Записки исторической сплетницы. О жизни королевских особ и аристократов XII-XVIII вв.

Жена шестая – финальная, или Остаться в живых




Главная героиня: Екатерина Парр, королева-консорт Англии.

Место действия: Англия, Франция.

Время действия: 1512–1548 годы

Ведь вот как бывает? Живешь, живешь, и хорошо вроде живешь, правильно. Но не для себя. Постоянно ты кому-нибудь должен и кого-то бросить не можешь. Вот и отдаешь долги, стараешься, сознаешь ответственность за тех, кого приручил или не приручал, а они сами набежали. И вот, казалось бы, миссия твоя завершена, долги отданы, дети (свои или чужие) выращены и в большую жизнь отправлены, больные благодаря твоей заботе выздоровели или – вопреки твоим стараниям – отправились в лучший мир. Ты понимаешь, что настало время отдохнуть, прийти в себя и немножко пожить для собственного удовольствия. Потому что удовольствия ты на самом деле суетными проявлениями греховной человеческой натуры не считаешь, а очень даже ценишь. Жить хочешь, так сказать, не только для совести, но и для радости. И тут – бац! – вторая смена. Кто-то опять в тебе остро нуждается. И отказаться нельзя. То есть можно, но с неясными последствиями, вплоть до потери свободы, имущества и даже жизни. Причем нужду в тебе нуждающийся обставляет так, словно делает тебе великое одолжение, и тебе остается фальшиво во весь рот улыбаться и прыгать якобы от счастья. А на самом деле – чтобы преодолеть соблазн на стенку тут же полезть от отчаяния. И опять у тебя долг вместо удовольствий. И ты себя спрашиваешь: когда ж я столько задолжать-то успел, Господи? Ну в данном случае, не успел, а успела. Потому что речь идет о финальной жене семейно ориентированного короля Генриха VIII, Екатерине Парр.

В общем, история с пятой женой Екатериной Говард наглядно и доступно продемонстрировала Генриху то, что он до поры до времени не хотел признавать: молодость прошла и вряд ли вернется, сделав исключение для такого уважаемого человека, как король. Он внезапно уже не золотоволосый, полный жизни и обаяния прекрасный принц. И если начать его из себя строить, будет немножко неловко всем. К тому же нога зверски болит, там постоянное воспаление, и смердит так, что приближение короля придворные за версту чуют. И лишний вес замучил, потому что считать калории и соблюдать баланс БЖУ король с детства был как-то не приучен. Да и вообще ограничивать себя не любил – ни в еде, ни в развлечениях. Отсюда болезни, а от болезней – скверный характер, который с каждым днем все больше и больше портился. В сочетании с практически неограниченными королевскими полномочиями это дало потрясающий эффект: Генриха стали воспринимать как настоящего монстра и под руку ему старались не попадаться. Его тиранические замашки достигли своей наивысшей точки. Так что это был мрачный, подозрительный, хитрый, озлобленный и гневливый пожилой дядька, страдающий от болей и передвигающийся преимущественно в специальном кресле, а не на своих больных ногах.

При этом его семейноориентированность никуда не делась, и самого себя он считал завидным женихом, потому что король. Но жену он себе теперь присматривал, учитывая негативный опыт предыдущего брака. Не чтоб танцульки всякие, прогулки и развлечения, а чтоб человек был хороший, спокойный, терпеливый и ответственный. Конечно, у Генриха по старой памяти еще загорались глаза на придворных красоток, но все же хватало ума не рассматривать вариант, похожий на Екатерину Говард. Может, король уже понимал, что честный ответ на вопрос: «Нешто я в интимном смысле и одну не потяну?..» (Л. Филатов) – будет: «Нет, не потяну». А может, честность тут ни при чем, и король каждую последующую жену выбирал просто по контрасту с предыдущей. Анна Болейн ничуть не походила на Екатерину Арагонскую, Джейн Сеймур была противоположностью Анне Болейн, у Екатерины Говард не было ничего общего с Анной Клевской, а Екатерина Парр, шестая жена, резко отличалась от Екатерины Говард.

Происхождения она – Екатерина Парр, то есть – была достаточно знатного: папа ее в свое время был придворным, мама служила Екатерине Арагонской. Финансовое положение семейства после смерти отца было не очень. Мать старалась вывести в люди прежде всего сына Уильяма, но и для дочери Екатерины все же смогла подыскать выгодную партию – Эдварда Боро. Партия-то была, конечно, выгодная, но вот жених был немножко не в кондиции – здоровье подкачало. Болел и болел, так что юная невеста могла поставить жирный крест на каких-либо романтических отношениях и начала практиковаться в работе сиделки. Но, видимо, судьбе показалось, что Екатерина недостаточно овладела навыками выхаживания больных, и после смерти лорда Боро послала ей (уж послала так послала!) Джона Невилла, лорда Латимера, вдовца с детьми и тоже с незавидным состоянием здоровья – практикуйся не хочу! Лорд Латимер в свое время участвовал в Благодатном паломничестве. Его не преследовали, но он знал, что про него вряд ли забыли и что ошибки прошлого могут еще как аукнуться, неизвестно ведь, что королю в голову стрельнет. И как в таких условиях сохранить здоровье? Вот и пришлось Екатерине во второй раз посвятить себя лечению больного мужа.

Лорд и леди Латимер жили в основном в провинции, но в Лондон все-таки наезжали время от времени: на обследование в Лондоне аппаратов МРТ было больше, а в Йоркшире пока в очереди на квоту отстоишь и для поддержания каких-никаких придворных связей. Тогда-то, наверное, Екатерина и попалась на глаза двум роковым в своей жизни мужчинам: королю Генриху и Томасу Сеймуру.

Генрих стал слегка приударять за Екатериной еще до смерти ее второго мужа. Ну так, ничего серьезного: подарочек пошлет, спросит, как дома, все ли здоровы, не умер ли случайно муж. Не умер – ну и слава богу. Вычеркиваем леди Латимер из списка кандидаток в жены. А вот с Томасом Сеймуром у Екатерины явно возникла взаимная симпатия и даже страсть, хотя вряд ли леди Латимер мужу изменяла. Но могла планировать свой будущий брак с красавцем-придворным, дядей наследника. Сеймур, скорее всего, тоже был не прочь жениться на богатой вдове, но и как женщина Екатерина ему нравилась. Что, раз он Сеймур, карьерист и брат карьериста, он и влюбиться не мог? Мог, еще как мог!

И вот лорд Латимер умер, Екатерине тридцать один год, она вся такая в мечтах о жизни для своего удовольствия в объятиях любимого мужчины, и тут – бац! – вторая смена. То есть даже третья. Заступай сиделкой в третью смену. Пациент – король. Как и ее предыдущие мужья, немолодой, больной, но гораздо более психованный и с казненными и разведенными женами в анамнезе. Подвалил к ней и спрашивает, не мечтает ли она скрасить его, короля, старость. Конечно, мечтает, о чем речь. Другого ответа попросту не предполагалось.

Томас Сеймур благоразумно растворился в туманной дали до лучших времен, а Екатерина пошла под венец с королем. И тут же принялась исполнять свои обязанности.

Надо сказать, что женщина она была неглупая. Но и прямо вот выдающимся ученым, полностью погруженным в свои научные труды, как ее иногда любят представлять, тоже не была. Она была куда менее образованна, чем, например, дочери короля. Потребность в интеллектуальном труде она чувствовала, но также любила веселье, танцы, наряды, за собой ухаживала – словом, настоящая женщина, симпатичная, чувственная, с мягким характером. Мужика бы ей хорошего (извините, товарищи радикальные феминистки!). Но не сложилось.

Дружелюбная и общительная королева наладила отношения с детьми своего нового мужа, даже с принцессой Марией, которой исполнилось двадцать семь лет. Это может показаться странным, ведь Мария была убежденной католичкой, а Екатерина склонялась к протестантизму. Но на тот момент Мария еще не долбанулась окончательно на почве религиозного фанатизма, Екатерина тоже особо за свою правоту не воевала, так что женщины вполне поладили. А уж Эдуард и Елизавета новую мачеху и вовсе обожали, да и она к ним с нежностью относилась. Так что Екатерина создала для Генриха какое-то подобие настоящей семьи, которая у него была разве что с Екатериной Арагонской и про которую он уже забыл, как она выглядит, запутавшись в женах, казнях и детях – то законных, то незаконных, то наследниках, то не наследниках.

Генрих заслуги новой жены ценил мало. Достаточно вспомнить фантазийный семейный портрет, где изображены Мария, Елизавета и Эдуард, а рядом с самим Генрихом скромно восседает не актуальная жена, выхаживавшая его в периоды нездоровья и дарившая его детям любовь и заботу, а давно покойная Джейн Сеймур, которую господин назначил любимой женой, – ведь та родила ему сына и тут же умерла. Вот, мол, какая прекрасная у нас семья могла бы быть! Ну Генрих был известным любителем натягивания сов на глобусы, невзирая на полную непригодность сов и глобусов для сего действа. Екатерину просто не учли, отодвинули в сторону. Мертвых почитать, конечно, хорошо, но и к живым желательно относиться как к людям. Но Генрих не умел. Екатерина, наверное, почувствовала себя оскорбленной, но промолчала. Король все-таки. Хоть с деторождением к ней не приматывается, не терроризирует, как первую, вторую и третью жену – и то спасибо.

Вообще-то Генрих вряд ли мог пожаловаться на неудачный выбор. Скорее всего, шестая жена оправдала все его ожидания. Он доверял ей не только своих детей, но и свой драгоценный королевский организм. Никто так не умел наложить повязку, обезболить и успокоить. И поговорить с ней наверняка приятно было. Она вообще все желания мужа старалась предугадывать, видя в том свой долг. И страну ей можно было доверить, как оказалось.

Генрих отправился воевать во Францию в союзе с императором, причем желал самостоятельно возглавить свою армию. Император был не в восторге от личного присутствия своего союзника и бывшего родственника. Говорил: «Дядюшка, да вы же на ногах не стоите, ну куда вы претесь – при вашем-то состоянии здоровья! Мы всю дорогу только и будем вас откачивать, вместо того чтобы французов бить. Товарищи советники, скажите хоть вы ему, я не могу уже, у меня нервов никаких не хватает!»

Советники ничего не могли поделать, король желал «саблю, да коня, да на линию огня!» (Л. Филатов). А когда король желает, все должны заткнуться и исполнять. У нас тут абсолютная монархия или что? Но хорошо бы короля малость привести в чувство, чтобы он был в состоянии хоть как-то двигаться. Занялась этим Екатерина. И в короткий срок более-менее поставила короля на ноги. Ее счета за лекарства достигли больших сумм, но ведь главное – результат. Король отбыл во Францию, оставив жену регентшей королевства, как оставлял только Екатерину Арагонскую.

Конечно, Екатерина отличалась от своей предшественницы. Она не была принцессой крови, не вращалась с детства в компании правящих монархов и их советников, не умела мыслить по-государственному. Зато можно было быть уверенным, что она будет внимательно прислушиваться к мнению членов Тайного совета, не будет вылезать с инициативой там, где ничего не понимает, будет серьезно относиться к своим обязанностям и достойно представлять королевскую власть. И Екатерина с этим справилась на отлично.

А французская военная кампания прошла как-то не очень. Генрих, прямо как в фильме «Иван Васильевич меняет профессию», Булонь брал, Монтрей брал (его без особого успеха), Париж не брал. Хотя император очень просил. Говорил: «Скажите, дядя, ведь недаром а сколько вы у этой Булони торчать планируете? Вы задолбали уже, пойдемте на Париж! Вот я как чувствовал, что вы мне не союзник, а недоразумение одно!» В конце концов плюнул и заключил мир с французами. Генрих тоже плюнул ему в спину и продолжил брать Булонь самостоятельно. И в итоге взял. Не то чтобы это была стратегически значимая победа, да и заплачено за нее было большими потерями, но ведь главное, что король съездил во Францию, развеялся, повеселел. И домой вернулся довольный, в хорошем настроении. Жену на пороге поцеловал и французские духи подарил. Все чин чином.

Вообще-то у Екатерины был один довольно крупный недостаток: она исповедовала протестантскую религию и любила письменно и устно вступать в дискуссии по поводу христианской доктрины. До поры до времени муж это ей позволял. Генрих, хотя и реформировал английскую церковь, выведя ее из-под власти Рима, в душе оставался приверженцем католического вероучения, а лютеран не любил вплоть до сжигания на костре. Правда, не все время он к ним относился с одинаковым отвращением. Вон, подсунутые Анной Болейн книжки, видимо, почитывал, чтобы знать врага в лицо. После падения Екатерины Говард король проникся к ее католически настроенным родственникам сильной неприязнью, поэтому слегка смягчился по отношению к протестантской придворной партии. Вот Екатерина и чувствовала себя довольно свободно, высказывая свои воззрения и продвигая реформистские идеи. Определенную черту не переходила, сильно не зарывалась – и ладно. Однако не учла, что король в своей политике был очень переменчив, причем с тем расчетом, чтобы ни одна придворная политическая фракция не чувствовала себя в вечном фаворе, а то расслабятся и забудут, кто в доме хозяин.

В какой-то момент Генриха снова стали раздражать: а) больно наглые протестанты, б) больно умная жена. Наверное, Анну Болейн вспомнил, которой слово скажешь – а она тебе десять в ответ. И эта взяла моду умничать. Книжки она, понимаешь, пишет, теологические диспуты ведет. Забыла, кто она такая есть – неразумная женщина, которую он, король, до таких высот вознес не для того, чтобы ее умничанье слушать и поучения от нее терпеть. И пожаловался епископу Стивену Гардинеру, по совместительству своему родственнику, внуку Джаспера Тюдора, королевского двоюродного дедушки.

Гардинер встрепенулся. Он вообще-то стоял у истоков англиканской церкви, но теперь принадлежал к лагерю консерваторов – врагов королевы. Вот он шанс разворошить протестантское гнездо! И, заручившись поддержкой короля, Гардинер начал копать под Екатерину и ее окружение.

Королева действительно собирала вокруг себя единомышленников, сочувствующих идеям протестантизма. Некая дворянка по имени Анна Эскью, протестантка радикальных взглядов, была осуждена и казнена за ересь. Стало известно, что она была связана с окружением Екатерины. Земля уходила у королевы из-под ног, а она ничего не замечала и по-прежнему увлеченно предавалась теологическим диспутам.

Приказ об аресте королевы был подписан, но один из нерадивых служащих потерял его копию в коридорах дворца. Какая-то добрая душа подняла документ и принесла его королеве, чтобы предупредить. Екатерина прочитала и начала громко плакать и кричать – настолько громко, что в своих апартаментах ее крики услышал король. «Кто там так жутко воет на болотах?» – удивленно осведомился он. «Королева, сир!» – невозмутимо ответил джентльмен личных покоев по фамилии Бэрримор. Тогда Генрих лично отправился посмотреть, в чем дело. Интересно же узнать, почему плачет женщина, которую он завтра отправит в Тауэр, а потом, наверное, казнит за ересь. Мало ли, может, кошелек потеряла. Или ноготь сломала, а маникюрша в отпуске до следующей среды.

Спросив рыдающую жену, что случилось, король получил подробный и развернутый ответ. «Я, – сказала Екатерина, – так убиваюсь из-за того, что вас расстроила. Но я не специально. Это все потому, что я дура-баба. Курица, вот как есть курица! Куда мне до моего супруга – гиганта мысли, отца русской демократии английского абсолютизма, особы, приближенной к императору, которая этого плюгавого императора одной левой пришибет. Вот и несу всякую ересь, то есть, я хотела сказать, всякую чушь. Ересь я как раз не несу. А если я и позволяла себе рот открывать и с Вашей Милостью спорить, так это чтобы отвлечь вас. Ну чтоб вы посмеялись над бредом, который я несу, и забыли о боли в ноге. А еще я надеялась в спорах с вами хоть чему-то научиться. Понятно, что мозгов мало, да и те не работают, но, может, хоть что-то из поучений великолепного супруга в голове останется. Например, «жи-ши пиши с буквой и». Или при скольких градусах вода закипает. Потому что сама-то я пропаду без вашего мудрого руководства».

Растроганный самокритичностью королевы, король объявил мир и полное прощение. Но канцлеру Ризли дать отбой забыл или не захотел. Легко догадаться, какие чувства испытала королева Екатерина на следующий день, когда спокойно сидела вместе с королем в саду и дышала свежим воздухом, а тут нарисовался канцлер со стражей и объявил, что пришел ее, королеву, арестовывать. Правда, Генрих тут же начал орать на него: «Да кто ты такой, холоп, чтобы самовольно арестовывать мою жену?! Я приказал?! Я те щас этот приказ знаешь куда засуну? Не, Кать, ты посмотри, с кем приходится работать. Одни сволочи кругом. Он всегда тебя ненавидел, и, если бы не я, ты бы сегодня в Тауэре ночевала, в камере!»

В общем, консервативная партия обломалась, а Гардинер, вызвавший неудовольствие короля, даже не был включен в регентский совет при малолетнем наследнике. Говарды посыпались с пьедестала окончательно. Однако расслабляться Екатерине не следовало, и впоследствии она была несравненно более осторожной – до самой смерти своего царственного супруга. Только домашние дела, только молитвы, только забота о здоровье мужа и благополучии его детей. Киндер, кюхе, кирхе[25], так сказать. Еще и в неправильную кирхе постарайся не ходить, если жить хочешь.

Овдовев и избавившись от изнуряющего страха снова быть обвиненной, Екатерина наконец-то решилась жить так, как хотела. Она тайно вышла замуж за своего давнего поклонника Томаса Сеймура, хотя как вдовствующая королева была обязана спросить разрешения регентского совета, где главенствующее положение занимал брат Томаса, Эдвард. Но что ей тот совет, она гнев грозного короля пережила, уже тренированная. Тем более что ее пасынок, новый король, был в восторге от того, что любимая мачеха и любимый дядюшка поженились. Так что обошлось. А еще Екатерина взяла в свой новый дом любимую падчерицу Елизавету. О чем впоследствии сильно пожалела.

К слову сказать, неизвестно, который по счету муж принес наибольшие моральные страдания Екатерине – третий или четвертый. По мне, так Томас Сеймур в этом забеге невероятными усилиями вырвался вперед и отобрал переходящий вымпел «Наихудший муж королевы» у самого Генриха VIII. Но это, как говорится, уже совсем другая история.





Кровавая Мэри – убийственный коктейль





Главная героиня: Мария I, королева Англии.

Место действия: Англия.

Время действия: 1516–1558 годы

Есть у меня такая категория исторических персонажей: их самих я не люблю, а вот читать и рассказывать о них всем, кто почему-то соглашается слушать, очень люблю. В первых рядах таких персонажей шагает английская королева Мария I из династии Тюдоров, также известная как Кровавая Мэри. Многие утверждают, что прозвище дали ей совершенно необоснованно: дескать, слишком мало народу она поубивала, чтобы иметь право называться Кровавой. Другие соглашаются, что народу она поубивала вполне достаточно, но оправдывают ее жестокость и многочисленные ошибки тяжелой жизнью: трудное детство, тревожная юность, развод родителей, лишение статуса принцессы и так далее. Но если сравнивать Марию с ее единокровной сестрой, королевой Елизаветой I, так у той обстоятельства пострашнее будут: у нее родители не просто развелись, ее отец приказал отрубить матери голову (предварительно, кстати, разведясь с ней и лишив младшую дочь титула принцессы). Вот где, казалось бы, гарантированно сломанная жизнь и неизлечимые травмы. Но нет, Елизавета сумела выстоять. Так что дело не столько во внешних обстоятельствах, сколько в том, силен ли ты перед их лицом или слаб. Мария была сильна только до поры до времени, а в конце жизни оказалась окончательно сломленным человеком. Большую червоточину в ее личности проделал религиозный фанатизм.

А ведь поначалу такого исхода ничто не предвещало. Мария от природы вовсе не была злой, скорее наоборот. Она была единственным и обожаемым ребенком своих родителей, неоднократно здесь упомянутых – английского короля Генриха VIII и его первой жены Екатерины Арагонской, дочери знаменитых Католических королей Фердинанда и Изабеллы. Вот как раз в том, что она была единственной дочерью, крылась трагедия всей семьи и источник будущих бед Марии (не говоря уже о будущих преобразованиях в Англии). Екатерина Арагонская была беременна много раз, но дети либо рождались мертвыми, либо умирали вскоре после рождения. Рождению Марии родители, конечно, обрадовались – слава те господи, наконец-то живой и здоровый ребенок! – но проблема престолонаследия тем не менее стояла во весь рост. Династия была молодая, Генрих VIII стал всего лишь вторым ее представителем. Генрих прекрасно понимал, что если бы его папа, Генрих VII, завоевав корону в бою, не сумел передать ее сыну, битва при Босворте могла остаться лишь эпизодом в многолетней кровопролитной «войне кузенов». Да будь ты хоть трижды сильный и мудрый король, а нет у тебя сына-наследника – после твоей смерти с большой вероятностью случится смута и гражданская война. Не хочешь таких последствий – обеспечь преемственность власти. «Государственное дело, расшибись, а будь добер!» (Л. Филатов).

На Марию в этом смысле у папы надежды не было никакой, потому что она девочка. Девочка вырастет и отдаст Англию мужу. А это как-то плохо стыкуется с независимостью страны. Поэтому Генрих не терял надежды на то, что Екатерина родит сына. При этом Марии, конечно, подыскивали подходящего жениха, но осторожно, потому что вдруг она все же останется единственной наследницей. Не хотелось просто так сдать Англию Франции или Священной Римской империи (Мария побывала невестой и императора, и французского принца).

Образованием Марии, безусловно, занимались. Музыка и танцы – обязательно, папа Генрих знал в этом толк. А еще пригласили известного испанского гуманиста Хуана Луиса Вивеса (раз он испанец, видимо, пригласила его мама Марии), чтобы он составил план обучения принцессы. Помимо методики преподавания грамматики, языков, изучения Священного Писания и прочих наук, программа содержала и методику нравственного воспитания. Женщина, пишет Вивес, это существо греховное по умолчанию, и с этими базовыми настройками своей натуры ей надлежит нещадно-таки бороться. Принцессе надо держаться подальше от мужчин, всячески уменьшать свою женскую привлекательность (что Марии блистательно удалось еще в юности), не петь легкомысленных песенок и не читать увлекательных книг (только жития святых да рассказы о добродетельных женщинах, над которыми мужчины так и рады поиздеваться, и которые либо кротко терпят, либо самоубиваются), заниматься рукоделием и молчать в тряпочку. И ни в коем случае не доверять своим суждениям, а полагаться на других, потому что, не будем забывать, женщина от природы порочная дура (а эти «другие», надо полагать, сплошь светочи разума и добродетели). Так, напомню, предполагалось воспитывать принцессу, которая в будущем могла занять престол и править целой страной.

Товарищи родители! Нанимая репетитора, проверьте, не исповедует ли он каких-нибудь интересных гуманистических взглядов, а то ваш ребенок потом всю жизнь не отмоется: не устроит личную жизнь, не сможет выполнять свои профессиональные обязанности, а ваше наследство спустит на психотерапевтов. Нет, ну ладно Вивес – гуманист, что с него взять. На фоне остальных прогрессивных деятелей своей эпохи он не особо выделялся. Папе Генриху было, очевидно, все равно, он не мог до конца поверить в то, что после него будет царствовать дочь. Но Екатерина! Она же была дочерью королевы Изабеллы Кастильской, которая правила сама, пользовалась уважением знати, участвовала в войнах. Сама Екатерина в отсутствие Генриха, как мы помним, была регентом и успешно исполняла королевские обязанности, включая командование армией во время вторжения шотландцев. А дочь, которую надеялась увидеть на троне, она как будто специально воспитывала не сильной и самостоятельной личностью, а потенциальной игрушкой в руках первого приблизившегося к трону проходимца.

А Генрих тем временем искал решение в плане наследования престола. Он возвысил своего незаконного сына Генри Фицроя, даровав ему множество титулов. Очень вероятно, что король подумывал о передаче короны именно ему. Но не решился: легитимность незаконнорожденного монарха могла быть легко оспорена, и тогда снова начнется свара за корону. Другое решение – признать-таки, что рано или поздно на трон взойдет Мария. И это король попробовал – скрепя сердце и выпив ведро валерьянки. Даровал Марии титул принцессы Уэльской (то есть титул наследницы английского трона) и даже отправил ее в Ладлоу осваивать навыки государственного управления. И консультировался с правоведами, уточняя, на что может рассчитывать будущий муж Марии: обязательно признавать его королем Англии или перебьется?

Но все же в итоге король решил опробовать другой способ, самый радикальный: развод и новый брак с молодой женщиной, которая сможет родить ему сыновей. Что из этого получилось, мы знаем из предыдущих глав.

В ходе развода Генрих наглядно продемонстрировал, что относится к той распространенной разновидности мужчин, которые, разводясь с женой, разводятся также с ребенком. Дочка, которую папа еще не так давно называл лучшей жемчужиной в своей короне, стала ему не нужна. Не просто не нужна, а очень мешала. Девочка-подросток решительно приняла сторону матери, чем заслужила немилость отца. К тому же, будучи глубоко верующей католичкой, она отказывалась признавать короля главой церкви. Генрих, надо сказать, тоже по сути своей был католиком, очень не любил всяких еретиков-протестантов, которые с его отходом от Рима почувствовали себя в Англии излишне свободно. Идеи Мартина Лютера уже вовсю распространились в Европе. Но Генрих вел себя в стиле «здесь играем, здесь не играем, здесь рыбу заворачивали»: давайте молиться как католики, только я сам теперь вместо папы римского, плюс могу разорять монастыри и грабить церкви, потому что мне казну пополнять надо. Мария, как и многие-многие другие подданные короля, не могла согласиться с такой трактовкой религии. Необходимость защищать свое право исповедовать «старую религию», наверное, тоже способствовала тому, что ее религиозность и верность традициям перешли в самый настоящий фанатизм.

Положение Марии ухудшилось еще сильней, когда Анна родила. Правда, родила она дочь, а не долгожданного сына. Не оправдала, так сказать, возложенного на нее высокого доверия. Генрих рвал и метал (кто же знал, что родилась будущая великая королева?), придворные хихикали, простолюдины откровенно ржали над своим правителем и его обманутыми ожиданиями. Анну никто не любил. А вот Екатерину и Марию – совсем наоборот. В народе слагали легенды о прекрасной и угнетаемой принцессе, жертве ведьмы-мачехи и тирана-отца. Материал для этих легенд Генрих и Анна поставляли в избытке. Марию уже давно разлучили с матерью. Екатерина, формально утратив титул королевы, жила в старых, не приспособленных для нормальной жизни домах, практически в нищете, в окружении немногочисленных слуг, которым не могла платить почти ничего. Ее право принимать гостей и вести переписку было сильно ограничено. К тому же от переживаний она стала постоянно болеть. Заболела и Мария, едва не отправившись на тот свет, но кого это волновало! Даже хорошо было бы, если бы она умерла: нет человека, нет проблемы. Но ведь выжила, непокорная, не уважила короля и его новую королеву!

Через несколько недель после рождения Елизаветы Марии объявили, что титул принцессы она утрачивает, а принцессой становится Елизавета. Марию зачислили в штат младшей сестры, которой она должна была прислуживать. Протесты старшей дочери короля только озлобляли. У нее были серьезные основания опасаться за свою жизнь. Дело в том, что парламент принял Акт о супрематии и Акт об измене. Первый содержал признание короля главой английской церкви, а второй объявлял изменником всякого, кто письменно не признает Акт о супрематии и новый порядок престолонаследия (Мария исключается, трон наследуют дети Анны). Марии предлагалось подписать соответствующую присягу. Ясное дело, что она отказалась, то есть формально стала считаться государственной преступницей, которой полагалась смертная казнь. Кто тогда знал, до чего мог дойти ее отец в стремлении настоять на своем… Тем более под действие этого закона попали многие уважаемые и авторитетные люди: даже бывший друг Генриха Томас Мор сложил голову на плахе.

Интересно поведение заграничных родственников Марии со стороны матери. Императорский посол Эсташ Шапюи бился как рыба об лед, чтобы то сподвигнуть императора Карла V помочь опальным женщинам, то самостоятельно организовать побег Марии на континент. И Генрих, наверное, побаивался императорского военного вторжения, тем более папа римский подтвердил статус Екатерины как королевы. Напрасно боялся. Император не собирался начинать войну. Родственники родственниками, а политика политикой. Этот урок Марии бы запомнить, чтобы, будучи королевой, относиться к родственным заверениям в любви и дружбе с большей осторожностью. Но она не запомнила.

Время шло, от тяжелой болезни умерла Екатерина. Генрих по этому поводу устроил праздник, разоделся, явился на торжество веселый, прохаживался среди гостей с маленькой Елизаветой на руках и делился со всеми своими соображениями на тему «старая карга померла, теперь нам не грозит война». Но это, скорее, была хорошая мина при плохой игре. Анна до сих пор не родила ему сына, для чего ее, собственно, и брали в жены. Шанс, конечно, оставался, вот прямо в тот момент она снова была беременна. Но в день похорон Екатерины у Анны случился очередной выкидыш, и всем стало ясно, что ее дни как королевы сочтены. Оказалось, что не только как королевы.

Мария, несомненно, радовалась падению и казни мачехи. Как же, злая ведьма испарилась, морок, который она навела на короля, рассеялся, сейчас наступят всеобщее счастье и благоденствие. Интересно, Марию никак не насторожило то, что вот никакой Анны уже нет, она давно в могиле, а ей, Марии, папа объятий не раскрывает, со слезами к груди не прижимает и в своем дворце апартаменты ей не готовит? Что бы это значило? Может, то, что основная вина за все несчастья Марии лежит не на Анне (которая, кстати, в Тауэре мучилась угрызениями совести и просила передать той мольбу о прощении), а на Генрихе, без согласия которого никогда бы такая ситуация не возникла? Да нет, ерунда! Мария, видимо, сделала вывод: бывают нехорошие женщины-ведьмы, их Бог наказывает, но она-то сама хорошая и добродетельная, ее наказывать не за что, поэтому уж ее-то брак будет совсем другим. Лучше бы записала себе на подкорке: «Не суй голову в петлю», – как сделала впоследствии ее младшая сестренка Елизавета…

Условия для Марии между тем не изменились: подписывай присягу. Шапюи, серьезно опасаясь за жизнь принцессы, уговорил ее все же присягу подписать, объяснив, что клятва, данная по принуждению, не действительна. Однако Мария все равно ужасно мучилась, думая, что предала себя, мать и Бога и что хуже нее человека нет. Но другого выхода у нее и правда не было. Наконец, она была приглашена ко двору. В этом была немалая заслуга ее новой мачехи, Джейн Сеймур, на которой Генрих женился неприлично быстро после казни предыдущей жены. Джейн была женщина добрая и стремилась примирить мужа с его дочерями. Но недолго длилось это подобие семейной идиллии: Джейн, родив королю долгожданного наследника, умерла. Король, хоть и горевал, мог теперь расслабиться и выдохнуть: наследник-то есть! И спокойно приступил к поиску новой жены, не суетясь и без спешки.

С очередной мачехой, Анной Клевской, у Марии сложились хорошие отношения, хотя Анна и была протестанткой (а Мария по-прежнему убежденной католичкой). Но Генрих с Анной быстро развелся: не нравилась она ему как женщина, а нравилась молоденькая фрейлина Екатерина Говард. Вот она-то и стала его пятой женой. И никто его не остановил, потому что таких самоубийц в окружении короля давно не водилось, в тюрьму и на плаху никто не хотел. Мария терпеть не могла новую мачеху: у них были непримиримые идеологические разногласия. Екатерина всяких там Вивесов не изучала и потому жила весело. Когда король узнал, НАСКОЛЬКО весело, он велел ее казнить, благо опыт уже был. И привел во дворец новую королеву, Екатерину Парр. Она была умница с покладистым характером, трогательно ухаживала за уже пожилым и насквозь больным мужем, перевязывала рану на его ноге. А главное, дала Генриху полноценную семью, собрав под одной крышей троих его детей и фактически заменив им мать (хотя она была ненамного старше Марии).

Генрих, понятное дело, ничего этого не ценил и едва не положил своего ангела-хранителя под топор, потому что слишком много умничать стала, вместо того чтобы слушать своего мудрого господина, разинув рот. Но обошлось: Екатерина признала, что она дура-баба, и король сменил гнев на милость. А вскорости и вовсе умер, освободив жену от ежедневного страха быть арестованной и казненной. Перед смертью король оставил завещание, где определил четкий порядок наследования: сначала принц Эдуард и его потомки, потом Мария и ее потомки, потом Елизавета и ее потомки. Так что всем своим детям он дал шанс наследовать корону, хоть дочери по-прежнему считались незаконнорожденными.

На престол взошел малолетний Эдуард, при котором правил назначенный еще Генрихом регентский совет. Вскоре, однако, дядя нового короля Эдвард Сеймур оттер в сторону советников и забрал власть в свои руки. Время правления короля Эдуарда VI (а точнее, его советников) – это время, когда в Англии пышным цветом расцвел протестантизм. Сам Эдуард под влиянием своего окружения становился фанатичным протестантом, а его сестра Мария оставалась убежденной католичкой. В этом и была суть их разногласий. Если бы не пропасть между их религиозными взглядами, они бы вполне поладили. Эдуард очень любил старшую сестру, по возрасту годившуюся ему в матери, да и она свои неистраченные материнские чувства изливала на брата. Эдуард очень горевал, что Мария заблуждается, а Мария горевала, что заблуждается Эдуард. Так и жили. Но, конечно, Мария чувствовала на себе очень сильное давление из-за своей религиозной принадлежности. Из-за необходимости постоянно сопротивляться давлению она сильно изменилась. У нее появились какие-то идеи о своем высшем предназначении, связанные с католической религией, которые еще аукнутся во время ее царствования.

Дальше стало еще веселее. Эдварда Сеймура сместили и отправили на казнь. Власть оказалась в руках одного из советников по имени Джон Дадли, граф Уорик. Он присвоил себе титул герцога Нортумберленда, начал проворачивать коррупционные делишки, продавил новые религиозные законы и довольно успешно разваливал страну в экономическом смысле. Кроме того, он ссорил короля Эдуарда с Марией. Положение Марии как католички осложнилось настолько, что ее сторонники разработали план ее побега за границу, потому что дело уже пахло керосином. Побег не состоялся, и Мария, сильно рискуя своей свободой и жизнью, продолжала противостоять советникам брата.

А брат заболел – скорее всего, туберкулезом. Запах керосина явственно ощутил сам Нортумберленд: Мария-то наследница, и в случае смерти Эдуарда его судьбу предугадать не сложно. А ему хотелось остаться не просто живым и здоровым, но и у власти. К тому же он наворовал столько, что жалко отдавать. И тогда этот коварный тип придумал схему, которая могла бы сработать, если бы не одна мелочь, существование которой так не любят учитывать иные правители – народ.

Нортумберленд уговорил Эдуарда определить новый порядок наследования: Марию и Елизавету нафиг вычеркиваем как незаконнорожденных, зато вписываем потомков младшей сестры Генриха VIII – Джейн, Екатерину и Марию Грей и их отпрысков. Потом Нортумберленд сговорился с родителями Джейн и устроил ее брак со своим сыном Гилфордом. Вуаля! Эдуард умирает, сажаем Джейн на трон, Марию арестовываем, сына коронуем как мужа правящей королевы, Джейн пусть вышивает крестиком и рожает детей, Гилфорд пусть бухает и шляется по борделям, как он это любит, а я на постоянной основе правлю Англией и загребаю денежки в свой карман в немыслимых количествах – профит! Джейн, разумеется, никто не спрашивал, одобряет ли она такой смелый план. А она не одобряла, но сопротивляться не могла.

Эдуард умер, Джейн провозгласили королевой. Мария, несмотря на приказ совета явиться к ложу умирающего брата, бежала на восток Англии, почуяв ловушку. Нортумберленд отправил своего сына Роберта (будущего фаворита королевы Елизаветы) захватить Марию, но тот с задачей не справился. Мария начала собирать свою армию, причем очень быстро и успешно: она пользовалась колоссальной поддержкой и знати, и простых людей. Все знали, что законная наследница – именно она, а не какая-то там Джейн, седьмая вода на киселе. Мария отправила советникам письмо, в котором содержалось официальное заявление о ее правах, чем вызвала волнения и панику в их рядах. Нортумберленд тоже собрал армию и выдвинулся против Марии. Воля народа оказалась полностью на стороне Марии: законность ее прав люди поставили выше религиозных разногласий. Нортумберленд был разбит, а когда его захватили, запоздало попытался переобуться в прыжке, крича: «Да здравствует королева Мария!» Пострадавшую от его художеств Джейн Грей вместе с мужем заточили в Тауэре. Вскоре королева Мария торжественно въехала в Лондон. Ликованию толпы не было предела.

Поначалу Мария проявила истинно королевское милосердие, отказавшись мстить тем, кто участвовал в попытке переворота в пользу Джейн Грей. Саму Джейн и ее мужа она планировала отпустить, как только волнения улягутся. Отца Джейн отпустила сразу же (зря). Нортумберленда, конечно, казнила, но тут у нее вариантов и не было. Его сыновей тоже помиловала, хотя в тюрьме посидеть им пришлось. Королева чувствовала, что избрана для того, чтобы исполнить Божью волю и привести заблудшую Англию к свету истины, так что на такие мелочи, как личная месть, отвлекаться не хотела. Но милосердие – это еще не все, чем следует обладать монарху. Посол императора писал, что у новой королевы совсем нет жизненного опыта и обмануть ее чрезвычайно легко. Хорошенькая характеристика для тридцатисемилетней женщины, да еще правителя.

Сначала Мария соблюдала осторожность. Она проявляла некоторую терпимость в религиозных вопросах, хотя это, разумеется, была временная мера. Титул главы церкви королева официально пока не отвергла, но отказалась от его использования. Относительно внешней политики она определилась сразу: дружить она будет с Испанией и, соответственно, с империей (император был также королем Испании). Проанализировать международное положение, взвесить риски, определить, что выгодно Англии в данный момент? Не, не слышала. Испанцы – ее родственники, они помогут и поддержат. Ясное дело, родственники встрепенулись и налетели с целью нанести поддержку и причинить помощь. Тот самый император Карл V, который забил болт на помощь Марии, когда ей угрожала смертельная опасность, теперь поздравлял ее с вступлением в должность, желал успехов в труде и большого счастья в личной жизни. Счастье в личной жизни для Марии, по мнению Карла, заключалось в браке с его сыном Филиппом. Когда-то Карл хотел пристроить сына после себя в императоры, но император – должность выборная, а Филипп не зарекомендовал себя так, чтобы у него были шансы быть избранным. А тут подворачивался такой хороший вариант – Англия, где надо просто жениться и все.

Ничего против замужества Мария не имела, совсем наоборот. Развод родителей лишил ее определенного статуса и снизил вероятность заключить выгодный брак. К тому же ее отец не особенно горел желанием выдавать старшую дочь замуж: а вдруг муж, размахивая наследственными правами жены, заберет себе английскую корону? Теперь все изменилось. Да еще император предлагает ей в мужья своего сына! А императору королева писала, что относится к нему как к отцу родному. На самом деле он приходился ей двоюродным братом. А жених, ясное дело, племянником (хоть и двоюродным). Нет, не смотрела я эту вашу «Игру престолов»! И был моложе невесты на одиннадцать лет.

Правда, было непонятно, как осуществить проект замужества королевы. В Англии к тому моменту не существовало положительного опыта женского правления (да что там положительного, вообще никакого, если не считать очень краткого правления Матильды, дочери Генриха I). Поэтому в каком качестве приедет жених, какие титулы и привилегии ему можно пожаловать, насколько можно позволить ему вмешиваться в дела страны, где он жить, наконец, будет – никто понятия не имел. Да и как народ отреагирует на то, что консортом станет иноземец – черт его знает. Все эти вопросы предстояло серьезно проработать совету и парламенту, да и Марию терзали некоторые сомнения о целесообразности испанского брака. Но если женщина хочет замуж, ее ничто не остановит, по себе знаю.

Сказать, что не все англичане были в восторге от предстоящего бракосочетания, это ничего не сказать. Никто не хотел, чтобы хозяином в стране стал испанец, отодвинув королеву на второй план. А иной вариант и не рассматривался. Почему-то никто не помнил, что родная бабушка Марии – Изабелла Католичка, королева Кастилии в своем праве, правила самостоятельно, а ее мужа кастильская знать просто терпела из уважения к своей королеве. В Кенте вспыхнул масштабный мятеж (так называемое восстание Уайатта), участники которого хотели «спасти» страну и королеву от всяких там чужестранцев. Мятеж был подавлен, его самые активные участники казнены, в том числе отец «девятидневной королевы» Джейн Грей, который полез туда не от большого ума, крупно подставив дочку и зятя, – Джейн и Гилфорд тоже были обезглавлены. Нет, правда, как в условиях мятежа миловать претендентов на трон? К тому же вдруг Филипп испугается и жениться перестанет? Нет-нет, в лучших традициях папы Генриха проведем зачистку политического поля от потенциальных претендентов. Младшая сестра королевы, которой к тому моменту исполнилось уже двадцать лет, тоже попала под подозрение, и с тех пор Мария относилась к ней как к врагу.

Но вот пришла пора Филиппу отправляться в Англию навстречу своей судьбе. Отец надавал ему кучу наставлений, как себя вести: «Войдешь – поздоровайся, мой руки перед едой, в носу не ковыряй, в скатерть не сморкайся, много не пей, поухаживай за невестой. Нет, понятно, конечно, что она немолодая, некрасивая, одинокая женщина…» «Она не женщина, она директор королева», – вяло огрызнулся Филипп и пошел собирать чемоданы.

Прибыв в Англию, Филипп и его испанская свита почему-то почувствовали, что им тут не рады. Наверное, потому что так оно и было. Хмурые лица англичан не давали никакой надежды на благополучное проживание в Англии. Невеста не понравилась ни жениху, ни его приближенным. Если когда-то Марию и отличала привлекательность, то теперь она начисто испарилась. Сказались жизненные испытания, плюс – хозяйке на заметку: если все время думать о своей якобы порочности и виновности перед всем миром и постоянно стараться искоренять в себе эти несуществующие качества, огонь в глазах очень быстро тухнет и ты превращаешься в унылое г… унылое существо, я хочу сказать. Испанцы узрели рано постаревшую, хилую, измученную, болезненного вида женщину без следа обаяния, хотя и роскошно одетую. И начали очень жалеть своего принца. Но тому жениться все равно пришлось, деваться было некуда. После первой брачной ночи один из приближенных Филиппа намекнул в письме: «Чтобы испить эту чашу, нужно быть богом». Видимо, принц за кружкой пива поделился с мужиками своими впечатлениями о сексе с женой. Впечатления были, мягко говоря, так себе.

А Марии очень нравилось быть замужем, хотя и о своем долге перед страной она старалась не забывать. Еще до помолвки королева говорила о том, что ее первый и главный муж – это Англия (эту фразу у нее потом слямзила сестричка Елизавета и в несколько переработанном виде использовала в пропагандистских целях), а Филипп будет вторым. «Выходит, у вас два мужа?» – осторожно спрашивали окружающие. «Выходит, два», – скромно отвечала королева. И оба Бунши. Права «второго мужа» были существенно ограничены парламентом, в управлении государством он участвовать не мог, и единственная надежда на укрепление его позиций – рождение наследника.

И, – о чудо! – вскоре после свадьбы Мария почувствовала первые признаки беременности. Чудо – это для нас просто фигура речи, а для Марии случившееся было чудом в прямом смысле. Она тут же уверовала, что на нее снизошло благословение Господне, что Бог ее одобряет, что она избрана Его орудием и вся такая прочая ерунда. Королева приободрилась и начала предпринимать более решительные шаги по сближению с Римом. Помогал ей в этом кардинал Реджинальд Поул, как раз в это время возвратившийся из-за границы. Поул был троюродным братом Генриха VIII и представителем династии Йорков, внуком мятежного герцога Кларенса, якобы утопленного в бочке с мальвазией. Когда-то матери Марии и Поула надеялись, что их дети поженятся. Наверное, это было бы неплохим вариантом – по крайней мере, с Поулом у Марии взаимопонимания было куда больше, чем с Филиппом. Не сложилось, тем более Реджинальд резко выступил против религиозных преобразований Генриха. Его самого Генрих из-за границы достать не мог, поэтому уничтожил под корень его семью, включая престарелую мать. Сломленный горем, Реджинальд находил утешение в служении Богу и был полон решимости восстановить в Англии старые порядки. В этом они с королевой были единомышленниками: оба считали, что с божьей помощью можно руками остановить мчащийся паровоз (горячий привет маме Марии), а фарш провернуть назад.

Начались первые, пока немногочисленные, сожжения протестантов. Увлеченная идеей своей избранности, Мария могла много чего наворотить, но сдерживал ее, как ни странно, Филипп. Будучи правоверным католиком и ненавистником еретиков, он тем не менее глаза на окружающую действительность не закрывал. Он видел, что англичане – дикий народ, не привыкший к таким изысканным культурным мероприятиям, как массовые сожжения людей на кострах. Если слишком настойчиво внедрять такие инновации, еще, чего доброго, всех испанцев на вилы поднимут, включая королеву, которая тоже наполовину испанка. А уж его-то самого – с дорогой душой и песней на устах! Поэтому Филипп увещевал жену, прямо как Беня Крик: «Маня, вы не на работе!… Холоднокровней, Маня!» И Маня слушалась, тем более будущий ребенок занимал все ее мысли. С ним связывались большие надежды на преобразование Англии и окончательное торжество католицизма.

Шли месяцы, проводились бесконечные богослужения о благополучных родах, Филипп терпеливо ждал, когда кончится эта тягомотина и можно будет свалить от скучной жены… Прошло девять месяцев, пошел десятый. Врачи и повитухи сказали, что неправильно посчитали дату родов и объявили новую – правильную. Одиннадцатый, двенадцатый месяц… А ребенка все нет. Оказалось, что его и не было – беременность была ложной. Никто не понимал, что это было: то ли королева всех обманывала, то ли на самом деле не знала, что происходит. В обман с ее стороны мне верится слабо: какой в нем смысл, если разоблачение в скором времени неизбежно? Скорее всего, Мария сама поверила в беременность, которая так ладно укладывалась в концепцию ее избранности, а когда себя основательно накрутила, то и признаки беременности появились, такое случается. Может, она страдала каким-то недугом, объясняющим ее состояние, – в числе прочих называют онкологию. Но бесконечно обманываться невозможно, пришлось признать, что наследника не будет. Странная история с беременностью сильно подорвала авторитет королевы, плюс начавшиеся казни…

А тут еще Филипп получил телеграмму от папы-императора: «Передаю тебе Нидерланды тчк К обязанностям правителя приступить с понедельника тчк Выезжай немедленно вскл Целую тчк». Филипп радостно собрал манатки и растворился в туманной дали, несмотря на слезы жены и ее просьбы остаться.

А Мария как с цепи сорвалась. Теперь она решила, что Бог отказал ей в своей милости, отняв у нее ребенка и мужа, потому что она не выполнила главную задачу: искоренение ереси. И яростно принялась защищать Бога на вверенной ей территории (как будто Бог сам о себе позаботиться не может). Участились жестокие казни. Казнили и мужчин, и женщин, и подростков, и стариков. Одним из самых знаменитых осужденных был архиепископ Кранмер, главный идеолог английской Реформации и сподвижник Генриха VIII. Мария, надо полагать, с особым удовольствием расправилась с ним, поскольку Кранмер способствовал разводу ее родителей. Вообще, в деле Кранмера Мария повела себя, простите, как полная идиотка. Перед угрозой костра Кранмер полностью отрекся от своих взглядов и объявил о своей поддержке нынешней религиозной политики. Тут бы его и освободить, а его отречение использовать как инструмент пропаганды: «Смотрите, даже Кранмер, ранее убежденный протестант, теперь с нами – значит, за нами правда! Вот что крест животворящий свет истины делает! Вливайтесь в наши ряды, товарищи, искореним вместе протестантскую заразу!» Но нет, Мария его все равно велела сжечь, добившись тем самым потрясающих результатов. На костре Кранмер заявил, что отрекся он под влиянием страха, но теперь он ничего не боится, его вера – истинная, и он вот прямо сейчас за нее умирает. И сунул в костер правую руку, потому что этой рукой он подписал отречение. В результате казненный архиепископ превратился в глазах общественности в мученика, а Мария – в злобную фурию, которая никак не насытится кровью своих подданных.

Всего за пять лет правления Марии было сожжено около трехсот человек. Вроде бы не так много по масштабам того времени, но ведь лиха беда начало. Проживи королева подольше, размах репрессий, судя по тенденции, принял бы неслыханный характер. К тому же многие казни совершались без малейшей на то причины: не то слово, не тот взгляд, малейшее подозрение, что ты сомневаешься в истинности католической религии – и человек мог быть арестован. Плюс жестокий способ казней. Плюс их полная бесполезность в политическом смысле. Королева таким образом пыталась наладить свои собственные отношения с Богом и своей совестью, только при чем тут другие люди?