Заставь меня влюбиться
Часть 16 из 62 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ты бы помалкивал уже, – процедила я сквозь зубы и добавила с особой издевкой, – Пашенька!
Подошла к маме, обняла за талию и чмокнула в щеку.
– Все хорошо? – Она подняла на меня глаза.
– Ага, – натянуто улыбаясь, ответила я и села за стол.
Пашка устроился напротив и сверлил меня напряженным взглядом. В детстве он так же таращился, ожидая, когда я отвернусь за куском хлеба. Потом кидал мне в суп свои козявки и противненько хихикал. Как же хорошо, что хоть что-то в этой жизни меняется к лучшему!
– Будешь борщ? – Спросила мама, орудуя половником, как дирижерской палочкой.
– Да, спасибо. – Отозвалась я, выстукивая пальцами по столешнице барабанную дробь.
Посмотрела на брата.
Раньше у нас с Пашкой была одна душа на двоих. Мы часто даже спали вместе, крепко-крепко обнявшись. И я не брезговала целовать его в губы, перепачканные песком после песочницы. Вытирала своим рукавом сопли братца, если он бегал по двору с игрушечным Камазом, забывая о забитом напрочь носе и сильном кашле. Всякий раз брала на себя вину за его проделки, зная, что мне не так сильно попадёт от отца, как ему. Делилась охотно всем, что у меня было, даже той крутой коллекцией наклеек с Барби, которую подлец в итоге выменял на трансформеров.
И сейчас, глядя в его хитрые, но такие добрые глаза, безумно хотелось вывалить все, как на духу. Поделиться. Рассказать в мельчайших подробностях. А потом прыгнуть на шею с разбегу. Но что-то опять останавливало. Да, когда мы были детьми или даже подростками, все было гораздо проще.
– Хлеб нарежьте сами, – мама поставила перед нами тарелки.
Пашка щедро бухнул сметаны сначала себе, потом мне. Но вот отрезанную корочку добровольно и благородно пожертвовал сестре. Как приятно. Целая жертва для него, уж я-то знаю. Его будущей жене точно корочек не видать. У нас в детстве были целые битвы за них. То, что он так легко уступил ее, говорило о том, что братец раскаивается, что болтнул лишнего.
Он только варварски занес ложку над тарелкой, когда увидел, что мама накладывает горячий суп в литровую банку и закрывает крышкой. Ой, нет. Только не это. Снова…
Руки Паши со сжатыми добела кулаками медленно опустились на стол.
– Милостыню опять понесла, да? – Ледяным тоном бросил он в сторону матери.
Я пнула его под столом по ноге, но Суриков не отреагировал. Его взгляд был прикован к растерянной родительнице, с трудом подбирающей слова. Она старалась держать спину прямо, собираясь, видимо, ответить ему строго и безапелляционно. Но зная, что Пашка в чем-то прав, трусила.
– Н-не надо так, сынок. – Срывающимся голосом, наконец, произнесла она. – Ты же знаешь мое мнение на этот счет. Ты можешь быть против, но…
– Где он был, когда тебя сократили на работе, а? – Брат едва сдерживался, чтобы не шибануть кулаком по столу. – Когда ты побиралась по родственникам, торговала вязаными носками, выстаивая за прилавком на морозе по несколько часов? Он нам с Машкой даже рубля не давал на школьные обеды! Не говоря уже о подарках надень рождения и Новый год! Никакой помощи, никогда! Кто мы ему? Бывшие дети? А ты? Да чтоб он подавился к чертям этим борщом, чтоб он у него в глотке застрял после этого!
Пашка вскочил, отодвигая с шумом стул, и бросился прочь.
– Паш… – Печально вздохнула мама, устало опускаясь на стул.
– Никуда, на хрен, ты не выйдешь с этой банкой, поняла?! – Красный от злости, брат снова появился в дверях кухни. Уже в ветровке. У него разве что только пар из ноздрей не шел. – Пусть сдохнет там, скотина! Еще раз узнаю, что ты пошла к нему, или что деньжат подкидываешь… сам ему башку откручу! Поняла?!
Развернулся и, громко топая, устремился в коридор. С чудовищным треском хлопнул входной дверью. Дела…
Я сидела и смотрела на маму в полной тишине. Мне нечего было сказать, Пашка был прав. Даже несмотря на то, как грубо он сейчас обошелся с ней. И мы обе это знали. В этом молодом мужчине сейчас говорил обиженный десятилетний мальчишка, который не понимал, почему папа не приходит и не звонит. Почему папа забыл нас и больше не хочет видеть. Почему чужая тетя вдруг стала ему милее нашей самой лучшей на свете мамы.
Я положила свою ладонь на ее руку. Мне было безумно жалко эту маленькую женщину, ссутулившуюся и слишком рано поседевшую. Еще вчера казалось, что она расцветает: похудевшая, с новой прической, упругими светлыми локонами до плеч, свежим румянцем и сияющими глазами. И вот сейчас она сидит передо мной, похожая на забитого зверька из бродячего зоопарка, измотанного, несчастного. С потухшим взором глядя на нетронутый борщ, оставленный взбунтовавшимся повзрослевшим сыном.
– Мам… – Облизнув пересохшие губы, начала я.
– Ешь, дочь, – хрипло произнесла она, и, грустно улыбнувшись, поджала губы. Видимо, чтобы не зареветь. – Ешь, а то остынет…
***
Может ли женщина торчать перед зеркалом часами? Ха! И вы еще спрашиваете… Мне казалось, что я уже протерла мозоль в отражении напротив. Именно сегодня и именно сейчас вся одежда, которая прежде сидела на мне идеально, украшала и придавала уверенность, решила просто предательски уродовать мое тело.
– Не годится! Не годится! Не годится! – Один за другим наряды летели на кровать. Через час на ней высилась приличная такая горочка, под которой легко можно было спрятать труп человека. И его не сразу бы нашли.
– Маа-аш, – тихо спросила мама, заглядывая в дверь.
– А? – отозвалась я, критически оглядывая себя в отражении.
Все-таки в тонкой белой майке мои руки определенно выглядели чересчур жирными. Едва не застонала от обиды. А ноги? В обтягивающих джинсах они смотрелись просто гигантскими окорочками. И когда я так успела отожраться? Зима вроде не годами длилась. Да я вешу сейчас, наверное, килограмм пятьдесят, если не меньше! Ужас какой!
– Ты куда-то собираешься?
Я обернулась. Мамины глаза, такие же светло-карие, как у меня, уже излучали спокойствие. Скользили по моей фигуре с интересом и даже умилением. Хорошо, что она быстро отошла от ссоры с Пашкой. Чудная женщина, всем все прощает!
– Да, мам. – Я убрала волосы за уши. – Мы с Аней прогуляемся по городу.
– Хорошо, – вздохнула она, – не задерживайся и… будь на связи.
– Не переживай!
– Всегда буду переживать. – Усмехнулась мама. Подошла к шкафу, достала вешалку с легким синим платьем, купленным мной в порыве шоппинг-азарта перед свиданием с Костылем прошлым летом, и простенькую голубую джинсовку. – Вот в этом будет очень мило. Даже с кедами.
– Ох, мама… – Я повертела наряд в руках. – Я и юбка? Издеваешься? Посмотри на мои кривые ноги!
– Они вовсе не кривые. – Мама посмотрела в мои глаза, отраженные напротив в зеркале. – Тощенькие, но не кривые. Очень симпатичные ножки, между прочим.
– Вот у тебя, да, ровные, длинные. – Нахмурилась я. – Жалко было со мной поделиться? Я какая-то карлица получилась, честное слово! Такое ощущение, что опоздала на выдачу всего самого лучшего, и мне досталось только то, что не приглянулось Пашке.
– Вот дурында, – она взяла массажную расческу и принялась ею гладить мои волосы.
Я послушно плюхнулась на стул. Сгорбилась, вздохнула, недовольная своим отражением и сплела руки в замок. Конечно, маме легко улыбаться, глядя на мои мучения. Для любых родителей их ребенок самый лучший, а дети, они ведь смотрят в лицо реальности…
За что мне этот шнобель? Узкие глазенки? Подбородок Траволты и лоб Тарантино? Брови Брежнева, в конце концов? За что?
Ла-а-адно, ладно, пусть я преувеличиваю. Хорошо. Но всегда хочется стремиться к идеалу. Пожалуй, если бы меня кто-то полюбил такой, то я бы тоже смогла. Полюбить себя такой. Страшной! Но кому я нужна? А?
– Молодость – сама красота. – Мечтательно произнесла мама, будто читая мои мысли. В ее руках мои несносные волосы на удивление всегда становились послушными. Струились и блестели длинной гладкой волной. – Машенька, даже не переживай, ты такая хорошенькая, что ни надень.
– Мама, не ври мне, я вижу… это… это ужасно! – Всплеснула руками. – Ничего не исправить!
– Свидание? – вдруг разом замерев, поинтересовалась она. И лукаво улыбнулась.
Я сглотнула, пряча взволнованный взгляд в ладонях. Такого еще не было, и я не знала, стоит ли ей говорить. Как реагируют родители, если их повзрослевшие дети идут на встречу с людьми противоположного пола? Нервничают, правильно. Рвут на себе волосы. Орут или молча грызут ногти.
Наверное, не стоит говорить, сейчас начнется лекция про презервативы, ответственность и голову на плечах. Нужно поберечь родительские нервы. Совру…
– Н-нет, мама…
– Ты могла бы сказать мне. Ничего такого в этом нет. Тебе скоро двадцать лет, дочка. В это время я уже наматывала круги по двору с двойной коляской, которую смастерил ваш дед. Вы в ней так сладко спали на свежем воздухе, и мне не хотелось останавливаться. Ходила, ходила и смотрела на вас. Думала, мои дети устроили эксперимент, как сделать из матери неврастеника и не добить при этом окончательно.
– Почему? – Я подняла глаза и взглянула в отражение.
– Ну… – Вздохнула она. – Когда засыпал один, просыпался другой, начинал орать и будил напарника. Писались, ели, болели, играли вы тоже по очереди. И эта безумная карусель, казалось, никогда не закончится. Я даже не помню ваш первый год. Он прошел в моих попытках выспаться и не сойти с ума. Я не расчесывалась и не переодевалась, ходила, словно зомби. Хорошо хоть бабуля с дедом иногда помогали, иначе пришлось бы научиться спать стоя.
– А отец?
Она отложила расческу и вымученно улыбнулась.
– Он был очень молод, дочка. И не был готов к такому. Старался больше времени проводить на работе, чтобы не видеть этот бедлам. Приходил, отсыпался и снова уходил. Но я не обижаюсь, мужчины, они так устроены, видимо. Ровно так же было и у моих подруг.
– Не, мам, наверное, как-то не так должно быть. – Удивилась я. – Принимай он больше участия, прикипел бы к нам и не бросил так легко.
– Так попробуй, найди сейчас виноватых, – она погладила меня по спине. – В чем-тоя была не права, в чем-то он. Наверное, стоило быть более терпимыми друг к другу. Ты гораздо умнее меня, у тебя все будет по-другому.
– Да ну.
– Только найди достойного человека, и все сложится.
К горлу подкатил комок. С достойными у меня беда. Может, я сама такая. Чего достойна, то ко мне и прилипает. Дебилы всякие. Некоторые из них вон, сразу целоваться лезут, не зная даже моего имени. Тьфуй! У меня на лбу где-то, видимо, написано: «доступная». Все, никаких платьев! Джинсы, свитер под горло, кроссовки. Решено!
– Мам, – я окликнула ее возле двери. Она обернулась. – Все будет хорошо, обещаю!
– Я знаю, дочь.- Кивнула и медленно пошла в коридор.
Слышно было, как она одевается и выходит из квартиры. Не стоило даже спрашивать, куда ее опять нелегкая понесла. Ясен пень, к папке.
Нам никогда, наверное, не понять, что ею движет. Но останавливать, как Пашка, точно не стану. Ее решение, собственное. Если ей так легче, пусть ходит. Лишь бы обратно не притащила его, алкаша.
Я принялась развешивать обратно разбросанную мной же одежду. Кто ж знал, что все это потом придется возвращать в шкаф? Скидывать горочкой на кровать было проще и быстрее. И чей весь этот хлам? Это безвкусное шмотье, не достойное быть надетым в такой важный день? Неужели мое? Ррррррр! О чем я только думала, когда его покупала?
Когда все было закончено, усталая уселась напротив зеркала. Скривилась от сожаления. Слишком бледна, убийственно невзрачна. Проклятие какое-то, а не внешность. Все девочки, как девочки, а я не выспавшийся орк!
Открыла ящик, где-то там было припасено немного косметики на всякий случай. Похоже, он наступил. Давай, крестная фея, выручай! Что там у нас? Тени, которые оставила Анька, ее же помада, тушь, румяна, о, тоналище! Хорошо ведь, ни один прыщ с таким убойным средством даже не посмеет заявить о себе!
Выдавила тональный крем на ладони. Как же они тебя используют? Растерла немного, согрела теплом своих рук. Понюхала. Тебя вообще можно использовать? Я тебя года два назад покупала, так и не открывала. Но это хорошо – невскрытый по идее дольше должен храниться. Приложила ладони к лицу, подвигала подушечками пальцев, затем всей пятерней, размазывая. Ого, ничего! Кажись, действует! Вон, какое лицо ровное стало. И цвет приятный!
Только густой, собака, крем этот. Никак не хотел растекаться по всему лицу. Добавила еще маленечко, и еще. Вот так лучше! А излишки на шею. Кажется, я даже стала лучше выглядеть. Сияю! Осталось нарисовать глаза.
Смоки айз? Легче легкого! Солнцева постоянно их рисует на вечеринки. Как она там делает? Ага, вот так. Темные тени. Сюда, туда, растушевываем, во внутренний уголок немного светлых ярких красок. Перламутра! Так. Подводка. Можно и немного пожирнее. Пойдет! Расчешем брови. Тушь для ресниц. Тээээкс, готово!
Хлопнула ресницами. Взгляд определенно стал более выразительным, глаза даже пронзительными. А что самое главное – лишь слегка подчеркнула естественную красоту! И чего я раньше косметики так боялась? Ничего страшного в ней нет. Все легко, удобно. Главное, делать не ярко.
Подошла к маме, обняла за талию и чмокнула в щеку.
– Все хорошо? – Она подняла на меня глаза.
– Ага, – натянуто улыбаясь, ответила я и села за стол.
Пашка устроился напротив и сверлил меня напряженным взглядом. В детстве он так же таращился, ожидая, когда я отвернусь за куском хлеба. Потом кидал мне в суп свои козявки и противненько хихикал. Как же хорошо, что хоть что-то в этой жизни меняется к лучшему!
– Будешь борщ? – Спросила мама, орудуя половником, как дирижерской палочкой.
– Да, спасибо. – Отозвалась я, выстукивая пальцами по столешнице барабанную дробь.
Посмотрела на брата.
Раньше у нас с Пашкой была одна душа на двоих. Мы часто даже спали вместе, крепко-крепко обнявшись. И я не брезговала целовать его в губы, перепачканные песком после песочницы. Вытирала своим рукавом сопли братца, если он бегал по двору с игрушечным Камазом, забывая о забитом напрочь носе и сильном кашле. Всякий раз брала на себя вину за его проделки, зная, что мне не так сильно попадёт от отца, как ему. Делилась охотно всем, что у меня было, даже той крутой коллекцией наклеек с Барби, которую подлец в итоге выменял на трансформеров.
И сейчас, глядя в его хитрые, но такие добрые глаза, безумно хотелось вывалить все, как на духу. Поделиться. Рассказать в мельчайших подробностях. А потом прыгнуть на шею с разбегу. Но что-то опять останавливало. Да, когда мы были детьми или даже подростками, все было гораздо проще.
– Хлеб нарежьте сами, – мама поставила перед нами тарелки.
Пашка щедро бухнул сметаны сначала себе, потом мне. Но вот отрезанную корочку добровольно и благородно пожертвовал сестре. Как приятно. Целая жертва для него, уж я-то знаю. Его будущей жене точно корочек не видать. У нас в детстве были целые битвы за них. То, что он так легко уступил ее, говорило о том, что братец раскаивается, что болтнул лишнего.
Он только варварски занес ложку над тарелкой, когда увидел, что мама накладывает горячий суп в литровую банку и закрывает крышкой. Ой, нет. Только не это. Снова…
Руки Паши со сжатыми добела кулаками медленно опустились на стол.
– Милостыню опять понесла, да? – Ледяным тоном бросил он в сторону матери.
Я пнула его под столом по ноге, но Суриков не отреагировал. Его взгляд был прикован к растерянной родительнице, с трудом подбирающей слова. Она старалась держать спину прямо, собираясь, видимо, ответить ему строго и безапелляционно. Но зная, что Пашка в чем-то прав, трусила.
– Н-не надо так, сынок. – Срывающимся голосом, наконец, произнесла она. – Ты же знаешь мое мнение на этот счет. Ты можешь быть против, но…
– Где он был, когда тебя сократили на работе, а? – Брат едва сдерживался, чтобы не шибануть кулаком по столу. – Когда ты побиралась по родственникам, торговала вязаными носками, выстаивая за прилавком на морозе по несколько часов? Он нам с Машкой даже рубля не давал на школьные обеды! Не говоря уже о подарках надень рождения и Новый год! Никакой помощи, никогда! Кто мы ему? Бывшие дети? А ты? Да чтоб он подавился к чертям этим борщом, чтоб он у него в глотке застрял после этого!
Пашка вскочил, отодвигая с шумом стул, и бросился прочь.
– Паш… – Печально вздохнула мама, устало опускаясь на стул.
– Никуда, на хрен, ты не выйдешь с этой банкой, поняла?! – Красный от злости, брат снова появился в дверях кухни. Уже в ветровке. У него разве что только пар из ноздрей не шел. – Пусть сдохнет там, скотина! Еще раз узнаю, что ты пошла к нему, или что деньжат подкидываешь… сам ему башку откручу! Поняла?!
Развернулся и, громко топая, устремился в коридор. С чудовищным треском хлопнул входной дверью. Дела…
Я сидела и смотрела на маму в полной тишине. Мне нечего было сказать, Пашка был прав. Даже несмотря на то, как грубо он сейчас обошелся с ней. И мы обе это знали. В этом молодом мужчине сейчас говорил обиженный десятилетний мальчишка, который не понимал, почему папа не приходит и не звонит. Почему папа забыл нас и больше не хочет видеть. Почему чужая тетя вдруг стала ему милее нашей самой лучшей на свете мамы.
Я положила свою ладонь на ее руку. Мне было безумно жалко эту маленькую женщину, ссутулившуюся и слишком рано поседевшую. Еще вчера казалось, что она расцветает: похудевшая, с новой прической, упругими светлыми локонами до плеч, свежим румянцем и сияющими глазами. И вот сейчас она сидит передо мной, похожая на забитого зверька из бродячего зоопарка, измотанного, несчастного. С потухшим взором глядя на нетронутый борщ, оставленный взбунтовавшимся повзрослевшим сыном.
– Мам… – Облизнув пересохшие губы, начала я.
– Ешь, дочь, – хрипло произнесла она, и, грустно улыбнувшись, поджала губы. Видимо, чтобы не зареветь. – Ешь, а то остынет…
***
Может ли женщина торчать перед зеркалом часами? Ха! И вы еще спрашиваете… Мне казалось, что я уже протерла мозоль в отражении напротив. Именно сегодня и именно сейчас вся одежда, которая прежде сидела на мне идеально, украшала и придавала уверенность, решила просто предательски уродовать мое тело.
– Не годится! Не годится! Не годится! – Один за другим наряды летели на кровать. Через час на ней высилась приличная такая горочка, под которой легко можно было спрятать труп человека. И его не сразу бы нашли.
– Маа-аш, – тихо спросила мама, заглядывая в дверь.
– А? – отозвалась я, критически оглядывая себя в отражении.
Все-таки в тонкой белой майке мои руки определенно выглядели чересчур жирными. Едва не застонала от обиды. А ноги? В обтягивающих джинсах они смотрелись просто гигантскими окорочками. И когда я так успела отожраться? Зима вроде не годами длилась. Да я вешу сейчас, наверное, килограмм пятьдесят, если не меньше! Ужас какой!
– Ты куда-то собираешься?
Я обернулась. Мамины глаза, такие же светло-карие, как у меня, уже излучали спокойствие. Скользили по моей фигуре с интересом и даже умилением. Хорошо, что она быстро отошла от ссоры с Пашкой. Чудная женщина, всем все прощает!
– Да, мам. – Я убрала волосы за уши. – Мы с Аней прогуляемся по городу.
– Хорошо, – вздохнула она, – не задерживайся и… будь на связи.
– Не переживай!
– Всегда буду переживать. – Усмехнулась мама. Подошла к шкафу, достала вешалку с легким синим платьем, купленным мной в порыве шоппинг-азарта перед свиданием с Костылем прошлым летом, и простенькую голубую джинсовку. – Вот в этом будет очень мило. Даже с кедами.
– Ох, мама… – Я повертела наряд в руках. – Я и юбка? Издеваешься? Посмотри на мои кривые ноги!
– Они вовсе не кривые. – Мама посмотрела в мои глаза, отраженные напротив в зеркале. – Тощенькие, но не кривые. Очень симпатичные ножки, между прочим.
– Вот у тебя, да, ровные, длинные. – Нахмурилась я. – Жалко было со мной поделиться? Я какая-то карлица получилась, честное слово! Такое ощущение, что опоздала на выдачу всего самого лучшего, и мне досталось только то, что не приглянулось Пашке.
– Вот дурында, – она взяла массажную расческу и принялась ею гладить мои волосы.
Я послушно плюхнулась на стул. Сгорбилась, вздохнула, недовольная своим отражением и сплела руки в замок. Конечно, маме легко улыбаться, глядя на мои мучения. Для любых родителей их ребенок самый лучший, а дети, они ведь смотрят в лицо реальности…
За что мне этот шнобель? Узкие глазенки? Подбородок Траволты и лоб Тарантино? Брови Брежнева, в конце концов? За что?
Ла-а-адно, ладно, пусть я преувеличиваю. Хорошо. Но всегда хочется стремиться к идеалу. Пожалуй, если бы меня кто-то полюбил такой, то я бы тоже смогла. Полюбить себя такой. Страшной! Но кому я нужна? А?
– Молодость – сама красота. – Мечтательно произнесла мама, будто читая мои мысли. В ее руках мои несносные волосы на удивление всегда становились послушными. Струились и блестели длинной гладкой волной. – Машенька, даже не переживай, ты такая хорошенькая, что ни надень.
– Мама, не ври мне, я вижу… это… это ужасно! – Всплеснула руками. – Ничего не исправить!
– Свидание? – вдруг разом замерев, поинтересовалась она. И лукаво улыбнулась.
Я сглотнула, пряча взволнованный взгляд в ладонях. Такого еще не было, и я не знала, стоит ли ей говорить. Как реагируют родители, если их повзрослевшие дети идут на встречу с людьми противоположного пола? Нервничают, правильно. Рвут на себе волосы. Орут или молча грызут ногти.
Наверное, не стоит говорить, сейчас начнется лекция про презервативы, ответственность и голову на плечах. Нужно поберечь родительские нервы. Совру…
– Н-нет, мама…
– Ты могла бы сказать мне. Ничего такого в этом нет. Тебе скоро двадцать лет, дочка. В это время я уже наматывала круги по двору с двойной коляской, которую смастерил ваш дед. Вы в ней так сладко спали на свежем воздухе, и мне не хотелось останавливаться. Ходила, ходила и смотрела на вас. Думала, мои дети устроили эксперимент, как сделать из матери неврастеника и не добить при этом окончательно.
– Почему? – Я подняла глаза и взглянула в отражение.
– Ну… – Вздохнула она. – Когда засыпал один, просыпался другой, начинал орать и будил напарника. Писались, ели, болели, играли вы тоже по очереди. И эта безумная карусель, казалось, никогда не закончится. Я даже не помню ваш первый год. Он прошел в моих попытках выспаться и не сойти с ума. Я не расчесывалась и не переодевалась, ходила, словно зомби. Хорошо хоть бабуля с дедом иногда помогали, иначе пришлось бы научиться спать стоя.
– А отец?
Она отложила расческу и вымученно улыбнулась.
– Он был очень молод, дочка. И не был готов к такому. Старался больше времени проводить на работе, чтобы не видеть этот бедлам. Приходил, отсыпался и снова уходил. Но я не обижаюсь, мужчины, они так устроены, видимо. Ровно так же было и у моих подруг.
– Не, мам, наверное, как-то не так должно быть. – Удивилась я. – Принимай он больше участия, прикипел бы к нам и не бросил так легко.
– Так попробуй, найди сейчас виноватых, – она погладила меня по спине. – В чем-тоя была не права, в чем-то он. Наверное, стоило быть более терпимыми друг к другу. Ты гораздо умнее меня, у тебя все будет по-другому.
– Да ну.
– Только найди достойного человека, и все сложится.
К горлу подкатил комок. С достойными у меня беда. Может, я сама такая. Чего достойна, то ко мне и прилипает. Дебилы всякие. Некоторые из них вон, сразу целоваться лезут, не зная даже моего имени. Тьфуй! У меня на лбу где-то, видимо, написано: «доступная». Все, никаких платьев! Джинсы, свитер под горло, кроссовки. Решено!
– Мам, – я окликнула ее возле двери. Она обернулась. – Все будет хорошо, обещаю!
– Я знаю, дочь.- Кивнула и медленно пошла в коридор.
Слышно было, как она одевается и выходит из квартиры. Не стоило даже спрашивать, куда ее опять нелегкая понесла. Ясен пень, к папке.
Нам никогда, наверное, не понять, что ею движет. Но останавливать, как Пашка, точно не стану. Ее решение, собственное. Если ей так легче, пусть ходит. Лишь бы обратно не притащила его, алкаша.
Я принялась развешивать обратно разбросанную мной же одежду. Кто ж знал, что все это потом придется возвращать в шкаф? Скидывать горочкой на кровать было проще и быстрее. И чей весь этот хлам? Это безвкусное шмотье, не достойное быть надетым в такой важный день? Неужели мое? Ррррррр! О чем я только думала, когда его покупала?
Когда все было закончено, усталая уселась напротив зеркала. Скривилась от сожаления. Слишком бледна, убийственно невзрачна. Проклятие какое-то, а не внешность. Все девочки, как девочки, а я не выспавшийся орк!
Открыла ящик, где-то там было припасено немного косметики на всякий случай. Похоже, он наступил. Давай, крестная фея, выручай! Что там у нас? Тени, которые оставила Анька, ее же помада, тушь, румяна, о, тоналище! Хорошо ведь, ни один прыщ с таким убойным средством даже не посмеет заявить о себе!
Выдавила тональный крем на ладони. Как же они тебя используют? Растерла немного, согрела теплом своих рук. Понюхала. Тебя вообще можно использовать? Я тебя года два назад покупала, так и не открывала. Но это хорошо – невскрытый по идее дольше должен храниться. Приложила ладони к лицу, подвигала подушечками пальцев, затем всей пятерней, размазывая. Ого, ничего! Кажись, действует! Вон, какое лицо ровное стало. И цвет приятный!
Только густой, собака, крем этот. Никак не хотел растекаться по всему лицу. Добавила еще маленечко, и еще. Вот так лучше! А излишки на шею. Кажется, я даже стала лучше выглядеть. Сияю! Осталось нарисовать глаза.
Смоки айз? Легче легкого! Солнцева постоянно их рисует на вечеринки. Как она там делает? Ага, вот так. Темные тени. Сюда, туда, растушевываем, во внутренний уголок немного светлых ярких красок. Перламутра! Так. Подводка. Можно и немного пожирнее. Пойдет! Расчешем брови. Тушь для ресниц. Тээээкс, готово!
Хлопнула ресницами. Взгляд определенно стал более выразительным, глаза даже пронзительными. А что самое главное – лишь слегка подчеркнула естественную красоту! И чего я раньше косметики так боялась? Ничего страшного в ней нет. Все легко, удобно. Главное, делать не ярко.