ней, он пристально посмотрел ей в глаза:

– И в самом деле, маркиза, новые трюки. Вы как будто знали, что так случится. Скажу больше: вы словно управляли этим.

Придворные тоже повернулись в ее сторону. Их лица, покрытые белилами, были жесткими и бесчувственными, как у мраморных статуй.

Она молча прошла мимо, спиной чувствуя их взгляды. Неужели Ришелье всерьез думал, что это ее рук дело? Впрочем, важным было не то, что думал он сам, а то, в чем мог убедить других. Приподняв подол платья, Жанна убыстрила шаг, торопясь поскорее оказаться в безопасном пространстве своих покоев. Она вспомнила, какую песню слышала в Зеркальной галерее. Это была детская песенка; колыбельная, которую часто пела Александрина. И в галерее колыбельную напевала не какая-нибудь придворная. Ее пела… кукла.





Глава 24





Мадлен


Лефевр настоял, чтобы Мадлен немедленно покинула Версаль и уехала вместе с ним в его карете.

– Девочка моя, тебе нельзя здесь оставаться ни минуты. Король предельно рассержен. Кто знает, во что выльется его гнев?

Мадлен молча согласилась. Она не знала, о чем говорить с Лефевром. По сути, она вообще не могла говорить. Она молча сидела в карете, обитой красной кожей. Голова кружилась от вихря мыслей, а в ушах слышалось пение куклы. За прошедшие несколько дней у нее возникла своя версия случившегося. Центром всего был Рейнхарт. Он создал куклу в память о дочери, которую сам же и погубил. Это доктор похищал детей на улицах, пытаясь воссоздавать работу живых тел в металле, серебре и стекле.

Но в Зеркальной галерее она увидела совсем другого Рейнхарта: ошеломленного, сокрушенного, недоумевающего. Было ли это игрой на публику? Мадлен его потрясение показалось искренним, но ведь вся его деятельность строилась на том, чтобы придавать искусственным творениям полное сходство с живой природой. Неужели Рейнхарт с помощью хитроумного трюка заставил куклу написать обличительные стихи? Если нет, как кукла могла сама написать такие строчки? И было ли написанное правдой? От тревог внутри Мадлен начала подниматься желчь, и она боялась, что ее может вытошнить прямо на красивые сиденья. Страх пронизывал все ее мысли. Страх за Рейнхарта, за парижских детей, но прежде всего – страх за собственное будущее и судьбу Эмиля. Она почти не сомневалась, что Камиль ухватится за подвернувшуюся возможность и всю вину свалит на нее. Это она не сумела распознать натуру Рейнхарта и предугадать случившееся. Может, взять Эмиля и вдвоем бежать из города, пока Камиль не наказал ее за проваленное задание? Но куда, черт побери, она побежит?! Где и на что будет жить с племянником? У нее не было денег, а все пожитки умещались в сундучке. Кто за пределами Парижа возьмет ее в услужение без рекомендаций и с изуродованным лицом? А главное, она никак не могла уехать сейчас. Тот, кто убил Веронику, скорее всего, был повинен и в похищении детей. Она должна узнать, кто этот злодей.

Лефевр тоже молчал. Вид у него был возбужденный. Парик совсем сполз набок. Только когда карета достигла предместий Парижа, он заговорил:

– Наверняка появится вполне вразумительное объяснение случившегося и будет доказано, что Рейнхарт к этому совершенно непричастен. Видишь ли, при дворе постоянно идет борьба. Плетутся интриги, разные фракции соперничают между собой и ищут способы отомстить друг другу. К твоему хозяину это не имеет никакого отношения. Уверен, вскоре все разрешится.

Мадлен смотрела на его вспотевшее лицо и черные, как у жука, глаза. Верил ли он собственным словам? Трудно сказать. Ей встречалось множество мужчин, настолько уверенных в себе и их пути в мире, который до этого момента был прямым и гладким, что они не представляли, как все может измениться в одночасье. Им был неведом вкус нищеты. Снова взглянув на Лефевра, она увидела нахмуренное лицо. Королевский хирург смотрел в окошко кареты. Мадлен поняла, что его трясет. Ей вспомнились ужас Лефевра, когда он впервые увидел куклу, и его доброе отношение к Веронике.

– Месье, а еще кто-нибудь умеет обращаться с куклой? – спросила она.

– Насколько я знаю, никто, хотя в последнее время я мало общался с Рейнхартом, – ответил Лефевр, поворачиваясь к Мадлен. – Это было его изобретение, хотя он частично использовал замыслы Вокансона. Ну и я помогал ему своими соображениями. После смерти Вероники Рейнхарт настоял, что дальше созданием куклы будет заниматься сам. С тех пор он отказался обсуждать со мной какие-либо подробности. Признаюсь, тогда я на него даже рассердился, поскольку считал себя таким же создателем куклы. Я думал, что Рейнхарт хочет стяжать всю славу сам. Но сейчас я считаю… – Лефевр не договорил. – Это не значит, что другие, наблюдая за ним, не могли бы сами придумать схожий механизм. Правда, им пришлось бы следить за каждым его движением и обладать незаурядным умом. – Лефевр рассеянно провел ладонью по лицу. – Но не забивай себе голову этими мыслями. Сейчас тебе важнее решить, чтó будешь делать, если рассмотрение дела затянется. Слугам Рейнхарта придется идти на все четыре стороны. Луврские апартаменты у него отберут. Тебе есть куда податься?

Внутри Мадлен все оборвалось.

– Нет, месье.

– Разве твои родные живут не в Париже?

– Моя мать живет здесь, но… она не сможет поддерживать меня.

Ничем и ни в чем.


– Понятно.

– Насколько я знаю, Жозефу и Эдме тоже некуда идти.

– В таком случае мы сделаем все от нас зависящее, чтобы эта история благополучно закончилась и мы смогли вернуться к прежнему порядку вещей.

Лефевр говорил так, словно речь шла о пустяке, об устранении мелких шероховатостей. Но Мадлен видела его обеспокоенное лицо, а под словесной бравадой угадывалось напряжение.

Она попыталась в ответ улыбнуться, но вдруг почувствовала себя на крошечном островке, окруженном замерзшим морем.



В Париж они въехали поздним вечером. В воздухе удушливо пахло горящим ламповым маслом. Колеса кареты подпрыгивали на обломках балок и мебели. И это в непосредственной близости от Лувра. Мадлен увидела, что вся улица Дофина усеяна битым стеклом, поблескивавшим в свете редких фонарей.

– Какое бессмысленное разрушение, – пробормотал Лефевр. – Люди уподобились несущемуся стаду. Неужели они думают, что насилие поможет?

– Люди рассержены, месье. Власти бездействуют. Как им еще выразить свой гнев? – (Если кукла написала правду, если похититель детей находился под защитой полиции, парижане имели полное право выплеснуть свой гнев.) – Месье, попросите остановить карету. Я сойду здесь. Хочу заглянуть к матери и убедиться, что никто из моих не пострадал.

– Нет. Не вздумай идти пешком. Мы тебя довезем. Говори адрес.

– Вы очень добры, месье, но место, куда мне надо, не из приятных. Улица Тевено.

Лефевр открыл окошко кареты и велел кучеру изменить направление. Через несколько минут они подъехали к прежнему дому Мадлен. Она попросила остановиться на некотором расстоянии от «Академии». Лакей Лефевра помог ей выйти. Оказавшись на мостовой, Мадлен услышала крик, а вскоре увидела и личико племянника, по которому так скучала.

– Маду! – крикнул Эмиль, но смотрел он не на тетку, а на сверкающую карету, запряженную парой гнедых лошадей.

Взяв Эмиля за руку, Мадлен обернулась и кивком поблагодарила Лефевра. Тот приподнял шляпу. Карета отъехала. Эмиль продолжал смотреть ей вслед.

– Как ты тут? – спросила Мадлен, наклоняясь к племяннику. – До чего я рада тебя видеть! Прости, что не приехала раньше. Меня вынудили остаться.

– Во дворце?

– Да.

– В настоящем дворце?

– В настоящем дворце. Я хотела привезти тебе что-нибудь, но…

Ей вдруг захотелось плакать.

Почувствовав это, Эмиль положил ей голову на плечо и позволил крепко себя обнять.

– А здесь было настоящее сражение, – сообщил он.

– Честно?

– Да. И не одно. Люди кричали, колотили в двери и даже стреляли. Отовсюду! – добавил Эмиль, возбужденно размахивая рукой.

– Даже слушать страшно.

– А мне не было страшно. Я был храбрым.

– Не сомневаюсь. Храбрый солдат. Успокаивал девушек?

– Новая девушка появилась. Она добра ко мне. Я ей помогал.

– Ей повезло.

Эмиль кивнул:

– Но лучше бы я помогал тебе.

– Эмиль, я бы тоже предпочла заботиться о тебе.

А что, если убежать прямо сейчас? Взять Эмиля и их нехитрые пожитки и под покровом ночи убраться из Парижа. Но куда? Как они выживут без друзей, имущества и денег? Ей представилось, как они бродят по деревенским дорогам: голодные, оборванные, подобные множеству нищих. Те стремились в Париж, думая, что здешние улицы вымощены золотом. А потом убеждались, что не на всех улицах есть даже булыжники, зато предостаточно вонючих сточных канав.



Когда Мадлен вернулась в луврские апартаменты, Эдме, едва взглянув на нее, повела на кухню, усадила за стол и налила большой бокал рубиново-красного вина.

– Пей и рассказывай.

Жозеф сел рядом с Мадлен. Она чувствовала жар, исходящий от его тела. Глотнув вина, девушка принялась рассказывать, стараясь ничего не упустить.