Заводная девушка

В одиннадцатом часу утра Мадлен свернула на улицу Тевено, где жила с двенадцати лет, с возраста, именуемого нежным. Нежным, словно сочная телячья вырезка. Ее и продали не намного дороже куска говядины. Улица была узкой, и солнце сюда не попадало. Тем лучше. В сумраке облупившиеся фасады домов и грязь под ногами не так бросаются в глаза. Ее путь лежал мимо мастерской уксусника. В воздухе висел едкий запах забродившего вина. Мадлен высматривала сгорбленную фигуру девочки, вот уже несколько недель жившей в одном из подъездов. Вот и она. На ней было мужское пальто, подвязанное веревкой. Наверное, отцовское или от брата досталось. Мадлен не спрашивала. Они почти не разговаривали. Вряд ли девчоночья история будет сильно отличаться от историй других сирот и отверженных, вынужденных жить на зловонных городских улицах. Болезнь, долги, пьянство, смерть. Мадлен не желала об этом слышать.

– Мадемуазель… – Девочка протянула к ней грязную руку.

Сдержанно кивнув, Мадлен полезла в карман и вытащила последние несколько су. Не ахти сколько, но, может, хватит на миску супа.

– Спасибо. Вы очень добры.

«Правильнее сказать, очень глупа», – подумала Мадлен, идя дальше. Девчонка вряд ли переживет нынешнюю зиму, так зачем продлевать ее страдания? Мадлен остановилась, ощутив на затылке чье-то ледяное дыхание, но, обернувшись, увидела лишь тощую черную кошку со сверкающими голодными глазами.





* * *


«Академия», как ее называла маман, занимала два средних этажа высокого закопченного здания в конце улицы. Неказистое, похожее на грязный палец, оно манило к себе искателей плотских утех. Вход помещался с задней стороны дома, и хотя бордель не имел вывески, клиенты находили его по характерному запаху. Мужчины, словно коты, метили свою территорию, отчего ступени провоняли мочой. Дыша ртом, Мадлен вошла, тихо закрыла за собой дверь, сняла грязные сапоги и двинулась вверх по лестнице, выстланной ковровой дорожкой. Из-за закрытой двери доносились рыдания. Мадлен быстро и бесшумно прошла мимо.

– Где ты была? – На площадку выскочил ее племянник Эмиль, неумытый и непричесанный. – Ушла с самого утра, а я проголодался.

Мадлен со смешанным чувством любви и раздражения посмотрела на чумазое мальчишечье лицо:

– Неужели никто не додумался накормить тебя завтраком? Впрочем, чему удивляться? Конечно не додумались. Зачем кормить восьмилетнего мальчишку? Давай, горе мое, иди умой лицо и руки, а я раздобуду нам еды.

Она прошла на кухню, налила в кастрюльку молока и отрезала хлеба. Тишина в доме была напряженной, с удерживаемым внутри гневом и перешептываниями за плотно закрытыми дверями.

Завтракая, они корчили друг другу рожи. Видя, как Мадлен изображает бабушку, Эмиль фыркнул, выплюнув молоко в миску. Но уже через минуту его лицо стало серьезным.

– Сегодня выгнали двоих: Одиль и Лизетту.

– Значит, их?

Ничего удивительного. У Одиль уже два месяца не было менструаций, а Лизетта давно носила кружевные перчатки, скрывая характерную сыпь от сифилиса. Мадлен взглянула на свои руки с поломанными ногтями и красными костяшками, стараясь не вспоминать лица изгнанных.

Эмиль закашлялся, сотрясаясь всем телом. Мадлен растирала ему спину, думая о склянке с лекарством и вспоминая холодные, настойчивые пальцы аптекаря.

– Маду, она избавится от меня? – спросил мальчик, вытирая рот. – Когда-нибудь она и меня прогонит?

Этот вопрос он часто задавал Мадлен, получая одинаковые ответы.

– Конечно же нет, mon petit[4]. Ты же ее внук. – Родственные узы мало значили для ее матери, холодной, расчетливой женщины, у которой дело стояло превыше всего. – Ты же полезная машинка. Всегда выполняешь поручения и помогаешь.

Основной обязанностью Эмиля было провожать клиентов домой. Среди них хватало прощелыг, называвшихся чужим именем и дававших вымышленные адреса, а потому маман очень интересовало, в какой дыре они обитают. Если подобный тип не платил или вел себя не лучшим образом, ей требовалось знать, где потом его искать. То, чем занимался Эмиль, было опасно и для взрослого, не говоря уже о восьмилетнем ребенке.

– Маду, а тебя она тоже не прогонит? Она никогда не заставит тебя уйти?

Мадлен напряглась, скрывая это за улыбкой:

– Эмиль, я тебе уже говорила: я так не думаю. Я тоже во многом ей полезна.

Прислуга, учительница, тайная соглядатайка, шлюха. Но от маман гарантий не жди.

В коридоре послышались шаги. Дверь приоткрылась, и в проеме появилось нарумяненное лицо Коралины.

– Маду, маман велит, чтобы ты шла в гостиную. Не заставляй ее ждать.

– Зачем? – спросила Мадлен, у которой сжалось сердце.

– Иди, и там узнаешь. Быстро!

Мадлен поймала пристальный взгляд Эмиля, ощутила его страх и подмигнула племяннику:

– Не волнуйся, mon petit. Ты же знаешь ее прихоти. Наверное, хочет, чтобы я растерла ее старые скрюченные ноги. Доедай завтрак.

Но пока она шла по коридору, расправляя подол платья, страх в груди нарастал. Наверное, выбраковка еще не закончилась и следующей кандидатурой будет она.



Войдя в гостиную, обои которой давно выцвели, Мадлен увидела, что мать принарядилась для гостя. Дряблые щеки покрывал густой слой свинцовых белил, и на фоне этой белизны выделялись губы, покрытые ярко-красной помадой. Увидев, кто сидит напротив маман, расположившись на продавленной оттоманке, Мадлен сразу стало не по себе. Это был Камиль Дасье, самый ужасный из всех клиентов Сюзетты, а уж их у нее хватало, всяких и разных. Нельзя сказать, чтобы он отличался еще и уродливой внешностью. У него было грубое, жуликоватое лицо с нервирующими глазами разного цвета: карим и голубым. Эти глаза тут же повернулись к Мадлен.

– А-а-а, наша составительница отчетов.


Он держал себя властно и напыщенно. Впервые увидев его, Мадлен сразу поняла: перед ней – худший из полицейских.

– Коралина, ступай приготовь нам горячий шоколад, – сказала мать, коснувшись руки старшей дочери. – Приятно будет выпить его всем вместе.

В темно-сером платье маман была похожа на жирную, болезненно бледную устрицу. Через несколько секунд Коралина, шурша подолом, направилась к двери.

– Должна сказать вам, месье, что вы хорошо выглядите, – произнесла маман, поворачиваясь к Камилю. – Надеюсь, вы в добром здравии?

Мадлен он вовсе не казался здоровым. Его кожа имела сероватый оттенок, свойственный человеку, который недосыпает и злоупотребляет выпивкой. Когда-то такая же кожа была у ее отца.

– Да, мадам. Грех жаловаться. Девушки у вас хорошие и чистые.

У Мадлен пересохло в горле, ладони стали липкими от пота. Зачем ее позвали сюда?

– Ох, месье, все мои доченьки – хорошие девушки. Каждая по-своему. Мадлен всегда была самой умной. Все подмечает. Всегда знает истинное положение вещей. Верно, Маду? Это почти компенсирует ее шрам.

Разумеется, маман так не думала. Мадлен она называла une fichaise – той, что гроша ломаного не стоит.

Маман еще несколько минут распространялась о других девушках, которых взяла под свое крыло, дабы всех их спасти от бедности. Мадлен сохраняла бесстрастное выражение лица. Слушая речи маман, можно было подумать, будто та владела убежищем для провинциальных девиц, а не заведением для распутников, охочих до задастой женской плоти. Нечего сказать, «Академия». Единственное, чему научилась здесь Мадлен, – это искусству лицемерия и обмана, а также умению притуплять свои чувства и в совершенстве делать pipe.

– Мадлен, месье Дасье хочет кое-что тебе предложить, – объявила маман, поворачиваясь к дочери. – Кое-что стóящее.

Она продолжала улыбаться, словно вместе с румянами наложила на лицо и улыбку.

– Эти отчеты, что ты нам пишешь, – заговорил Камиль. – Истории, положенные тобой на бумагу. Они очень… полезны.

Мадлен кивнула, соглашаясь с его словами. Отец как мог обучил всех дочерей чтению и письму, и эти навыки нашли неожиданное применение. Более года Мадлен посылала отчеты инспектору Мёнье – «покровителю» борделей и «защитнику» нравственных устоев. Этот человек легко закрывал глаза на продажу двенадцатилетних девочек, на венерические болезни, распространяемые содержанками, и на мошенничество macquerelles. Зато ему не терпелось узнать о предпочтениях, извращениях и признаниях, срывавшихся с языка клиентов, приходящих на улицу Тевено. Большинство аристократов предпочитали изысканные sérailes на улице Дени или содержали любовницу, а то и двух. Однако находились те, кто не брезговал трущобным заведением, и, когда они появлялись в «Академии», Мадлен заносила на бумагу все их «художества». Сюда захаживали политики, обожавшие помочиться девушке на лицо, церковники, охочие до «невинных овечек». Напрасно вся эта публика забывала, что находится под неусыпным наблюдением государства. Париж был опутан сетью mouches, и в каждом заведении имелись свои шпионы.

– Итак, мадемуазель Шастель, расскажу тебе одну историю, – начал Камиль; он подался вперед и понизил голос, устремив на Мадлен буравящие глаза. – В высоком доме на площади Дофина живет некий швейцарский часовых дел мастер по имени Максимилиан Рейнхарт. Говорят, доктор Рейнхарт – один из лучших часовщиков Парижа. Исключительно одаренный человек и вполне уважаемый. Он создает игрушки для богатых и раздает милостыню бедным. Но кое-кто говорит, что он делает странные штучки и вовсе не таков, каким кажется. – Камиль снова прислонился к спинке оттоманки. – Горничная Рейнхарта собралась от него уйти.

В гостиной стало тихо. Из комнаты этажом выше доносился чей-то наигранный смех. В соседней комнате кровать шумно ударялась о стену. Вернулась Коралина. На подносе позвякивали чашки с шоколадом. Поставив поднос на стол, сестра села рядом с Мадлен. Коралина сидела почти впритык, распространяя сразу несколько запахов: розовой воды, пота и карамели. Пóтом несло из выреза ее платья, а карамелью пахло изо рта.

– Вы уже рассказали ей? – спросила Коралина.

– Я к этому приближаюсь, любовь моя.

– Вы желаете, чтобы я стала шпионкой, – догадалась Мадлен.

– Нам необходимо, чтобы ты выяснила, чем он занимается на самом деле, – сказал Камиль Дасье. – Нужно узнать, что он за человек.

Коралина подала Мадлен чашку. Шоколад был плохо размешан, отчего на поверхности плавали комочки.

– А кем он кажется вам, месье? – задала новый вопрос Мадлен.

– Я считаю его очень умным, но весьма странным человеком. Надо его проверить, а то мало ли что. – (Они с маман переглянулись.) – Ходят слухи…

– И о чем говорят эти слухи?

– О том, что он занимается странными делами и проводит неестественные опыты.

– Какие опыты?

– А вот об этом ты и узнаешь. Но шепчутся, что в этой деятельности он зашел слишком далеко и готов не останавливаться ни перед чем, только бы достичь своих целей. Тебе нужно выяснить, правда ли это.

Опыты, часовщики, игрушки для богачей. Что она знала об этих вещах?

– Зачем вам понадобилось это выяснять?

– Насколько тебе известно, я работаю на инспектора Мёнье. Но не только на него. Чтобы выжить в Париже, нужно иметь нескольких хозяев. Так вот, я служу одной весьма могущественной персоне. Тот человек желает удостовериться в характере и качествах Рейнхарта, прежде чем предложить швейцарцу некую важную роль.

Мадлен продолжала смотреть в чашку с шоколадом.

– И что это будет за роль?

Камиль не ответил на ее вопрос, сказав вместо этого:

– Прежде чем принять кого-то к себе в дом, мы обязательно справляемся о его репутации. Верно? – (Мадлен промолчала.) – Но не о твоей. Твою репутацию проверять никто не станет. Я сделаю так, чтобы тебя приняли в услужение. Твое имя шепнут Рейнхарту на ухо. – Камиль снова подался вперед. – Для девушки с такой жизненной историей, как твоя, это редкий шанс. Стоит ли говорить, что второго не представится?

Мадлен смотрела на полицейского с разноцветными глазами. Конечно же он прав. Она была подпорченным товаром: cocotte, изуродованная шрамом. Ее собственная репутация не отличалась безупречностью. Двадцать три года, но она по-прежнему цепляется за суку, давшую ей жизнь. Не из любви или чувства долга, а по убеждению, что, окажись она одна, парижский котел мигом ее поглотит. Париж сохранял жизнь лишь тем, кто платил. Не обязательно деньгами. Мадлен было почти нечего ему предложить. Об этом ей твердили многократно.

– Мы должны отплатить месье Дасье за его любезность, – неестественно сладким голосом произнесла маман. – Он к нам очень добр и заботится о нас. – Она смотрела на Мадлен и улыбалась, однако глаза оставались серыми и холодными, как Сена. – Дорогая, ты примешь его предложение.

Камиль с легким любопытством следил за их разговором. «Маленький человек, который наслаждается имеющейся у него властью», – подумала Мадлен.