Записная книжка Дэша и Лили

Придется.

Я попытался отвлечь себя игрой в слова. «Шерстяной» – это ведь то же самое, что и «из шерсти». Без разницы вообще. То же самое можно сказать и о таких словах, как: «деревянный» и «из дерева», «золотой» и «из золота». Однако отвлечься удалось ненадолго. Стоило подняться по лестнице из подземки и выйти к Геральд-сквер, как меня чуть не сбили с ног толпы с баулами. Над всем этим хаосом звенел «похоронный» звон колокольчика Армии спасения, и я ничуть не сомневался, что если не унесу поскорее отсюда ноги, то мне на голову свалится детский хор и запоет меня до смерти.

Я вошел в «Мэйсис» и увидел душераздирающую картину: универмаг, переполненный покупателями, которые не получают удовольствия от покупок, не радуют подарками себя любимых, а передвигаются в каком-то боевом режиме от цели к цели. Галстук – для папы, шарф – для мамы, свитера – для детей, хотят они того или нет. Я купил подарки близким по Интернету с двух до четырех ночи третьего декабря, и они уже стоят, где положено, чтобы быть открытыми в новом году. Мама оставила мне подарки у себя дома, а отец вручил стодолларовую купюру и пожелал хорошенько повеселиться в городе. «Не потрать все на выпивку и женщин», – добавил он, намекая на то, что хоть часть этих денег мне следует потратить именно на них. Если бы существовал сертификат на бухло и девочек, то отец бы обязательно подарил мне его, заставив секретаршу сбегать за ним в обеденный перерыв.

Продавцы, пребывающие в непреходящем шоке от всеобщего ажиотажа, даже не посчитали странным мой вопрос:

– Где мне найти шерстяные варежки с оленями?

В конце концов я оказался в отделе верхней одежды. Интересно, если варежки – верхняя одежда, то беруши можно считать внутренней одеждой?

Мне всегда казалось, что варежки – это обратная эволюция. С чего это мы хотим походить на менее подвижную версию лобстера? Однако мое пренебрежение к варежкам достигло новых глубин, когда я «имел счастье» ознакомиться с праздничным ассортиментом этого товара в «Мэйсис». Здесь были варежки в форме имбирных человечков и варежки в блестках. Одна пара варежек имитировала поднятый палец автостопщика: видимо, местом назначения был Северный полюс. Такие варежки прямо на моих глазах взяла женщина в возрасте и положила поверх груды других, которые держала в руках.

– Вы это серьезно? – вслух брякнул я.

– Прошу прощения? – раздраженно отозвалась она.

– Если даже позабыть об эстетической и практической стороне, – сказал я, – то в этих варежках все равно нет ни толики смысла. Вы же не собираетесь ехать автостопом на Северный полюс? Ну, типа за подарками. Ведь Рождество как раз и славится доставкой на дом. А на полюсе вы разве что найдете кучку изможденных и сварливых эльфов. Это если вы, конечно, верите в существование мистической северной мастерской. Которой, как мы прекрасно знаем, нет и не будет, как не останется снега и льда, если продолжится глобальное потепление.

– Пошел ты, – рявкнула женщина, взяла варежки и ушла.

Это просто чудо сезона – то, как громко и смачно нас посылают куда подальше. Можно огрызаться на незнакомых и близких. Можно послать кого-то практически без причины: «Ты занял мое парковочное место», или «Ты не оценил мой выбор варежек», или «Я шестнадцать часов выискивала клюшку для гольфа, которую ты хотел, а ты подарил мне подарочный сертификат в Макдональдс?» Или отправить в известном направлении того, кому хотел сказать «пошел ты» уже очень и очень давно. «Ты всегда хочешь разрезать индейку, когда не ты, а я готовила ее столько часов!», или «Не могу больше ни дня притворяться, что люблю тебя», или «Ты хочешь, чтобы я унаследовал твою любовь к выпивке и женщинам – именно в этом порядке, – но ты для меня скорее антипример отца».

Вот поэтому меня и нельзя пускать в «Мэйсис». Потому что, когда короткий период времени становится для тебя «сезоном», ты во всем начинаешь слышать отголоски прошлого. Шагнешь в эту «эхо-камеру», и все – выбраться трудно.

Я принялся трясти все варежки с оленями, уверенный, что Лили припрятала что-то внутри одной из них. И точно, из пятой показался мятый листок. Я его вытащил.



«6. Я оставила для тебя кое-что под подушкой».

Следующая остановка: постельные принадлежности. «Постельные». Мне гораздо больше нравится существительное «постель». «Не могли бы вы показать мне, где находятся постельные принадлежности?» не идет ни в какое сравнение с «Ты правда хочешь разделить со мной постель?» Честно говоря, подобные размышления кажутся удачными только мне самому. София никогда их не понимала, и я обычно списывал это на то, что английский – не ее родной язык. Я даже всячески поощрял ее каламбурить на испанском, но она меня и в этом не поддерживала.

Однако она была красивая. Как цветок. И мне не хватает ее красоты.

Добравшись до отдела постельных принадлежностей, я несколько обалдел. Интересно, Лили оценит то, сколько кроватей мне придется ощупать? Тут можно разместить целый приют детишек, да еще и вместе с их няньками. Чтобы облегчить себе задачу, я решил разделить помещение на квадраты и двигаться с севера по часовой стрелке.

Первая постель была застелена покрывалом с восточным орнаментом, и на ней лежало четыре подушки. Я тут же пошарил под ними ладонями в поисках следующей записки.

– Сэр? Я могу вам чем-то помочь?

Я повернулся и увидел продавца, наблюдавшего за мной одновременно удивленно и встревоженно. Он сильно смахивал на Барни Раббла[1], правда, с остатками автозагара, о котором в доисторический период еще не слыхали. Мне стало жаль его. Не из-за автозагара – на такое я никогда не обращаю внимания, – а потому что работка у него – сплошное издевательство. Стоять подряд восемь-девять часов на ногах, когда вокруг столько кроватей. А тут еще и покупатели, которые, завидев кровать, тут же норовят на нее прилечь. Мало того что ему самому нельзя прилечь, так еще и других отгоняй. На его месте я бы с ума сходил без простого человеческого общения. Поэтому честно признался:

– Я кое-что ищу. – Я бросил взгляд на кольцо на его пальце. Бинго! – Вы ведь женаты?

Он кивнул.

– Дело вот в чем. Моя мама искала тут постельные принадлежности и обронила под одну из подушек список покупок. Сейчас она наверху, в отделе столовых приборов, и очень расстроена, так как не помнит, кому и что надо купить. А мой отец вот-вот психанет, поскольку затаривание в магазинах ему нравится так же сильно, как терроризм и налог на недвижимость. Вот он и отправил меня сюда найти этот список, и если я его по-быстрому не отыщу, на пятом этаже разразится грандиозный скандал.

Загорелый Барни Раббл упер палец в висок – видимо, чтобы лучше думалось.

– Кажется, я ее помню, – отозвался он. – Поступим так: пока вы будете искать список под этими подушками, я посмотрю под теми. Только, пожалуйста, возвращайте подушки на свои места и постарайтесь не помять покрывала и простыни.

– Конечно!

Если все-таки однажды я пойду вразнос, увлекшись выпивкой и женщинами, то моей коронной фразой для знакомства будет: «Прошу прощения, мадам, но я бы с превеликим удовольствием разделил с вами постель и слегка вас помял… Вы, случайно, этим вечером не свободны?»

Под подушками, к моему изумлению, обнаружилась масса забавных вещиц: недоеденные шоколадки, детские жевательные игрушки, визитки и нечто, напоминающее то ли медузу, то ли презерватив – проверять я не стал, сразу отдернув руку. Бедный Барни взвизгнул, увидев под подушкой разложившегося грызуна, и умчался прочь – устраивать скорые похороны и проводить тщательную дезинфекцию. Тогда-то я и нашел искомое.



«7. Рискни спросить Санту о следующей записке».



Нет, черт побери. Нет, нет и нет.

Садистка! Если бы мне не было по вкусу ее извращенное чувство юмора, меня бы ветром отсюда сдуло.

Я же, разумеется, отправился к Санте.

Все оказалось не так просто. Я спустился на первый этаж, в Страну чудес Санты. Очередь к нему была предлиннющей. Дети вертелись, родители болтали по мобильным, суетились вокруг колясок или раскачивались из стороны в сторону как ожившие мертвецы.


К счастью, я всегда ношу с собой книгу – на случай, если придется стоять в очереди к Санте. Всякое бывает. Многие родители странно поглядывали на меня, особенно папы. Они явно производили в голове математические расчеты: я слишком взрослый, чтобы верить в Санту, но и слишком юный, чтобы интересоваться их детьми. В общем, безопасен, хоть и подозрителен.

Минут через сорок пять я продвинулся в начало очереди. Дети держали в руках списки, печенья, фотоаппараты, я – «Мерзкую плоть»[2]. Наконец, подошла очередь девочки передо мной. Я сделал шаг вперед.

– Секундочку! – раздался резкий командный голос.

Опустив взгляд, я увидел самое невразумительное рождественское клише за всю историю Рождества: эльфа, одержимого жаждой власти.

– Тебе сколько лет? – гавкнул он.

– Тринадцать, – солгал я.

Он буравил меня своими глазками из-под дурацкого зеленого колпака.

– Прости, – сказал он без капли сожаления в голосе, – но крайний возраст – двенадцать.

– Обещаю, я быстро.

– Крайний возраст – двенадцать!

Санта освободился. Подошла моя очередь. По праву. Моя.

– Мне всего лишь нужно кое-что узнать у Санты. Вот и все.

Эльф перегородил мне путь.

– Выйди из очереди, – потребовал он.

– А ты заставь меня выйти.

Теперь вся очередь уставилась на нас. У детей от ужаса округлились глаза. Родители готовы были в любую секунду наброситься на меня.

– Мне нужна охрана, – заявил эльф. Без понятия, к кому он обращался.

Я прошел вперед, задев бедром его плечо. Эльф вцепился в задний карман моих джинсов и попытался оттащить меня назад.

– Отцепись, – лягнулся я.

– Ты противный! – заорал эльф. – Противный!

Мы привлекли внимание Санты.

– Хо-хо-хо! – усмехнулся он, окинув меня взглядом. – Проблемы?

– Я от Лили.

Санта, похоже, и сам уже об этом догадался. А прицепившийся ко мне эльф чуть не стащил с меня штаны.

– Хо-хо-хо! Отпусти его, Десмонд!

Эльф отцепился.

– Я позову охрану, – не унимался он.

– Зови, – отозвался Санта. – И пулей вернешься к сворачиванию бумажных полотенец. Не успеешь ни колокольчики с сапог снять, ни свои бубенцы из эльфийских штанов вынуть.

Хорошо, у эльфа с собой не было инструментов для резьбы по дереву, иначе сегодня в «Мэйсис» случился бы очень необычный день.

– Что ж, – произнес Санта, когда эльф ушел, – присаживайся ко мне на колени, малыш.

И он не шутил. Причем и борода, и волосы, похоже, у него были свои.

– Я уже не малыш.

– Это ничего не меняет. Садись ко мне на колени, пацан.

Я подошел. Его живот почти не оставлял на коленях места. И, хоть и незаметно, но я уверен, он поправил пах.

– Хо-хо-хо! – снова запел свою песню Санта.

Я осторожно сел на его колено – как на испачканное жвачкой сиденье в метро.

– Ты хорошо себя вел в этом году? – спросил Санта.

Он явно обратился не по адресу, но, чтобы поскорее покончить с этим, я ответил: