Загадай любовь
Часть 20 из 38 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я тут же взвилась:
– Ты дура, что ли?
– Ш-ш-ш, – зашипела мама. Вообще разборки между нами были делом очень редким. Только в детстве мне могло попасть от старшей сестры из-за того, что я испортила ее вещи. Но с возрастом Алина стала намного терпимее и снисходительнее. Да и я почти не лезла на рожон. А теперь мы не могли сдержаться из-за любой мелочи. Тут же срывались друг на друга.
– Ты слышала, что она сказала? – возмущенно проговорила я, спрыгивая с подоконника.
Мама ведь была в курсе всей ситуации! Она знала, что инициатором тоже ужасного поцелуя была не я. Господи, зачем я вообще им об этом рассказала?
– Слышала, – кивнула мама, а затем повернулась к сестре: – Алина, извинись перед Наташей.
Алина наконец оторвалась от телевизора и посмотрела на меня немигающим взглядом.
– Что? – спросила она растерянно, будто только что очнулась от многолетнего сна. – Извиниться? Перед ней? Это она должна передо мной извиняться!
– Вот еще! Лучше терку лизнуть.
– Девочки! – ахнула мама. – Что с вами? Прекратите обе!
– Она целовалась с моим парнем! – закричала Алина.
– Уже после того, как вы расстались! – напомнила я. – Он же настоящий негодяй!
– И ты решила меня еще раз в этом убедить? – ехидно отозвалась сестра. Глаза у нее зло блестели, темная прядь упала на лицо, щеки раскраснелись… Ну хоть уже привычная бледность ушла.
– Конечно! Он – настоящий отморозок! – кричала я. Обычно нужно было постараться, чтобы вывести меня на эмоции. Как и Алину. Она – вечно позитивная и спокойная; я – безразличная и снисходительная. Но теперь мы ощетинились, как две дворовые кошки. Мама только растерянно переводила взгляд с сестры на меня. Я продолжала вопить: – И вообще, это он меня поцеловал!
– Потому что ты его спровоцировала!.. – Алина тоже вскочила с дивана. В какой-то момент мне показалось, что она схватит с журнального столика вазу и запустит ею в меня. – Эдик мне все рассказывал! Все, все! И как ты смотрела на него все время, и как касалась его, пока меня рядом не было, и как…
Я в ужасе посмотрела на маму и залепетала:
– Это неправда! Мама, честное слово, ничего такого не было!
– А я не хотела ему верить. Но теперь понимаю, что все сказанные тобою пренебрежительные слова в его сторону были исключительно для того, чтобы усыпить мою бдительность.
Я не верила, что родная сестра обвиняет меня в такой низости. Да, ей плохо. Ее мир рухнул. Но почему она в этом винит только меня? Что я ей сделала? Внезапно мне даже стало ее ни капельки не жаль. Она сама была слепа все это время.
– Да пошла ты… – произнесла я жестко, направляясь в коридор. Схватила куртку с вешалки. Из комнаты доносилось бормотание телевизора и мамин шепот: «Алина, ты не права… Ты вспылила…»
Вспылила? Она несправедливо обвинила меня во всех смертных грехах! Выставила какой-то падшей подлой девкой. Волна обиды и ненависти снова захлестнула меня, и я, натягивая куртку, выглянула из коридора в комнату.
– Отчасти ты сама виновата в том, что с тобой произошло! – зло заговорила я. – И в одном был прав твой обожаемый Эдичка: ты, Алина, безвольная тряпка, которая все ему прощала, и в итоге это привело к краху!
Алина не сводила с меня ненавидящего взгляда. Еще ни разу в жизни она не смотрела на меня такими глазами. Я могла представить со стороны, что мой взгляд был ничуть не добрее. Я поняла, что это – конец. Наверное, мы никогда не простим друг друга.
– Уходи, – спокойно сказала Алина.
И хотя я была уже в куртке и с шарфом в руках, все-таки нервно рассмеялась:
– С чего это мне уходить? Я здесь тоже живу, между прочим!
– Я не хочу тебя сейчас видеть, – проговорила сестра.
– Аналогично, – усмехнулась я, все-таки обуваясь. Оставаться сейчас в квартире рядом с сестрой у меня и у самой не было никакого желания. И перед тем, как выйти в подъезд, я выкрикнула: – Тряпка! Ненавижу тебя!
Еще никогда мне не хотелось так сильно обидеть сестру в ответ. Задеть, чтобы ей было еще больнее, чем есть. Я чувствовала вселенскую несправедливость.
Только оставшись одна на темной лестничной клетке, я дала волю слезам. Всхлипнула громко и жалостливо. Еще и еще. Горячие тяжелые слезы застилали глаза, скатывались по щекам. Я спустилась практически на ощупь, в спасении хватаясь за перила. Из-за слез и дороги толком не разбирала.
На улице надоевшая слякоть и снег с дождем. На обочинах – островки растаявшего снега. И ветер. Ледяной гудящий ветер, сбивающий с ног. Ну почему даже погода против меня?
Я шла по проспекту, вытирая непрекращающиеся слезы тыльной стороной ладони. Прохожие с удивлением косились на меня, но мне было плевать. Я старалась ни с кем не встречаться взглядом. На улице уже сгустились синие сумерки. Широкие украшенные витрины магазинов были ярко освещены. Порывистый ветер едва не сбивал с ног, но я упрямо брела дальше.
Сама не помню, как дошла до остановки. После рабочего дня еле втиснулась в переполненный автобус. Из-за вечерних пробок ехали медленно, надолго застревая на каждом светофоре. Кондуктор ругалась с кем-то в начале автобуса из-за неуплаты за проезд, рядом со мной два парня спорили о том, как лучше поделить шпоры для зачета по английскому. Девушка, сидящая у окна, долго трепалась по телефону, рассказывая о планах на Новый год… С кем встретит, какое платье на ней будет и что есть вариант заказать подешевле ящик очень хорошего шампанского. Все эти разговоры я слушала фоном. Просто людской шум, ничего не значащие обрывки фраз.
Толпа сама вытолкнула меня на нужной остановке, и я решила, что это знак. Мне хотелось быть именно здесь. У этого старого красивого дома, с неприветливым темным двором-колодцем. Здесь было еще сумрачнее, чем на улице, все вокруг накрыла мутная дождевая пелена. Над головой вспыхнул уличный фонарь, но это не прибавило двору никакого уюта.
Огромная лужа разлилась прямо из арки, словно озеро. В ней отражались зажженные в окнах огни и тот самый фонарь. Со стороны оживленного проспекта доносились голоса, слышалось гудение машин. Тут же из проехавшего авто донеслись глухие басы магнитолы. Город продолжал жить в своем привычном ритме.
Я застыла рядом с огромной лужей, думая, как лучше ее обойти. А может, это знак, что и не нужно мне идти дальше? Лучше развернуться и отправиться домой. Из размышлений меня вытянули веселые голоса. Я подняла голову и увидела их. В сумерках даже не сразу узнала… Только по знакомой походке. Он шел, трепетно держа ее за руку. Тогда я попятилась и встала под огромное дерево, чтобы меня не заметили.
Вот они тоже остановились у противоположного края лужи, не зная, как ее миновать. Он что-то негромко сказал ей, а она тихо рассмеялась. Полненькая, невысокая, с кудрявыми светлыми волосами, которые выбились из-под шапки. У нее очень миловидная внешность, но совсем не такой я представляла его спутницу жизни. Возможно, они учились вместе или познакомились недавно, где-нибудь в баре или через общих друзей… Наверняка она его ровесница. И, конечно, подходит ему.
Вот она привстала на носочки и поцеловала его. Несмело, трогательно, в щеку. И его лицо тут же стало счастливым. А вдруг сегодня у них первое свидание, и все только начинается? Вдруг у меня еще есть шанс все изменить? Или наконец просто отпустить?.. Любить безответно – это как добровольно поджигать себя, делая себе больно. Гореть в огне, не зная, как выбраться из этого пламени… Ну, вот и все, – решила я. Это конец. Несколько месяцев я лелеяла мечту. По-детски глупую, но в глубине души казалось, что все-таки осуществимую. Когда-нибудь. А оказалось, что никогда.
Возможно, не от такой большой любви, а уже от обиды слезы снова навернулись мне на глаза. Я смотрела, как Антон Владимирович с легкостью подхватил свою спутницу на руки и перенес через лужу. Меня они, конечно, не могли заметить. Они бы сейчас никого рядом не заметили, так были увлечены собой и своим счастьем. Я стояла в тени голого высокого дерева и боялась пошевелиться. Не сводила с них немигающий взгляд. И, как назло, дождь еще больше разошелся.
Почему любовь может причинять столько боли? Разве это не трепетное и сильное чувство, которое должно тебя делать только лучше? Я вспомнила о своей сестре, которая на почве несчастной любви сошла с ума. Перестала быть собой и стала какой-то незнакомой, озлобленной и несчастной Алиной.
Они будто нарочно уходили медленно, не спеша. О чем-то весело болтая в свете одинокого фонаря. А я вдруг вспомнила о своем новогоднем желании. Таким глупым теперь оно мне показалось. Закинутым глубоко в ящик. Все волшебство исчезло в миг. И я исчезла, как растаявший декабрьский снег.
Антон Владимирович и его девушка скрылись за углом дома, а я почему-то так и осталась стоять под дождем. И зачем сюда приперлась? Вот дура! Делаю самые нелогичные вещи на свете, а потом о них жалею… Я вышла из-под дерева и направилась в сторону проспекта. Погрязнув в своих печальных мыслях, не сразу услышала шум мотора. Из арки на скорости выскочила иномарка, осветив двор фарами. В последний момент я успела отскочить в сторону. Машина пронеслась мимо, по той самой огромной луже, обдав меня веером холодных брызг с ног до головы. Стало так холодно и неуютно, что меня бросило в дрожь. Если до этого мне казалось, что хуже мне уже не может быть, то теперь я поняла, как сильно ошиблась. Ледяные капли стекали по щекам к подбородку. В голове крутился только один вопрос: за что мне все это в один день? Как теперь возвращаться домой, облитой с ног до головы? Мне даже не хотелось ругаться на унесшегося водителя иномарки. Казалось, что это само собой разумеется. Этот день должен был закончиться только так, и никак иначе. Я великая неудачница. Никчемная, несчастная, глупая. Я все это заслужила. Стояла под проливным дождем, проклиная собственную жизнь.
Снова подул ветер, и меня бросило в дрожь. А когда я взглянула в сторону арки, сердце екнуло. На меня растерянно смотрел Тимур. В тусклом свете фонаря он казался каким-то незнакомым, но при этом, как и всегда, красивым. Макеев кивнул, подзывая меня к себе. И я пошагала к нему прямиком по луже, еще вдобавок промочив ноги.
Глава двенадцатая
В одном ботинке неприятно чавкало. В подъезде было сумрачно и холодно. Мы поднимались молча. Я искоса поглядывала на Макеева и почему-то не решалась сказать ни слова. Тимур был серьезным. Он вообще в последнее время редко улыбался. Хотя я и не могу припомнить его сияющим. Разве что когда он любезно кокетничал с Алининой подругой Катей на нашей даче. Ну, и раньше он иногда улыбался мне… В такие минуты они были похожи с Антоном Владимировичем, и я уже не могла разобрать, кому эта белозубая улыбка идет больше. И как я раньше не замечала этого сходства в мимике? Интересно, а другие одноклассники, как и я, даже не догадываются об их родстве? Но учителя-то, разумеется, в курсе…
Конечно, географ улыбался намного чаще, чем Тимур. Антон Владимирович вообще был очень обаятельным и дружелюбным. А от Макеева попробуй еще добиться улыбки. Прям царевна Несмеяна. Небрежность в одежде, коротко стриженные волосы, серьга в ухе… Макеев был далек от элегантного старшего брата. Но в этой его небрежности тоже была мужественность и привлекательность.
Мне хотелось, чтобы Тимур улыбнулся, но я не могла придумать, чем его развеселить. Да и самой веселиться не очень-то хотелось. Этот водитель, обливший меня с ног до головы, окончательно убил сегодняшний день. Мне казалось, что уже не будет ничего хорошего. И не только сегодня, а вообще… Жизнь кончена.
Когда мы остановились у квартиры Макеева, я внезапно осознала, что не могу в нее зайти. Было неудобно. Все еще дрожа от холода, я сделала шаг назад.
– Ты чего? – удивился Тимур, обернувшись.
Эта фраза – первая, которую он произнес за все время.
– Да неудобно как-то, – пробормотала я. От холода зуб на зуб не попадал. Не хватало только простыть перед Новым годом и пропустить долгожданный поход. Впрочем… Какая теперь разница? Ждать поездку с Антоном Владимировичем уже не имело смысла. Сердце его, как выяснилось, все-таки занято. А что касается моей простуды… Ну, заболею я, а может, даже умру. Алине наверняка будет только легче от этого. Надеюсь, ее до конца жизни будет грызть совесть из-за того, что я заболела после нашей ссоры. Я сбежала из дома, едва не попала под машину и замерзла насмерть. Мысль о том, как моя сестра будет страдать от раскаяния, мне понравилась гораздо больше, чем мысль о блондинке в вязаной шапочке. Хотя желание это было, конечно, нездоровое, но я была так обижена на сестру, что меня это даже ничуть не испугало.
– Дома никого нет, – сказал Макеев. – Отчим в командировке, мать на сутках. А Антон только недавно ушел.
– Я видела, – сказала я глухо.
Тимур снова обернулся. И в его глазах сверкнуло что-то незнакомое и злое. И тогда я подумала, что он наверняка подумал, будто я так убиваюсь из-за Антона… Конечно, доля правды в этом была (кому приятно, когда твои мечты летят к чертовой бабушке), но дело ведь было не только в нем. Макеев стал еще более колючим, и я решила, что он все-таки ревнует. И точно не нравится ему никакая Сабирзянова… И Катька не нравится. Он не обманывал и не шутил – ему нравлюсь только я. И от этой мысли я широко улыбнулась.
Смена моего настроения наверняка испугала Макеева. Все то время, пока он возился с ключами, Тимур не сводил с меня слегка недоуменного взгляда. Я и сама себя боялась. Меня кидало из стороны в сторону… Как при биполярном расстройстве. Я даже решила, что за один день сошла с ума.
Наконец замки поддались Макееву. Он распахнул дверь, и мы прошли в темную квартиру. Тимур включил бра на стене. При тусклом свете все в квартире казалось таинственным. Я встала напротив зеркала в полный рост и с ужасом осмотрела себя. Мокрая, жалкая, с распухшим от рыданий носом и грязевыми каплями на лице. Каштановые волосы как жесткая проволока, торчали из-под отяжелевшей шапки, которая сползла на лоб. Да уж, красавица… Ничего не скажешь! Макеев, который сейчас стоял за моей спиной и тоже смотрел на меня в отражении, по сравнению со мной был моделью с обложки модного каталога. Я вздохнула и произнесла:
– Ну я и чучело.
– Да, похоже, сегодня не лучший твой день, – наконец улыбнулся Тимур. Теперь я не смотрела на себя. Только на его отражение. В полутьме глаза Макеева казались еще чернее, а черты лица – как никогда притягательными. Тимур осторожно снял с меня влажную шапку, и мои волосы рассыпались по плечам. Мы стояли молча и пялились друг на друга в отражении с самым серьезным видом.
Тогда я не удержалась и показала Макееву язык. Он расслабленно рассмеялся и кивнул в сторону ванной.
– Можешь принять душ. Я тебе дам чистые вещи. А потом приходи на кухню, пока чай заварю.
Мы сняли верхнюю одежду. Тимур принес мне свои треники, которые приятно пахли стиральным порошком. Я зашла в ванную и снова уставилась в зеркало. При ярком освещении мой вид показался мне еще хуже. Надо же, какой кошмар… А я еще считала, что Алина после всех своих страданий неважно выглядит.
Я сняла грязные мокрые джинсы и стыдливо убрала их в угол. Нужно попросить у Тимура пакет. Ванная казалась стерильно чистой, и я совсем не вписывалась в интерьер. Принимая душ, не могла отделаться от мысли, что моюсь у собственного географа. А он даже не в курсе… М-да. Я вспомнила, как мы с близнецами дулись на Яну из-за того, что она скрывает подробности своего романа. Знали бы девчонки, у кого я торчу в гостях, упали бы в обморок.
Приняв душ и переодевшись в штаны Макеева, я снова критически осмотрела себя в зеркале. Конечно, треники были на несколько размеров больше. Тогда я подвязала их на талии.
Когда осторожно вышла из ванной, на кухне как раз посвистывал чайник. На столе стояли пирожные в виде корзиночек с милыми желтыми цыплятами и розочками. Сто лет таких не видела. В последний раз ела их в далеком детстве.
– Присаживайся, – кивнул Тимур.
Я смущенно уселась на край табуретки.
– Я твои ботинки на батарею поставил. И куртку почистил. А джинсы и шапку сейчас в стирку загружу.
– Ой, ты чего… Не нужно, – еще больше смутилась я. – Я домой унесу и сама постираю.
– Фигня, быстро с сушкой высушится. Не парься.
Тимур сказал это так легко, что париться действительно немного перехотелось. Хотя смущение никак не проходило.
– Милые пирожные, – сказала я, кивнув на «корзиночки».
– Ага. Это я за ними в магаз гонял, – ответил Тимур.
– Ты дура, что ли?
– Ш-ш-ш, – зашипела мама. Вообще разборки между нами были делом очень редким. Только в детстве мне могло попасть от старшей сестры из-за того, что я испортила ее вещи. Но с возрастом Алина стала намного терпимее и снисходительнее. Да и я почти не лезла на рожон. А теперь мы не могли сдержаться из-за любой мелочи. Тут же срывались друг на друга.
– Ты слышала, что она сказала? – возмущенно проговорила я, спрыгивая с подоконника.
Мама ведь была в курсе всей ситуации! Она знала, что инициатором тоже ужасного поцелуя была не я. Господи, зачем я вообще им об этом рассказала?
– Слышала, – кивнула мама, а затем повернулась к сестре: – Алина, извинись перед Наташей.
Алина наконец оторвалась от телевизора и посмотрела на меня немигающим взглядом.
– Что? – спросила она растерянно, будто только что очнулась от многолетнего сна. – Извиниться? Перед ней? Это она должна передо мной извиняться!
– Вот еще! Лучше терку лизнуть.
– Девочки! – ахнула мама. – Что с вами? Прекратите обе!
– Она целовалась с моим парнем! – закричала Алина.
– Уже после того, как вы расстались! – напомнила я. – Он же настоящий негодяй!
– И ты решила меня еще раз в этом убедить? – ехидно отозвалась сестра. Глаза у нее зло блестели, темная прядь упала на лицо, щеки раскраснелись… Ну хоть уже привычная бледность ушла.
– Конечно! Он – настоящий отморозок! – кричала я. Обычно нужно было постараться, чтобы вывести меня на эмоции. Как и Алину. Она – вечно позитивная и спокойная; я – безразличная и снисходительная. Но теперь мы ощетинились, как две дворовые кошки. Мама только растерянно переводила взгляд с сестры на меня. Я продолжала вопить: – И вообще, это он меня поцеловал!
– Потому что ты его спровоцировала!.. – Алина тоже вскочила с дивана. В какой-то момент мне показалось, что она схватит с журнального столика вазу и запустит ею в меня. – Эдик мне все рассказывал! Все, все! И как ты смотрела на него все время, и как касалась его, пока меня рядом не было, и как…
Я в ужасе посмотрела на маму и залепетала:
– Это неправда! Мама, честное слово, ничего такого не было!
– А я не хотела ему верить. Но теперь понимаю, что все сказанные тобою пренебрежительные слова в его сторону были исключительно для того, чтобы усыпить мою бдительность.
Я не верила, что родная сестра обвиняет меня в такой низости. Да, ей плохо. Ее мир рухнул. Но почему она в этом винит только меня? Что я ей сделала? Внезапно мне даже стало ее ни капельки не жаль. Она сама была слепа все это время.
– Да пошла ты… – произнесла я жестко, направляясь в коридор. Схватила куртку с вешалки. Из комнаты доносилось бормотание телевизора и мамин шепот: «Алина, ты не права… Ты вспылила…»
Вспылила? Она несправедливо обвинила меня во всех смертных грехах! Выставила какой-то падшей подлой девкой. Волна обиды и ненависти снова захлестнула меня, и я, натягивая куртку, выглянула из коридора в комнату.
– Отчасти ты сама виновата в том, что с тобой произошло! – зло заговорила я. – И в одном был прав твой обожаемый Эдичка: ты, Алина, безвольная тряпка, которая все ему прощала, и в итоге это привело к краху!
Алина не сводила с меня ненавидящего взгляда. Еще ни разу в жизни она не смотрела на меня такими глазами. Я могла представить со стороны, что мой взгляд был ничуть не добрее. Я поняла, что это – конец. Наверное, мы никогда не простим друг друга.
– Уходи, – спокойно сказала Алина.
И хотя я была уже в куртке и с шарфом в руках, все-таки нервно рассмеялась:
– С чего это мне уходить? Я здесь тоже живу, между прочим!
– Я не хочу тебя сейчас видеть, – проговорила сестра.
– Аналогично, – усмехнулась я, все-таки обуваясь. Оставаться сейчас в квартире рядом с сестрой у меня и у самой не было никакого желания. И перед тем, как выйти в подъезд, я выкрикнула: – Тряпка! Ненавижу тебя!
Еще никогда мне не хотелось так сильно обидеть сестру в ответ. Задеть, чтобы ей было еще больнее, чем есть. Я чувствовала вселенскую несправедливость.
Только оставшись одна на темной лестничной клетке, я дала волю слезам. Всхлипнула громко и жалостливо. Еще и еще. Горячие тяжелые слезы застилали глаза, скатывались по щекам. Я спустилась практически на ощупь, в спасении хватаясь за перила. Из-за слез и дороги толком не разбирала.
На улице надоевшая слякоть и снег с дождем. На обочинах – островки растаявшего снега. И ветер. Ледяной гудящий ветер, сбивающий с ног. Ну почему даже погода против меня?
Я шла по проспекту, вытирая непрекращающиеся слезы тыльной стороной ладони. Прохожие с удивлением косились на меня, но мне было плевать. Я старалась ни с кем не встречаться взглядом. На улице уже сгустились синие сумерки. Широкие украшенные витрины магазинов были ярко освещены. Порывистый ветер едва не сбивал с ног, но я упрямо брела дальше.
Сама не помню, как дошла до остановки. После рабочего дня еле втиснулась в переполненный автобус. Из-за вечерних пробок ехали медленно, надолго застревая на каждом светофоре. Кондуктор ругалась с кем-то в начале автобуса из-за неуплаты за проезд, рядом со мной два парня спорили о том, как лучше поделить шпоры для зачета по английскому. Девушка, сидящая у окна, долго трепалась по телефону, рассказывая о планах на Новый год… С кем встретит, какое платье на ней будет и что есть вариант заказать подешевле ящик очень хорошего шампанского. Все эти разговоры я слушала фоном. Просто людской шум, ничего не значащие обрывки фраз.
Толпа сама вытолкнула меня на нужной остановке, и я решила, что это знак. Мне хотелось быть именно здесь. У этого старого красивого дома, с неприветливым темным двором-колодцем. Здесь было еще сумрачнее, чем на улице, все вокруг накрыла мутная дождевая пелена. Над головой вспыхнул уличный фонарь, но это не прибавило двору никакого уюта.
Огромная лужа разлилась прямо из арки, словно озеро. В ней отражались зажженные в окнах огни и тот самый фонарь. Со стороны оживленного проспекта доносились голоса, слышалось гудение машин. Тут же из проехавшего авто донеслись глухие басы магнитолы. Город продолжал жить в своем привычном ритме.
Я застыла рядом с огромной лужей, думая, как лучше ее обойти. А может, это знак, что и не нужно мне идти дальше? Лучше развернуться и отправиться домой. Из размышлений меня вытянули веселые голоса. Я подняла голову и увидела их. В сумерках даже не сразу узнала… Только по знакомой походке. Он шел, трепетно держа ее за руку. Тогда я попятилась и встала под огромное дерево, чтобы меня не заметили.
Вот они тоже остановились у противоположного края лужи, не зная, как ее миновать. Он что-то негромко сказал ей, а она тихо рассмеялась. Полненькая, невысокая, с кудрявыми светлыми волосами, которые выбились из-под шапки. У нее очень миловидная внешность, но совсем не такой я представляла его спутницу жизни. Возможно, они учились вместе или познакомились недавно, где-нибудь в баре или через общих друзей… Наверняка она его ровесница. И, конечно, подходит ему.
Вот она привстала на носочки и поцеловала его. Несмело, трогательно, в щеку. И его лицо тут же стало счастливым. А вдруг сегодня у них первое свидание, и все только начинается? Вдруг у меня еще есть шанс все изменить? Или наконец просто отпустить?.. Любить безответно – это как добровольно поджигать себя, делая себе больно. Гореть в огне, не зная, как выбраться из этого пламени… Ну, вот и все, – решила я. Это конец. Несколько месяцев я лелеяла мечту. По-детски глупую, но в глубине души казалось, что все-таки осуществимую. Когда-нибудь. А оказалось, что никогда.
Возможно, не от такой большой любви, а уже от обиды слезы снова навернулись мне на глаза. Я смотрела, как Антон Владимирович с легкостью подхватил свою спутницу на руки и перенес через лужу. Меня они, конечно, не могли заметить. Они бы сейчас никого рядом не заметили, так были увлечены собой и своим счастьем. Я стояла в тени голого высокого дерева и боялась пошевелиться. Не сводила с них немигающий взгляд. И, как назло, дождь еще больше разошелся.
Почему любовь может причинять столько боли? Разве это не трепетное и сильное чувство, которое должно тебя делать только лучше? Я вспомнила о своей сестре, которая на почве несчастной любви сошла с ума. Перестала быть собой и стала какой-то незнакомой, озлобленной и несчастной Алиной.
Они будто нарочно уходили медленно, не спеша. О чем-то весело болтая в свете одинокого фонаря. А я вдруг вспомнила о своем новогоднем желании. Таким глупым теперь оно мне показалось. Закинутым глубоко в ящик. Все волшебство исчезло в миг. И я исчезла, как растаявший декабрьский снег.
Антон Владимирович и его девушка скрылись за углом дома, а я почему-то так и осталась стоять под дождем. И зачем сюда приперлась? Вот дура! Делаю самые нелогичные вещи на свете, а потом о них жалею… Я вышла из-под дерева и направилась в сторону проспекта. Погрязнув в своих печальных мыслях, не сразу услышала шум мотора. Из арки на скорости выскочила иномарка, осветив двор фарами. В последний момент я успела отскочить в сторону. Машина пронеслась мимо, по той самой огромной луже, обдав меня веером холодных брызг с ног до головы. Стало так холодно и неуютно, что меня бросило в дрожь. Если до этого мне казалось, что хуже мне уже не может быть, то теперь я поняла, как сильно ошиблась. Ледяные капли стекали по щекам к подбородку. В голове крутился только один вопрос: за что мне все это в один день? Как теперь возвращаться домой, облитой с ног до головы? Мне даже не хотелось ругаться на унесшегося водителя иномарки. Казалось, что это само собой разумеется. Этот день должен был закончиться только так, и никак иначе. Я великая неудачница. Никчемная, несчастная, глупая. Я все это заслужила. Стояла под проливным дождем, проклиная собственную жизнь.
Снова подул ветер, и меня бросило в дрожь. А когда я взглянула в сторону арки, сердце екнуло. На меня растерянно смотрел Тимур. В тусклом свете фонаря он казался каким-то незнакомым, но при этом, как и всегда, красивым. Макеев кивнул, подзывая меня к себе. И я пошагала к нему прямиком по луже, еще вдобавок промочив ноги.
Глава двенадцатая
В одном ботинке неприятно чавкало. В подъезде было сумрачно и холодно. Мы поднимались молча. Я искоса поглядывала на Макеева и почему-то не решалась сказать ни слова. Тимур был серьезным. Он вообще в последнее время редко улыбался. Хотя я и не могу припомнить его сияющим. Разве что когда он любезно кокетничал с Алининой подругой Катей на нашей даче. Ну, и раньше он иногда улыбался мне… В такие минуты они были похожи с Антоном Владимировичем, и я уже не могла разобрать, кому эта белозубая улыбка идет больше. И как я раньше не замечала этого сходства в мимике? Интересно, а другие одноклассники, как и я, даже не догадываются об их родстве? Но учителя-то, разумеется, в курсе…
Конечно, географ улыбался намного чаще, чем Тимур. Антон Владимирович вообще был очень обаятельным и дружелюбным. А от Макеева попробуй еще добиться улыбки. Прям царевна Несмеяна. Небрежность в одежде, коротко стриженные волосы, серьга в ухе… Макеев был далек от элегантного старшего брата. Но в этой его небрежности тоже была мужественность и привлекательность.
Мне хотелось, чтобы Тимур улыбнулся, но я не могла придумать, чем его развеселить. Да и самой веселиться не очень-то хотелось. Этот водитель, обливший меня с ног до головы, окончательно убил сегодняшний день. Мне казалось, что уже не будет ничего хорошего. И не только сегодня, а вообще… Жизнь кончена.
Когда мы остановились у квартиры Макеева, я внезапно осознала, что не могу в нее зайти. Было неудобно. Все еще дрожа от холода, я сделала шаг назад.
– Ты чего? – удивился Тимур, обернувшись.
Эта фраза – первая, которую он произнес за все время.
– Да неудобно как-то, – пробормотала я. От холода зуб на зуб не попадал. Не хватало только простыть перед Новым годом и пропустить долгожданный поход. Впрочем… Какая теперь разница? Ждать поездку с Антоном Владимировичем уже не имело смысла. Сердце его, как выяснилось, все-таки занято. А что касается моей простуды… Ну, заболею я, а может, даже умру. Алине наверняка будет только легче от этого. Надеюсь, ее до конца жизни будет грызть совесть из-за того, что я заболела после нашей ссоры. Я сбежала из дома, едва не попала под машину и замерзла насмерть. Мысль о том, как моя сестра будет страдать от раскаяния, мне понравилась гораздо больше, чем мысль о блондинке в вязаной шапочке. Хотя желание это было, конечно, нездоровое, но я была так обижена на сестру, что меня это даже ничуть не испугало.
– Дома никого нет, – сказал Макеев. – Отчим в командировке, мать на сутках. А Антон только недавно ушел.
– Я видела, – сказала я глухо.
Тимур снова обернулся. И в его глазах сверкнуло что-то незнакомое и злое. И тогда я подумала, что он наверняка подумал, будто я так убиваюсь из-за Антона… Конечно, доля правды в этом была (кому приятно, когда твои мечты летят к чертовой бабушке), но дело ведь было не только в нем. Макеев стал еще более колючим, и я решила, что он все-таки ревнует. И точно не нравится ему никакая Сабирзянова… И Катька не нравится. Он не обманывал и не шутил – ему нравлюсь только я. И от этой мысли я широко улыбнулась.
Смена моего настроения наверняка испугала Макеева. Все то время, пока он возился с ключами, Тимур не сводил с меня слегка недоуменного взгляда. Я и сама себя боялась. Меня кидало из стороны в сторону… Как при биполярном расстройстве. Я даже решила, что за один день сошла с ума.
Наконец замки поддались Макееву. Он распахнул дверь, и мы прошли в темную квартиру. Тимур включил бра на стене. При тусклом свете все в квартире казалось таинственным. Я встала напротив зеркала в полный рост и с ужасом осмотрела себя. Мокрая, жалкая, с распухшим от рыданий носом и грязевыми каплями на лице. Каштановые волосы как жесткая проволока, торчали из-под отяжелевшей шапки, которая сползла на лоб. Да уж, красавица… Ничего не скажешь! Макеев, который сейчас стоял за моей спиной и тоже смотрел на меня в отражении, по сравнению со мной был моделью с обложки модного каталога. Я вздохнула и произнесла:
– Ну я и чучело.
– Да, похоже, сегодня не лучший твой день, – наконец улыбнулся Тимур. Теперь я не смотрела на себя. Только на его отражение. В полутьме глаза Макеева казались еще чернее, а черты лица – как никогда притягательными. Тимур осторожно снял с меня влажную шапку, и мои волосы рассыпались по плечам. Мы стояли молча и пялились друг на друга в отражении с самым серьезным видом.
Тогда я не удержалась и показала Макееву язык. Он расслабленно рассмеялся и кивнул в сторону ванной.
– Можешь принять душ. Я тебе дам чистые вещи. А потом приходи на кухню, пока чай заварю.
Мы сняли верхнюю одежду. Тимур принес мне свои треники, которые приятно пахли стиральным порошком. Я зашла в ванную и снова уставилась в зеркало. При ярком освещении мой вид показался мне еще хуже. Надо же, какой кошмар… А я еще считала, что Алина после всех своих страданий неважно выглядит.
Я сняла грязные мокрые джинсы и стыдливо убрала их в угол. Нужно попросить у Тимура пакет. Ванная казалась стерильно чистой, и я совсем не вписывалась в интерьер. Принимая душ, не могла отделаться от мысли, что моюсь у собственного географа. А он даже не в курсе… М-да. Я вспомнила, как мы с близнецами дулись на Яну из-за того, что она скрывает подробности своего романа. Знали бы девчонки, у кого я торчу в гостях, упали бы в обморок.
Приняв душ и переодевшись в штаны Макеева, я снова критически осмотрела себя в зеркале. Конечно, треники были на несколько размеров больше. Тогда я подвязала их на талии.
Когда осторожно вышла из ванной, на кухне как раз посвистывал чайник. На столе стояли пирожные в виде корзиночек с милыми желтыми цыплятами и розочками. Сто лет таких не видела. В последний раз ела их в далеком детстве.
– Присаживайся, – кивнул Тимур.
Я смущенно уселась на край табуретки.
– Я твои ботинки на батарею поставил. И куртку почистил. А джинсы и шапку сейчас в стирку загружу.
– Ой, ты чего… Не нужно, – еще больше смутилась я. – Я домой унесу и сама постираю.
– Фигня, быстро с сушкой высушится. Не парься.
Тимур сказал это так легко, что париться действительно немного перехотелось. Хотя смущение никак не проходило.
– Милые пирожные, – сказала я, кивнув на «корзиночки».
– Ага. Это я за ними в магаз гонял, – ответил Тимур.