Заводная девушка

Головы. Шкаф был полон восковых масок. Их тут лежало не менее двух десятков: маски детей и взрослых. И у всех – пустые глазницы. Жозеф указал на одну из них. Мадлен поняла: это маска с его лица, сделанная из воска землистого оттенка. Ей сразу вспомнились посмертные маски с лиц повешенных преступников.

– Зачем ему эти головы?

– Для изучения, как выглядят люди разных национальностей и разного возраста. Взгляни. – Он указал на маску, лежавшую рядом с его собственной. – Это индеец. Их еще называют аборигенами. Рейнхарт потому и заинтересовался моим лицом, что таких в его коллекции не было. Я отличался от других, понимаешь?

Мадлен почувствовала, как рука инстинктивно потянулась к лицу. Пальцы коснулись шрама.

– Понимаю.

Пока Жозеф закрывал шкаф, Мадлен успела заметить еще одно знакомое лицо с пустыми глазницами. Лицо Вероники.





* * *


Мадлен проснулась оттого, что Эдме настойчиво стучала в ее дверь, и вылезла из постели. Наступило второе марта – день, когда мадам де Мариньер намеревалась приехать за заказом. У Мадлен оставалось всего два дня на получение нужных Камилю сведений. Снедаемая нарастающим страхом, она почти целую неделю практически не смыкала глаз и ничего не ела. Все ее попытки что-то подсмотреть и разнюхать не давали желаемого результата. Только отдельные кусочки головоломки, а их было недостаточно. Она написала Камилю, рассказав о масках в шкафу и о визите богатой заказчицы в серебристых одеждах. Мадлен сообщала, что Рейнхарт остается в мастерской до глубокой ночи, а сама мастерская приобретает все более хаотичный вид.



Пока к нему никто больше не приходил. Никаких ночных визитов и ничего такого, о чем я могла бы вам рассказать. Никаких признаков странных опытов я не видела, хотя почти круглосуточно наблюдаю за обстановкой в доме.



Мадлен не получила ни ответа, ни дальнейших вопросов. Молчание Камиля становилось все более зловещим. Она представила, как разгневается мать, узнав, что дочь, которую она и так считала никчемной, снова не справилась с заданием.

От недосыпания перед глазами Мадлен плавал туман. Взяв кувшин, оставленный Эдме, Мадлен умыла лицо, выполоскала рот, затем, намочив тряпку, вымыла подмышки и между ног. Интересно, как мылась эта загадочная мадам де Мариньер? Она представила цепочку лакеев, наполняющих горячей водой медную ванну, пар, вкусно пахнущий экзотическими маслами и душистым мылом. Мадлен слышала, что богатые моются чуть ли не каждую неделю, хотя и находились те, кто считал это опасным. Она вытерлась, оделась, представив на мгновение, что надевает не пожелтевшую нижнюю юбку и платье из грубой шерсти, а шелковую рубашку, подвязки, усыпанные бриллиантами, и расшитое серебром платье с накидкой из меха горностая.

– Мадлен! – рявкнула вернувшаяся Эдме. – Какого черта ты прохлаждаешься?! Уже почти шесть часов.

Мадлен открыла дверь. Пухлое, уставшее лицо поварихи было похоже на ком перебродившего теста. Все мысли о бриллиантах улетучились из головы Мадлен, и она поспешила вниз – растапливать камин в гостиной.



Доктор Рейнхарт не вышел к завтраку. Он заперся в мастерской, запретив входить туда кому бы то ни было, включая и свою дочь. Мадлен стояла у двери, пытаясь понять, чем он занимается, но слышала лишь потрескивание дров в камине и высокие, пронзительные звуки. Наверное, это был писк механической птички.

Вероника беспокойно ерзала на стуле, не замечая, что ее café au lait[12] стынет.

– А вдруг ей не понравится то, что мы сделали? Вдруг она вообще не приедет?

– Приедет, – ответила Мадлен.

Она могла побиться об заклад: мадам де Мариньер устроила Рейнхарту проверку и захочет увидеть результаты. Вот и Камиль явится через два дня, дабы подтвердить ее провал.

Мадлен не ошиблась. В одиннадцать часов утра мадам де Мариньер влетела в холл. В ее волосах поблескивали бабочки, усыпанные драгоценными камнями. Она вновь была в серебристых одеждах.

– Полагаю, cadeau[13] уже готов?

Доктор Рейнхарт, держа в руке красный бархатный футляр, повел заказчицу в гостиную. Мадлен видела, насколько он изможден, словно работа над серебряной птичкой высосала из него жизненные силы. Вероника последовала за отцом; Мадлен и Жозеф остались у двери. Виктор стоял у них за спиной на цыпочках и вытягивал шею, чтобы лучше видеть. Когда мадам де Мариньер уселась в кресло, Рейнхарт открыл крышку футляра. Внутри лежала сверкающая шкатулка, украшенная серебряной филигранью и эмалью, инкрустированной перламутром, бриллиантами, опалами и изумрудами. Доктор Рейнхарт открыл боковую стенку шкатулки и достал миниатюрный ключ. Ключ он вставил в едва видимое отверстие в передней части и повернул пять раз. Опустив шкатулку на стол, Рейнхарт нажал на другую сторону. Крышка шкатулки открылась, и все увидели серебряную птичку, хлопающую тонкими крылышками. Мадлен затаила дыхание. До этого она видела много отдельных частей шкатулки, но совсем не представляла, как все выглядит в собранном виде. Птичка крутилась на насесте и пела. Ее очертания, движения и голос были такими же, как у настоящей голубой сойки, только эту пташку украшали топазы и сапфиры, а глазами служили кусочки черного янтаря. «Просто чудо!» – подумала Мадлен.

– Восхитительно! – захлопала в ладоши мадам де Мариньер. – Вы только посмотрите на нее! Волшебное создание.

Потом гостья удивленно вскрикнула. И не только она. Возглас удивления сорвался с уст Мадлен и остальных слуг, когда птичка выпорхнула из шкатулки и поднялась в воздух, замерев в нескольких дюймах от лица заказчицы. Крылышки двигались с неимоверной быстротой, отчего казалось, что от них исходит белое свечение. У Мадлен снова перехватило дыхание. Она отказывалась верить своим глазам. Через несколько секунд птичка вернулась в шкатулку, щебетание замедлилось. Потом крышка закрылась, и песня смолкла. В гостиной установилась тишина, если не считать серебристого смеха мадам де Мариньер.



По Рейнхарту было видно: он доволен успехом, произведенным его диковинной шкатулкой с серебряной птичкой. Таким возбужденным Мадлен его еще не видела. После отъезда заказчицы он ходил по мастерской, наводя порядок и весело насвистывая, а потом объявил, что отправляется на обед. Вероника тоже выглядела счастливой, а может, просто удовлетворенной тем, что не ошиблась, приняв этот заказ. Меж тем Мадлен было не по себе. Ее грудь трепетала совсем как непостижимые крылышки птички. Как Рейнхарту удалось заставить механическую птаху летать? Может, это некий хитрый трюк с обманом зрения, может, птичка порхала, держась на тонюсеньких проволочках? Или без колдовства не обошлось? Мадлен вспомнилась торговка зайцами, утверждавшая, что Рейнхарт знается с нечистой силой. Кажется, ее страхи разделял только маленький Виктор.

– Мадемуазель, это была магия? – шепотом спросил он Мадлен. – Или колдовство?

Мадлен покачала головой:

– Виктор, не говори так. Ни здесь, ни в других местах. Я не знаю, как он заставил птичку летать.

Затолкав свои страхи подальше, Мадлен взялась за повседневные дела: стирала, вытирала пыль, ходила за водой. Когда дошла очередь до уборки в гостиной, у нее кольнуло сердце. Голубая сойка больше не сидела на жердочке. Птичка лежала на дне золоченой клетки, глядя остекленевшими, мертвыми глазами. Мадлен открыла клетку и погладила нежные перышки. Птичье тельце успело остыть. Такой же холод Мадлен почувствовала и у себя в животе. Конечно, это не более чем совпадение.

Услышав шаги, она выдернула руку из клетки. Повернувшись, она увидела Веронику. Девушка печально смотрела на мертвую сойку:

– Mordieu[14], какая жалость! Должно быть, торговец подсунул нам больную птицу. А может, слишком старую.

– Я так не думаю, мадемуазель. Я бы это сразу увидела. – Поймав удивленный взгляд Вероники, Мадлен добавила: – Мой отец был птицеловом.


– В самом деле? – Вероника вперилась в нее взглядом. – В магазине ты ни слова не сказала об этом.

– Да, не сказала.

Мадлен не хотела ни говорить, ни думать об отце. К тому же вряд ли это заинтересовало бы Веронику. А оказалось, она снова ошиблась насчет дочери часовщика.

Взглянув еще раз на тельце птички, Вероника нахмурилась. Может, думала о том же, что и Мадлен: о том, как странно по времени умерла эта сойка? Может, подобно горничной, начинала подозревать, что способности Рейнхарта превосходят способности талантливого ученого и простираются гораздо дальше, затрагивая иную сферу?

Нет, конечно. Мадлен тут же мысленно одернула себя. Ни о чем таком Вероника не думала. Все эти разговоры о черной магии – досужие сплетни неграмотной толпы. На черную магию можно свалить что угодно: болезни, неурожай, исчезновение детей.

– Наверное, у сойки сердечко не выдержало, – сказала она. – Словом, не прижилась. Такое бывает.

Но что-то застряло в мозгу Мадлен, словно заноза; что-то из сказанного Вероникой.



Весь остаток дня Мадлен занималась работой по дому, а мысли продолжали бурлить, давая благодатную почву для страхов. Предположения были одно ужаснее другого, словно явились из кошмарных снов. Водя шваброй по кухонному полу, Мадлен думала о механической сойке. Когда та пробудилась к жизни и порхала в воздухе, настоящая птичка умирала. Следом ей вспомнился Франц, ведь и его жизнь оборвалась, когда серебряный кролик был закончен и отрегулирован. А вдруг Рейнхарт забирал жизнь у животных и птиц, передавая ее своим созданиям? Или же подобная мысль отдает крестьянскими суевериями и собственным невежеством Мадлен?

Был и еще один страх, разросшийся, словно грибница, в темных углах ее разума. «Слишком стар», – сказал Рейнхарт, возвращая тело, которое ему привезли торговцы трупами. Возможно, он имел в виду, что оно успело сильно разложиться. А если у его слов был иной смысл?





Глава 9





Вероника


Вероника знала: птичку надо похоронить. Декарт утверждал, что у животных и птиц нет души, но она сомневалась в словах философа. На площади Дофина, под деревом, она выбрала клочок земли. Мадлен лопаткой вырыла ямку. Вероника положила преждевременно умершую сойку в коробочку, посыпала на импровизированный гроб цветочных лепестков и предоставила горничной зарывать.

– Вот и все. Сойке повезло больше, чем бедняге Францу. – Вероника выпрямилась. – Мадлен, я наверняка кажусь тебе смешной.

Горничная безучастно пожала плечами. Вид у Мадлен был усталый: круги под глазами, землистый цвет лица.

– Мы с младшей сестрой часто устраивали похороны, когда в отцовском магазине умирала живность. Иногда даже похоронные процессии. – Мадлен криво усмехнулась и стряхнула землю с подола платья.

– Но ты же говорила, что у тебя есть старшая сестра. Или я ослышалась?

– Не ослышались, – ответила Мадлен и отвернулась. – У меня была еще одна сестра. Младшая. Она умерла несколько месяцев назад.

«В таком случае я буду тебе кем-то вроде младшей сестры», – сказала Вероника в первый день появления Мадлен.

Когда она вспомнила об этом, девушке стало не по себе.

– Прости. Я как-то не подумала.

– Откуда ж вам было знать? – снова пожала плечами Мадлен и пошла к дому.

«Конечно, откуда мне знать», – думала Вероника, идя следом. Ничто не намекало на то, что у горничной может быть еще одна сестра. Сама Мадлен, отвечая на вопрос Вероники о братьях и сестрах, сказала только о старшей. Горничная скупо рассказывала о себе. Только сегодня Вероника узнала, что отец Мадлен был птичником и держал магазин; возможно, очень похожий на тот, где они покупали голубую сойку. Еще Вероника заметила, что горничная похудела и теперь у нее выпирали ключицы. И это на пирожках и булочках Эдме!

– Мадлен, постой, – сказала Вероника, когда они подошли к двери.

– Да, мадемуазель.

– Тебя что-то тревожит? Может, что-то случилось?

– Нет! – решительно посмотрев на нее, отрезала Мадлен. – Я немного волнуюсь за племянника. Прежде я за ним присматривала.

– Сколько ему?

– Восемь.

– Чего ж ты волнуешься? Теперь за ним присматривает твоя мать.

– В какой-то степени да, – почти сразу ответила Мадлен. – Но когда слышишь о пропавших детях, хочется проведать его и узнать, как он.

– Так сходи к нему сегодня же. Мы целых две недели отдыха не знали. Он соскучился по тебе.

– Благодарю вас, мадемуазель, – осторожно улыбнулась Мадлен. – Я так и сделаю. Только Эдме предупрежу.