Замок из стекла
Часть 12 из 34 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Каждый раз, когда папа заводил разговор о подпольной работе, мама закатывала глаза к небу. Обычно он приходил домой в таком агрессивном состоянии, так сильно бил посуду, что мама чаще всего пряталась и позволяла нам, детям, успокоить папу, который ломал мебель, бил посуду и всячески бушевал до тех пор, пока не замечал рядом нас. Папа прозревал и видел, что наделал, и тогда вешал буйну голову от стыда и усталости. Затем он становился на колени и падал лицом ниц.
Когда папа «отрубался», я делала попытки за ним убрать, но мама меня всегда останавливала. Она где-то прочитала, что алкоголики не помнят того, что натворили с пьяных глаз, поэтому, если за ними убираться, то они будут думать, что ничего не произошло. «Ваш папа должен увидеть, как он губит нашу жизнь», – сказала мама. Когда папа приходил в себя, то никак не комментировал состояние дома и вел себя так, словно погрома не произошло. Поэтому все члены нашей семьи привыкли постоянно переступать через валяющиеся на полу обломки мебели и осколки посуды.
Единственное, чему нас научила мама, – это тому, что, когда папа в отрубе, надо забрать все, что у него в карманах и в руках. Однажды я собрала у папы горсть мелочи и вынула бутылку из его стиснутых пальцев. Бутылка была на три четверти пуста. Мама никогда не пила, и я задумалась о том, что же папу так сильно привлекало в алкоголе. Я открыла бутылку и понюхала ее содержимое. Спиртовой запах ударил мне в ноздри, и, набравшись смелости, я сделала глоток. Вкус был ужасным, и жидкость обожгла рот. Я побежала в ванную и прополоскала рот.
«Я отпила глоток алкоголя, – сообщила я Брайану. – Ничего хуже в жизни не пробовала».
Брайан выхватил у меня бутылку и вылил ее содержимое в кухонную раковину. Потом он отвел меня к деревянному чемодану с надписью «Детские игрушки», где лежало много пустых бутылок. Каждый раз, когда папа приходил домой с початой бутылкой, Брайан ее забирал, выливал и складывал в чемодан. Он дожидался пока набиралось с десяток или более бутылок, и относил их на далекую свалку. Он знал, что папа рассердится, если увидит кучу пустых бутылок.
«У меня очень хорошее предчувствие по поводу Рождества», – сказала мама в начале декабря. Лори возразила, что последние несколько месяцев нельзя было назвать самыми сытыми в их жизни.
«Вот именно, – ответила мама. – Это сигнал Бога всем обездоленным вплотную заняться созданием собственного счастья. Бог помогает тем, кто сам себе помогает».
У нее было настолько хорошее предчувствие, что она решила в этом году отмечать Рождество точно по календарю, а не на неделю позже, как мы обычно делали.
Мама оказалась профи экономных покупок. Она высматривала ценники на донышках ваз и тарелок, изучала ценники на одежде. Она спокойно могла сказать продавщице, что 25-центовое платье стоит на самом деле десять центов, и чаще всего именно такую цену она и платила. За несколько недель до Рождества мама выдала каждому из нас по доллару на подарки и отвела в магазин уцененных товаров. Я купила маме красную вазу в виде розы, папе – пепельницу из оникса, склейку для Брайана, книгу об эльфах для Лори и для Морин мягкую игрушку – тигра с надорванным ухом, которое мама помогла пришить.
В день перед Рождеством мы пошли с мамой на заправку, где продавались елки. Мама выбрала темную, высокую, слегка засохшую елочку. «До конца дня ее вряд ли кто купит, а дереву нужны те, кто его будет любить», – сказала она продавцу и предложила ему три доллара. Тот посмотрел на маму и посмотрел на нас. У меня на платье не хватало нескольких пуговиц. На Морин была майка, которая начала протираться по швам. «Леди, это мы уценили до одного доллара», – сказал маме продавец.
Мы принесли елочку домой и украсили ее старыми бабушкиными игрушками: цветными шарами, гирляндой из длинных стеклянных колб, в которых булькала вода, и муляжами гигантских конфет. Мама не разрешила раньше времени открывать подарки и сказала, что мы их посмотрим после католической службы в полночь. Папа прекрасно знал, что в этот день все бары и большинство алкогольных магазинов будут закрыты, и подготовился заранее. Первый Budweiser он открыл уже утром за завтраком и к полуночи уже был не в состоянии стоять на ногах.
Я предложила, что, может быть, на сей раз папу стоит оставить дома, но мама заявила, что в такие минуты очень важно зайти в храм божий и засвидетельствовать свое почтение, поэтому папа поплелся вместе с нами. Во время проповеди священник говорил о непорочном зачатии и Деве Марии.
«Да, елки-палки, Мария была просто еврейской бабой, которая по неосторожности забеременела!» – заорал папа.
Все замерли и оглянулись на папу. Хор застыл с раскрытыми ртами. Даже священник потерял дар речи.
Папа радостно ухмыльнулся: «Иисус – это самый известный в мире внебрачный ребенок!»
Служки выпроводили нас на улицу без слов. По дороге домой папа обнял меня за плечи: «Девочка моя, если твой парень залезет тебе в трусы и ты окажешься беременной, вот тебе мой совет – начинай рассказывать всем, что это было непорочное зачатие, тогда по воскресеньям можешь рассчитывать на хорошие пожертвования».
Мне не нравилось, когда папа так говорил, и я попыталась от него отстраниться, но он крепко меня держал.
Дома мы постарались папу успокоить. Мама подарила ему один из подарков – зажигалку 20-х годов в форме шотландского терьера. Папа несколько раз ее зажег, а потом начал внимательно рассматривать.
«Чего-то мы не «зажигаем» на Рождество», – заметил папа и поднес горящую зажигалку к сухим иголкам елочки, которые мгновенно загорелись, и игрушки на дереве стали взрываться от высокой температуры. Дерево быстро занялось.
Несколько секунд мы стояли как вкопанные, потом мама велела нести воду и одеяла. Повалив елку на пол, мы потушили пожар, разбив при этом большинство елочных игрушек и испортив наши подарки. Папа сидел на диване и смеялся. Он заявил, что делает религиозности мамы большое одолжение, потому что дерево – исключительно языческий символ.
Мы стояли вокруг него мокрые и уставшие, а елка все еще дымилась на полу. Никто даже не сказал папе, что он испортил Рождество, которое мы планировали несколько недель и которое обещало быть лучшим Рождеством в истории нашей семьи. Когда у папы наступало помутнение рассудка, все мы закрывались и не обсуждали эту тему. Именно так мы в тот вечер и поступили.
Весной следующего года мне исполнилось десять лет. В нашей семье из празднования дня рождения не делали культа. Иногда мама вставляла в мороженое несколько свечек, и мы пели «С днем рождения тебя». Иногда родители могли купить подарок: комикс, пару трусов или обувь, но довольно часто они полностью забывали о дне рождения ребенка.
Поэтому я очень удивилась, когда в мой день рождения папа вывел меня на веранду и спросил, что я больше всего на свете хочу получить в подарок. «Понимаешь, у тебя юбилей. Ты размениваешь второй десяток, – сказал папа. – Ты очень быстро растешь, Горный Козленок, и пройдет совсем немного времени, как станешь самостоятельной. Если в мире есть что-то, что я могу для тебя сделать, пока я еще жив, скажи».
Я понимала, что папа не говорит о каком-нибудь экстравагантном подарке наподобие пони или игрушечного дома для кукол. Он спрашивал меня о том, что он может сделать для меня, чтобы мои уходящие детские годы были запоминающимися. Я знала, чего хочу больше всего на свете, но боялась его попросить. Я начинала нервничать даже при мысли о том, что могу произнести эти слова вслух.
Папа заметил мои колебания. Он присел на одно колено, чтобы не быть выше меня. «Ну что? Говори», – сказал он.
«Это очень серьезная вещь».
«Только попроси».
«Я боюсь».
«Ты знаешь, что, если это можно сделать, я это сделаю. А если это сделать невозможно, то я умру, пытаясь эту вещь для тебя достать».
Я посмотрела на облака в синем небе Аризоны. Не отрывая взгляда от далеких облаков, я глубоко вздохнула и спросила: «А ты можешь перестать пить?»
Папа молчал. Он опустил глаза на бетонный пол веранды, а потом посмотрел на меня как побитая собака. «Наверное, ты меня очень стыдишься?» – спросил он.
«Не очень. Но мама была бы очень счастлива, если бы это произошло. И денег у нас было бы больше».
«Не надо это объяснять», – сказал папа почти шепотом. Он встал, вышел в сад и сел под одним из апельсиновых деревьев. Я последовала за ним и села рядом. Я попробовала взять его за руку, но он сказал: «Дорогая, если не возражаешь, я хотел бы немного побыть один».
На следующее утро папа сказал, что собирается несколько дней провести в одиночестве в спальне. Он попросил нас его не беспокоить, в комнату не входить и играть на улице. В первый день все было спокойно, но когда я пришла из школы на второй день, то услышала, что из спальни раздавались страшные стоны.
«Папа?» – спросила я. Ответа не последовало. Я открыла дверь.
Папа был привязан к кровати ремнями и веревками. Не знаю, смог ли он это сам сделать или мама ему помогла. Он дергался и тянул опутывающие его оковы с криком: «Нет! Хватит! О, боже!» Его лицо было серым и потным. Я позвала его, но он меня словно не услышал. Я вышла на кухню и наполнила водой пустую бутылку из-под апельсинового сока на случай, если папа захочет пить, и села рядом с дверью спальни. Увидев меня, мама приказала мне идти гулять. Я сказала, что хочу помочь папе. Она ответила, что я ничем не могу ему помочь, но я все равно никуда не ушла.
Папа бредил несколько дней. Я приходила из школы, брала бутылку воды, садилась рядом с дверью спальни и сидела так до вечера. Брайан и Морин играли на улице, а Лори была в другой части дома. Мама рисовала в студии. Никто не обсуждал происходящее. Однажды, когда мы ужинали, из спальни раздался особенно громкий и страшенный крик. Я посмотрела на маму, которая спокойно разливала по тарелкам суп, словно ничего особенного не произошло.
«Сделай что-нибудь! – закричала я. – Помоги папе!»
«Твоему папе, кроме его самого, никто не может помочь. Он должен сам справиться со своими демонами», – ответила мама.
Примерно через неделю папа перестал бредить и попросил нас зайти в спальню. Я еще никогда не видела его таким худым и бледным. Он взял протянутую мной бутылку. Его руки так сильно тряслись, что, когда он пил, вода текла у него по подбородку.
Еще через пару дней папа начал ходить. Аппетита у него не было, и руки все еще тряслись. Я призналась маме, что, возможно, совершила ошибку, но мама заметила, что кризис помогает выйти из болезни. Еще через несколько дней папа почти пришел в норму. Он делал все медленно и стал молчаливым. Он часто нам улыбался и брал нас за плечи, иногда держась за что-то, чтобы не упасть.
«Интересно, как изменится наша жизнь?» – спросила я Лори.
«Никак не изменится. Он уже не впервые пытается бросить, но пока ни разу не получилось», – ответила сестра.
«На этот раз должен бросить».
«Почему ты так думаешь?»
«Потому что он обещал сделать это мне в подарок».
Целое лето папа приходил в себя. Дни напролет он сидел под апельсиновым деревом и читал. К началу осени его силы восстановились. Для того чтобы отметить свою новую жизнь, он решил, что семья должна поехать в долгое путешествие в Гранд-Каньон. Он планировал обойти лесничих и сотрудников парка, найти пещеру у реки и пожить в ней. Он предполагал купаться, ловить рыбу и готовить ее на костре. Мама с Лори будут рисовать, а мы с Брайаном исследовать геологические породы. Все будет как в добрые, старые времена, говорил папа. Нам, детям, в школу ходить не обязательно, потому что мама может дать нам образование лучше, чем все идиоты-учителя в школе, вместе взятые. «А ты, Маленький Козленок, соберешь прекрасную коллекцию минералов, даже лучше той, которая у тебя была».
Всем эта идея понравилась. Мы с Брайаном так развеселились, что запрыгали по комнате. Мы упаковали одеяла, еду, рыболовные снасти, Лорины карандаши и бумагу, любимое одеяло Морин цвета нежной лаванды, а также мамины холсты, кисти и краски. Все, что не поместилось в салоне, мы привязали на крышу автомобиля. Мы захватили мамин очень хороший и дорогой лук, инкрустированный вкладками из разных пород садовых деревьев, потому что, по словам папы, в каньонах могли столкнуться с самыми неожиданными животными. Он обещал нам с Брайаном, что к тому времени, как мы вернемся, будем стрелять не хуже настоящих индейцев. Если мы вообще вернемся. Может быть, мы решим жить в Гранд-Каньоне?
Мы выехали ранним утром и двинулись на север от Финикса. Мы проехали окраины города, машин стало мало, и папа начал ехать все быстрее и быстрее.
«Здорово, наконец, почувствовать себя в свободном полете!»
Мы мчались по пустыне, телефонные столбы у дороги так и мелькали. «Эй, Маленький Козленок, как считаешь, до какой скорости я могу разогнать этот автомобиль?» – вопил папа.
«Быстрее скорости света!» – кричала я. Я придвинулась ближе к переднему сиденью и чрез папино плечо взглянула на спидометр, который уже показывал 135 километров в час.
«Сейчас увидим, как стрелка спидометра уйдет до конца вправо!»
Я посмотрела на давящую на газ папину ступню. Мы опустили окна, и за нашими головами закружились карты, листы бумаги для рисования и сигаретный пепел. Стрелка спидометра достигла своего предела, остановилась на отметке сто миль в час (150 км в час) и потом выползла на пустое поле за цифрами. Машина начала заметно дрожать. Папа не снимал ногу с педали газа. Мама закрыла голову руками и попросила сбавить скорость, отчего папа стал давить на газ еще сильнее.
Неожиданно я услышала клацающий звук из-под низа машины. Я посмотрела в заднее окно и увидела, что за нами тянется густой шлейф серого выхлопного дыма. Потом из-под радиатора появились клубы пахнущего железом пара, который стал задувать в наши окна. Машина начала трястись еще сильнее, и с какофонией лязгающих звуков автомобиль начал терять скорость. Машина уже почти ползла, когда мотор окончательно заклинило, и он умер. Несколько метров мы по инерции проехали в полной тишине, и машина остановилась.
«Ты угробил машину», – сказала мама. Вместе с папой мы вылезли из машины и откатили ее к обочине дороги, а мама сидела за рулем. Папа поднял капот. Я посмотрела, как они с Брайаном внимательно изучают дымящийся и забрызганный маслом двигатель, а потом села в машину к маме, Морин и Лори.
Лори посмотрела на меня с укоризной, словно я была виновата в том, что машина сломалась. «Чего ты его все время поддерживаешь?» – спросила она.
«Не переживай, папа починит машину», – ответила ей я.
Мы просидели в машине довольно долго. Я рассматривала стаю американских грифов в небе и вспоминала Бастера. Может быть, я слишком хорошо к нему относилась. Он – всего лишь одна из птиц, которые поколениями питались придорожной падалью. Это могло сильно испортить его характер.
Папа закрыл капот.
«Ну что, получится починить?» – спросила я.
«Конечно, получится, – с оптимизмом в голосе ответил папа. – Если бы у меня были необходимые инструменты, я бы уже все починил».
В общем, экспедиция в Гранд-Каньон явно откладывалась. Теперь, как сообщил нам папа, надо вернуться в Финикс, чтобы взять необходимые для починки автомобиля инструменты.
«И как мы доберемся до Финикса?» – спросила Лори.
Можно попытаться поймать попутку. Правда, найти машину, в которую влезут двое взрослых и четверо детей, не так-то просто, размышлял вслух папа. Но мы ведь сильные и спортивные, поэтому без труда сможем вернуться домой пешком.
«Послушай, но ведь до дома почти сто двадцать километров», – возразила Лори.
«Совершенно верно, – ответил папа. – Но если мы будем проходить в час пять километров, то за день пройдем сорок, следовательно, будем дома через три дня». Идти надо налегке, поэтому все вещи, включая любимый мамин лук, мы должны оставить в машине. Мама очень любила свой лук, который ей в свое время подарил ее отец, поэтому папа с Брайаном спрятали его в сточной канаве поблизости от автомобиля.
Папа нес Морин на руках. Чтобы мы не унывали, он начал выкрикивать по-военному «Ать-два, ать-два!», но мама и Лори отказались идти в ногу. Мы шли в полной тишине. Через пару часов, которые показались вечностью, мы дошли до мотеля, мимо которого пронеслись всего за несколько минут до поломки машины. Автомобилей на дороге было мало. Папа «голосовал» каждой проезжающей машине, но никто не останавливался. Около полудня рядом с нами остановился огромный синий Buick с хромированным радиатором. За рулем сидела дама с высокой прической, словно она ехала из парикмахерской. Боковое стекло со стороны водителя опустилось.
«Бедняжки! У вас все в порядке?» – спросила сидящая за рулем дама.
Она спросила, куда мы идем, и когда мы ответили, что в Финикс, она предложила нас подвезти. Воздух в салоне машины от кондиционера был таким холодным, что у меня выступили мурашки. Дама за рулем предложила Лори раздать нам бутылки колы и сэндвичи из мини-холодильника в салоне. Папа заявил, что не проголодался.
Дама сообщила нам, что ее дочь проезжала по дороге и увидела нас. Когда она приехала к ней домой, то рассказала о несчастной семье, грустно бредущей вдоль дороги в пустыне. «Тогда я сказала дочери: «Мы не можем оставить этих бедных людей в пустыне. Наверняка бедные детишки умирают от жажды и голода».
Когда папа «отрубался», я делала попытки за ним убрать, но мама меня всегда останавливала. Она где-то прочитала, что алкоголики не помнят того, что натворили с пьяных глаз, поэтому, если за ними убираться, то они будут думать, что ничего не произошло. «Ваш папа должен увидеть, как он губит нашу жизнь», – сказала мама. Когда папа приходил в себя, то никак не комментировал состояние дома и вел себя так, словно погрома не произошло. Поэтому все члены нашей семьи привыкли постоянно переступать через валяющиеся на полу обломки мебели и осколки посуды.
Единственное, чему нас научила мама, – это тому, что, когда папа в отрубе, надо забрать все, что у него в карманах и в руках. Однажды я собрала у папы горсть мелочи и вынула бутылку из его стиснутых пальцев. Бутылка была на три четверти пуста. Мама никогда не пила, и я задумалась о том, что же папу так сильно привлекало в алкоголе. Я открыла бутылку и понюхала ее содержимое. Спиртовой запах ударил мне в ноздри, и, набравшись смелости, я сделала глоток. Вкус был ужасным, и жидкость обожгла рот. Я побежала в ванную и прополоскала рот.
«Я отпила глоток алкоголя, – сообщила я Брайану. – Ничего хуже в жизни не пробовала».
Брайан выхватил у меня бутылку и вылил ее содержимое в кухонную раковину. Потом он отвел меня к деревянному чемодану с надписью «Детские игрушки», где лежало много пустых бутылок. Каждый раз, когда папа приходил домой с початой бутылкой, Брайан ее забирал, выливал и складывал в чемодан. Он дожидался пока набиралось с десяток или более бутылок, и относил их на далекую свалку. Он знал, что папа рассердится, если увидит кучу пустых бутылок.
«У меня очень хорошее предчувствие по поводу Рождества», – сказала мама в начале декабря. Лори возразила, что последние несколько месяцев нельзя было назвать самыми сытыми в их жизни.
«Вот именно, – ответила мама. – Это сигнал Бога всем обездоленным вплотную заняться созданием собственного счастья. Бог помогает тем, кто сам себе помогает».
У нее было настолько хорошее предчувствие, что она решила в этом году отмечать Рождество точно по календарю, а не на неделю позже, как мы обычно делали.
Мама оказалась профи экономных покупок. Она высматривала ценники на донышках ваз и тарелок, изучала ценники на одежде. Она спокойно могла сказать продавщице, что 25-центовое платье стоит на самом деле десять центов, и чаще всего именно такую цену она и платила. За несколько недель до Рождества мама выдала каждому из нас по доллару на подарки и отвела в магазин уцененных товаров. Я купила маме красную вазу в виде розы, папе – пепельницу из оникса, склейку для Брайана, книгу об эльфах для Лори и для Морин мягкую игрушку – тигра с надорванным ухом, которое мама помогла пришить.
В день перед Рождеством мы пошли с мамой на заправку, где продавались елки. Мама выбрала темную, высокую, слегка засохшую елочку. «До конца дня ее вряд ли кто купит, а дереву нужны те, кто его будет любить», – сказала она продавцу и предложила ему три доллара. Тот посмотрел на маму и посмотрел на нас. У меня на платье не хватало нескольких пуговиц. На Морин была майка, которая начала протираться по швам. «Леди, это мы уценили до одного доллара», – сказал маме продавец.
Мы принесли елочку домой и украсили ее старыми бабушкиными игрушками: цветными шарами, гирляндой из длинных стеклянных колб, в которых булькала вода, и муляжами гигантских конфет. Мама не разрешила раньше времени открывать подарки и сказала, что мы их посмотрим после католической службы в полночь. Папа прекрасно знал, что в этот день все бары и большинство алкогольных магазинов будут закрыты, и подготовился заранее. Первый Budweiser он открыл уже утром за завтраком и к полуночи уже был не в состоянии стоять на ногах.
Я предложила, что, может быть, на сей раз папу стоит оставить дома, но мама заявила, что в такие минуты очень важно зайти в храм божий и засвидетельствовать свое почтение, поэтому папа поплелся вместе с нами. Во время проповеди священник говорил о непорочном зачатии и Деве Марии.
«Да, елки-палки, Мария была просто еврейской бабой, которая по неосторожности забеременела!» – заорал папа.
Все замерли и оглянулись на папу. Хор застыл с раскрытыми ртами. Даже священник потерял дар речи.
Папа радостно ухмыльнулся: «Иисус – это самый известный в мире внебрачный ребенок!»
Служки выпроводили нас на улицу без слов. По дороге домой папа обнял меня за плечи: «Девочка моя, если твой парень залезет тебе в трусы и ты окажешься беременной, вот тебе мой совет – начинай рассказывать всем, что это было непорочное зачатие, тогда по воскресеньям можешь рассчитывать на хорошие пожертвования».
Мне не нравилось, когда папа так говорил, и я попыталась от него отстраниться, но он крепко меня держал.
Дома мы постарались папу успокоить. Мама подарила ему один из подарков – зажигалку 20-х годов в форме шотландского терьера. Папа несколько раз ее зажег, а потом начал внимательно рассматривать.
«Чего-то мы не «зажигаем» на Рождество», – заметил папа и поднес горящую зажигалку к сухим иголкам елочки, которые мгновенно загорелись, и игрушки на дереве стали взрываться от высокой температуры. Дерево быстро занялось.
Несколько секунд мы стояли как вкопанные, потом мама велела нести воду и одеяла. Повалив елку на пол, мы потушили пожар, разбив при этом большинство елочных игрушек и испортив наши подарки. Папа сидел на диване и смеялся. Он заявил, что делает религиозности мамы большое одолжение, потому что дерево – исключительно языческий символ.
Мы стояли вокруг него мокрые и уставшие, а елка все еще дымилась на полу. Никто даже не сказал папе, что он испортил Рождество, которое мы планировали несколько недель и которое обещало быть лучшим Рождеством в истории нашей семьи. Когда у папы наступало помутнение рассудка, все мы закрывались и не обсуждали эту тему. Именно так мы в тот вечер и поступили.
Весной следующего года мне исполнилось десять лет. В нашей семье из празднования дня рождения не делали культа. Иногда мама вставляла в мороженое несколько свечек, и мы пели «С днем рождения тебя». Иногда родители могли купить подарок: комикс, пару трусов или обувь, но довольно часто они полностью забывали о дне рождения ребенка.
Поэтому я очень удивилась, когда в мой день рождения папа вывел меня на веранду и спросил, что я больше всего на свете хочу получить в подарок. «Понимаешь, у тебя юбилей. Ты размениваешь второй десяток, – сказал папа. – Ты очень быстро растешь, Горный Козленок, и пройдет совсем немного времени, как станешь самостоятельной. Если в мире есть что-то, что я могу для тебя сделать, пока я еще жив, скажи».
Я понимала, что папа не говорит о каком-нибудь экстравагантном подарке наподобие пони или игрушечного дома для кукол. Он спрашивал меня о том, что он может сделать для меня, чтобы мои уходящие детские годы были запоминающимися. Я знала, чего хочу больше всего на свете, но боялась его попросить. Я начинала нервничать даже при мысли о том, что могу произнести эти слова вслух.
Папа заметил мои колебания. Он присел на одно колено, чтобы не быть выше меня. «Ну что? Говори», – сказал он.
«Это очень серьезная вещь».
«Только попроси».
«Я боюсь».
«Ты знаешь, что, если это можно сделать, я это сделаю. А если это сделать невозможно, то я умру, пытаясь эту вещь для тебя достать».
Я посмотрела на облака в синем небе Аризоны. Не отрывая взгляда от далеких облаков, я глубоко вздохнула и спросила: «А ты можешь перестать пить?»
Папа молчал. Он опустил глаза на бетонный пол веранды, а потом посмотрел на меня как побитая собака. «Наверное, ты меня очень стыдишься?» – спросил он.
«Не очень. Но мама была бы очень счастлива, если бы это произошло. И денег у нас было бы больше».
«Не надо это объяснять», – сказал папа почти шепотом. Он встал, вышел в сад и сел под одним из апельсиновых деревьев. Я последовала за ним и села рядом. Я попробовала взять его за руку, но он сказал: «Дорогая, если не возражаешь, я хотел бы немного побыть один».
На следующее утро папа сказал, что собирается несколько дней провести в одиночестве в спальне. Он попросил нас его не беспокоить, в комнату не входить и играть на улице. В первый день все было спокойно, но когда я пришла из школы на второй день, то услышала, что из спальни раздавались страшные стоны.
«Папа?» – спросила я. Ответа не последовало. Я открыла дверь.
Папа был привязан к кровати ремнями и веревками. Не знаю, смог ли он это сам сделать или мама ему помогла. Он дергался и тянул опутывающие его оковы с криком: «Нет! Хватит! О, боже!» Его лицо было серым и потным. Я позвала его, но он меня словно не услышал. Я вышла на кухню и наполнила водой пустую бутылку из-под апельсинового сока на случай, если папа захочет пить, и села рядом с дверью спальни. Увидев меня, мама приказала мне идти гулять. Я сказала, что хочу помочь папе. Она ответила, что я ничем не могу ему помочь, но я все равно никуда не ушла.
Папа бредил несколько дней. Я приходила из школы, брала бутылку воды, садилась рядом с дверью спальни и сидела так до вечера. Брайан и Морин играли на улице, а Лори была в другой части дома. Мама рисовала в студии. Никто не обсуждал происходящее. Однажды, когда мы ужинали, из спальни раздался особенно громкий и страшенный крик. Я посмотрела на маму, которая спокойно разливала по тарелкам суп, словно ничего особенного не произошло.
«Сделай что-нибудь! – закричала я. – Помоги папе!»
«Твоему папе, кроме его самого, никто не может помочь. Он должен сам справиться со своими демонами», – ответила мама.
Примерно через неделю папа перестал бредить и попросил нас зайти в спальню. Я еще никогда не видела его таким худым и бледным. Он взял протянутую мной бутылку. Его руки так сильно тряслись, что, когда он пил, вода текла у него по подбородку.
Еще через пару дней папа начал ходить. Аппетита у него не было, и руки все еще тряслись. Я призналась маме, что, возможно, совершила ошибку, но мама заметила, что кризис помогает выйти из болезни. Еще через несколько дней папа почти пришел в норму. Он делал все медленно и стал молчаливым. Он часто нам улыбался и брал нас за плечи, иногда держась за что-то, чтобы не упасть.
«Интересно, как изменится наша жизнь?» – спросила я Лори.
«Никак не изменится. Он уже не впервые пытается бросить, но пока ни разу не получилось», – ответила сестра.
«На этот раз должен бросить».
«Почему ты так думаешь?»
«Потому что он обещал сделать это мне в подарок».
Целое лето папа приходил в себя. Дни напролет он сидел под апельсиновым деревом и читал. К началу осени его силы восстановились. Для того чтобы отметить свою новую жизнь, он решил, что семья должна поехать в долгое путешествие в Гранд-Каньон. Он планировал обойти лесничих и сотрудников парка, найти пещеру у реки и пожить в ней. Он предполагал купаться, ловить рыбу и готовить ее на костре. Мама с Лори будут рисовать, а мы с Брайаном исследовать геологические породы. Все будет как в добрые, старые времена, говорил папа. Нам, детям, в школу ходить не обязательно, потому что мама может дать нам образование лучше, чем все идиоты-учителя в школе, вместе взятые. «А ты, Маленький Козленок, соберешь прекрасную коллекцию минералов, даже лучше той, которая у тебя была».
Всем эта идея понравилась. Мы с Брайаном так развеселились, что запрыгали по комнате. Мы упаковали одеяла, еду, рыболовные снасти, Лорины карандаши и бумагу, любимое одеяло Морин цвета нежной лаванды, а также мамины холсты, кисти и краски. Все, что не поместилось в салоне, мы привязали на крышу автомобиля. Мы захватили мамин очень хороший и дорогой лук, инкрустированный вкладками из разных пород садовых деревьев, потому что, по словам папы, в каньонах могли столкнуться с самыми неожиданными животными. Он обещал нам с Брайаном, что к тому времени, как мы вернемся, будем стрелять не хуже настоящих индейцев. Если мы вообще вернемся. Может быть, мы решим жить в Гранд-Каньоне?
Мы выехали ранним утром и двинулись на север от Финикса. Мы проехали окраины города, машин стало мало, и папа начал ехать все быстрее и быстрее.
«Здорово, наконец, почувствовать себя в свободном полете!»
Мы мчались по пустыне, телефонные столбы у дороги так и мелькали. «Эй, Маленький Козленок, как считаешь, до какой скорости я могу разогнать этот автомобиль?» – вопил папа.
«Быстрее скорости света!» – кричала я. Я придвинулась ближе к переднему сиденью и чрез папино плечо взглянула на спидометр, который уже показывал 135 километров в час.
«Сейчас увидим, как стрелка спидометра уйдет до конца вправо!»
Я посмотрела на давящую на газ папину ступню. Мы опустили окна, и за нашими головами закружились карты, листы бумаги для рисования и сигаретный пепел. Стрелка спидометра достигла своего предела, остановилась на отметке сто миль в час (150 км в час) и потом выползла на пустое поле за цифрами. Машина начала заметно дрожать. Папа не снимал ногу с педали газа. Мама закрыла голову руками и попросила сбавить скорость, отчего папа стал давить на газ еще сильнее.
Неожиданно я услышала клацающий звук из-под низа машины. Я посмотрела в заднее окно и увидела, что за нами тянется густой шлейф серого выхлопного дыма. Потом из-под радиатора появились клубы пахнущего железом пара, который стал задувать в наши окна. Машина начала трястись еще сильнее, и с какофонией лязгающих звуков автомобиль начал терять скорость. Машина уже почти ползла, когда мотор окончательно заклинило, и он умер. Несколько метров мы по инерции проехали в полной тишине, и машина остановилась.
«Ты угробил машину», – сказала мама. Вместе с папой мы вылезли из машины и откатили ее к обочине дороги, а мама сидела за рулем. Папа поднял капот. Я посмотрела, как они с Брайаном внимательно изучают дымящийся и забрызганный маслом двигатель, а потом села в машину к маме, Морин и Лори.
Лори посмотрела на меня с укоризной, словно я была виновата в том, что машина сломалась. «Чего ты его все время поддерживаешь?» – спросила она.
«Не переживай, папа починит машину», – ответила ей я.
Мы просидели в машине довольно долго. Я рассматривала стаю американских грифов в небе и вспоминала Бастера. Может быть, я слишком хорошо к нему относилась. Он – всего лишь одна из птиц, которые поколениями питались придорожной падалью. Это могло сильно испортить его характер.
Папа закрыл капот.
«Ну что, получится починить?» – спросила я.
«Конечно, получится, – с оптимизмом в голосе ответил папа. – Если бы у меня были необходимые инструменты, я бы уже все починил».
В общем, экспедиция в Гранд-Каньон явно откладывалась. Теперь, как сообщил нам папа, надо вернуться в Финикс, чтобы взять необходимые для починки автомобиля инструменты.
«И как мы доберемся до Финикса?» – спросила Лори.
Можно попытаться поймать попутку. Правда, найти машину, в которую влезут двое взрослых и четверо детей, не так-то просто, размышлял вслух папа. Но мы ведь сильные и спортивные, поэтому без труда сможем вернуться домой пешком.
«Послушай, но ведь до дома почти сто двадцать километров», – возразила Лори.
«Совершенно верно, – ответил папа. – Но если мы будем проходить в час пять километров, то за день пройдем сорок, следовательно, будем дома через три дня». Идти надо налегке, поэтому все вещи, включая любимый мамин лук, мы должны оставить в машине. Мама очень любила свой лук, который ей в свое время подарил ее отец, поэтому папа с Брайаном спрятали его в сточной канаве поблизости от автомобиля.
Папа нес Морин на руках. Чтобы мы не унывали, он начал выкрикивать по-военному «Ать-два, ать-два!», но мама и Лори отказались идти в ногу. Мы шли в полной тишине. Через пару часов, которые показались вечностью, мы дошли до мотеля, мимо которого пронеслись всего за несколько минут до поломки машины. Автомобилей на дороге было мало. Папа «голосовал» каждой проезжающей машине, но никто не останавливался. Около полудня рядом с нами остановился огромный синий Buick с хромированным радиатором. За рулем сидела дама с высокой прической, словно она ехала из парикмахерской. Боковое стекло со стороны водителя опустилось.
«Бедняжки! У вас все в порядке?» – спросила сидящая за рулем дама.
Она спросила, куда мы идем, и когда мы ответили, что в Финикс, она предложила нас подвезти. Воздух в салоне машины от кондиционера был таким холодным, что у меня выступили мурашки. Дама за рулем предложила Лори раздать нам бутылки колы и сэндвичи из мини-холодильника в салоне. Папа заявил, что не проголодался.
Дама сообщила нам, что ее дочь проезжала по дороге и увидела нас. Когда она приехала к ней домой, то рассказала о несчастной семье, грустно бредущей вдоль дороги в пустыне. «Тогда я сказала дочери: «Мы не можем оставить этих бедных людей в пустыне. Наверняка бедные детишки умирают от жажды и голода».