Выбор. Долгие каникулы в Одессе

Яти и еры уже отменили. А перьевая ручка для меня ни разу не препятствие, как для большинства попаданцев, о которых я читал. Я ухмыльнулся, а вот и мой первый «рояль». Начинал-то я учёбу в далёком, во всех смыслах, шестьдесят пятом году. А тогда и чистописание было в школьных предметах, да и писал первые четыре года обычной перьевой ручкой, и макал перо в непроливайку. Ну а моторику пальцев наработаю. Знания-то в голове никуда не делись. Тем более что именно в первые четыре года я и наработал свой каллиграфический почерк. Который через какую-то четверть века стал никому не нужен. Так как вся письменность пошла через компьютеры и принтерную печать.

– Сыночка, я завтра же поговорю с Розой Моисеевной. Она придёт на примерку, и мы всё с ней обсудим. Она хорошо знакома с Борухом Изральевичем, а он такой большой человек в Одессе и в народном образовании, шо я просто не знаю, куда уже больше. Он уже Профессор и почти Акадэмик. Думаю, он не откажет Розочке. – И обернувшись к доктору, загадочно прикрыла глаза и шёпотом добавила. – Поговаривают, что они оч-чень близкие знакомые!

Я усмехнулся, если там «лямур», то будет вообще прекрасно. Вряд ли профессор решится отказать своей пассии. Конечно, сам он организацией экстерната заниматься не станет, да в этом нет необходимости. Главное, что б у меня вообще появилась возможность сдать экзамены экстерном за начальную школу. А там уж посмотрим.

– Миша, если ты не против то я хотел бы спросить тебя за твою семью. Возможно, ты вспомнишь ещё что-нибудь?

Я пожал плечами. – Спрашивайте.

– Что ты помнишь о своём папе? Хоть что-нибудь? Может тебе твоя мама о нём что-нибудь рассказывала?

Я задумался. А действительно, что я вообще помню и знаю о своей родне? В «той» своей жизни как-то не задумывался, почему у нас так мало родственников. Точнее, вообще нет никого. Наверное, война выкосила? Помню, со слов отца, что мой дед по отцовской линии был капитаном, служил в артиллерии и погиб в сорок четвёртом в Румынии. Накрыло немецким снарядом. Бате в тот год исполнилось десять лет. И прадед мой в первой мировой войне тоже служил артиллеристом, и тоже погиб в Румынии во время Брусиловского прорыва в шестнадцатом году. Хм, какая-то она для нас «негостеприимная», эта Румыния.

По материнской линии тоже не всё так просто. Дед был арестован и расстрелян в тридцать восьмом году «по делу Тухачевского». О прадеде ничего не знаю, кроме того, что тот тоже был военным. Ни мать, ни отец на эту тему особо не распространялись, а у меня в молодости были другие интересы. Моя бабка по линии отца в войну в одиночку поднимала четверых детей, но выжил только отец. Зима, вирусная пневмония, и в течение недели «сгорели» трое старших. Отец выжил чудом. Крепкая была старушка, умерла, когда я служил срочную. По материнской линии бабку почти не помню, умерла, когда мне было семь лет. Замуж она так больше и не вышла, так что мать была единственным ребёнком. Ни тёток, ни дядек я не знаю, во всяком случае, о них мне не говорили. Я вздохнул. Помочь бы им. Но как? Кто я здесь? И что я могу? Засада!

– Миша, а деда своего помнишь?

– Нет, он погиб в Румынии. Артиллерист, капитан. Штаб попал под арт обст… – Чёрт! Я стиснул зубы. Опять мои слова вперёд мысли летят. Какой дед, какая Румыния? Я что, забыл какой сейчас год? Может мне и про «Заговор командармов» рассказать уж до кучи?

– Нет, я ничего не помню ни про бабушек, ни про дедушек. Никого не помню! – Я почти выкрикнул фразу, зло сжав кулаки и уставившись взглядом в стол. Вот дать бы тебе по шее… «Пинкертон» хренов.

– Мишенька, успокойся! Семён Маркович не хотел тебя расстраивать, не надо так нервничать. Он помочь тебе хочет. Вот, выпей ещё свежего чаю, а то в твоей чашке чай уже совсем остыл. – И мама Фира быстро поменяла мне чашки.

– Да какой это чай? Бурда… Неужто хотя бы Гринфилда не нашлось? – Бля… Я что, это сказал вслух? Я в ужасе поднял глаза на оторопевшую маму.

– Мамочка! Прости, я не со зла, просто сорвалось нечаянно! – Я спрыгнул со стула и подбежал к маме, уткнувшись лицом в её колени и обнимая их руками. – Прости меня, пожалуйста! Я сам не знаю что несу…

Я поднял мокрое от слёз лицо и посмотрел на маму. Пи…пец какой-то. В голове полный сумбур, меня бьёт дрожь и вновь кружится голова. Мне по-настоящему плохо. Но не от моего состояния, а от того, что я нагрубил этой доброй женщине. Которую неосознанно ощущаю как свою маму. В голове стоит шум, и я вдруг понимаю, что если она меня сейчас прогонит, то вряд ли я выживу в этом мире. Точнее, может и выживу, но вот кем я в нём стану? Чёртов «пинкертон», довёл до нервного срыва. На меня накатила какая-то безотчётная холодная злость и непонятная бесшабашная удаль. Я повернулся к доктору и произнёс:

– А фамилия моей родной мамы – Меншикова! Без мягкого знака после «н». И у нас в Сибири в каждом городе есть тьма «меншиковых», но кто из них ведёт свой род от Александра Данилыча, актуально будет лет через сто… если архивы сохранятся!

– Мишенька! Да у тебя кровь носом идёт! Семён Маркович, да сделайте уже хоть что-нибудь! Мишеньке плохо…

Меня тут же утащили в ванную. Тщательно умыли и, несмотря на моё вялое сопротивление, опять отправили в кровать. Доктор накапал каких-то капель в стакан с водой и заставил выпить. После чего меня сразу сморил сон. Уже засыпая, успел подумать – надо бы поосторожнее быть с этими микстурами. Хрен знает, что мне тут дают, могут и опиумной настойки дать. Это сейчас в моде. Так и наркоманом стать недолго…





* * *


– Ой, вей! Я так испугалась за Мишу! Что с ним, Семён Маркович? – Серафима Самуиловна присела за стол и начала обмахиваться носовым платком. – Говорите, не молчите! У него шо-то серьёзное?

– Нет. У мальчика обычный нервный срыв. Он очень сильно перенервничал. Но я вижу вокруг него большую тайну! И это такой гембель, шо он меня пугает!

– А шо не так? Обычный мальчик, который перенёс много горя и хватил лиха столько, шо другим на всю жизнь хватит, или я не везде права?

– Говорите, обычный мальчик? – Семён Маркович интонацией выделил «обычный» и, помолчав, продолжил. Когда я впервые его увидел, таки – да, я тоже подумал, шо это обычный мальчуган шести-семи лет, который попал в скверную историю. И я не совсем был уверен, что он из неё легко выкарабкается. Очень уж серьёзные травмы у него были. Но через три дня меня уже взяло сомнение, за его семь лет. Я бы сказал, шо ему уже восемь-девять, и я не нашёл у него тех страшных последствий, шо ожидал. А сегодня я уже просто боюсь шо сказать. Да, по внешнему виду ребёнку по-прежнему можно дать восемь лет, я бы сказал, что учитывая его печальную историю, ему можно дать даже все девять лет. Хотя это для меня и сомнительно.

НО! – Доктор воздел указательный палец вверх. – Вы слышали, КАК он говорит? И ЧТО он говорит? Это слова уже не девятилетнего ребёнка, и не десятилетнего. У мальчика, наверное, всё-таки были хорошие учителя, хоть он и срывает это. Да-да. Он помнит, но скрывает. Я думаю, что он «из бывших», и воспитание, скорее всего, получил за границей. Да и дед его, о котором он оговорился, штабс-капитан от артиллерии. А это как минимум академия генерального штаба. А туда «кухаркиных детей» не принимали. И папа его тоже, скорее всего военный или бывший военный, а не инженер, как думает мальчик. Хотя… Он мог пойти служить большевикам и по инженерной части. Но его убили! Кто? За что? Миша за это не говорит. А через два года умирает Мишина мама. А может её тоже убили? Но мальчик этого не знает, или не хочет признавать своим детским умом? И как апогей, через два года его самого пытаются убить! Мистика!

– Семён Маркович! Вы меня пугаете. Такие страсти рассказываете, шо просто, азохен вей! Как мог Миша воспитываться за границей, если он с мамой и папой жили в Омске? А это, на секундочку, Сибирь, а не Европа!

– Вот! Это и меня смущает. Значит, им надо было в Сибирь!

– Но зачем? К чему этот страшный гембель с риском для всей семьи?

Семён Маркович задумчиво побарабанил пальцами по своим губам. – Значит риск того стоил!

– Фирочка, вы помните, как Миша акцентировано назвал фамилию своей мамы? Он был уже не в себе, поэтому свои эмоции контролировал плохо.

– И шо такого он сказал? Шо фамилия его мамы Меншикова? Так я это помню. Он ещё сказал, что таких фамилий в Сибири много. Не вижу в этом ничего такого, за шо нужно рисковать.

– Фира! А много ли вы знаете восьмилетних детей, которые могут вспомнить за Александра Даниловича. Светлейшего Князя и родоначальника Фамилии?

– Ой, вей! Мне плохо уже, или ещё нет?! – Серафима Самуиловна в возбуждении прижала ладони ко рту. – Вы хотите сказать…? И она покосилась на дверь комнаты, где спал предмет обсуждения.

– Не сомневаюсь! – И доктор гордо вскинул голову.

– Сёма! Накапайте мне успокаивающего! Да куда вы полезли в свой саквояж? Вон, графинчик на столе стоит!

Я безмятежно спал в своей кровати, а за дверями шёпотом обсуждалась моя «ужасная тайна» и в жарких спорах рождалась и обрастала деталями моя легенда. Приобретая стройный и достоверный вид. А заодно разрабатывался план, как скрыть эту «ужасную тайну» от посторонних глаз и ушей. Дай людям возможность, и они искренне, сами за тебя придумают то, до чего сам бы ты никогда не додумался…






Глава 3. Здесь мне жить!




Изменения – это всегда страшно. Но никто не изменит за вас вашу жизнь.

(Пауло Коэльо)



Утро началось со вкусного запаха свежих оладушек. М-м-м как же я давно вас не пробовал! Встав с кровати и использовав ночную вазу по назначению, я заправил постель и направился на поиски источника аромата. В кухне шипел примус, и моя мама что-то мурлыкая себе под нос занималась тем, чем и должна заниматься любящая мать с раннего утра. А именно, пекла оладьи для своего сыночки.

– Миша, ты уже проснулся? Завтрак будет готов через четверть часа, иди в ванную и приведи себя в порядок. Зубной порошок и твоя щётка стоят на тумбочке рядом с умывальником. Надеюсь, ты умеешь ими пользоваться? А полотенце ты и сам увидишь. Оно поменьше и висит рядом с моим на крючке. И пододвинь к умывальнику скамеечку, а то тебе высоко будет.

Быстро умывшись, с некоторой неуклюжестью я воспользовался зубной щёткой. Мдя… такой щетиной можно и дёсны расцарапать с непривычки. Интересно, сколько лет было тому кабану, которого «пустили на щётки». Да и «зубной» порошок в это время, обычный толчёный мел, хоть и с лёгким привкусом мяты. Наверное, чтоб не так противно было во рту щёткой царапать. Но ничего, справился. В «моём» детстве зубной порошок тоже мало чем отличался от нынешнего. Разве что зубные щётки были пластмассовые, а не деревянные, как у меня сейчас.

Закончив с умыванием, вышел в кухню и увидел, как мама ставит на примус турку. Рядом с примусом на столе стояла ручная кофемолка и вполне современный на вид френч-пресс. Увидев который я чуть не получил когнитивный диссонанс. Но подойдя к столу, убедился, что это не современный мне девайс, а видимо его «прадедушка». И напоминал он маленький кувшинчик с большим носиком. Просто я не сразу заметил этот самый носик. Да и сам девайс был не из обычного мне стекла в металлическом «подстаканнике», а полностью металлический. Скорее всего, изготовленный из серебра или посеребрённый. Увидев мою заинтересованность «агрегатом», мама улыбнулась:

– Что Мишенька, тебе раньше никогда не приходилось видеть кафеолет? Это папе друзья подарили на день ангела. Специально во Франции заказывали по каталогу. Модная вещица, и дорогая! Папа очень любил пить кофе. Берегу как память. Даже Юзек не стал его сдавать на «нужды рэволюции», хотя туда он сдал всё моё приданное! – Мама печально вздохнула. – Вот, нашла в буфете банку и в ней немного зёрен. И решила сварить кофе. Я так-то не большая любительница этого напитка. Очень уж он горький. Но ты сказал, что не любишь чай, и я решила побаловать нас этим напитком. Садись за стол, сейчас будем немножко завтракать.

Мне стало стыдно. Вот же, блин! Я вчера так по-свински себя с ней повёл, а эта женщина зла не помнит и готова удовлетворить мою вчерашнюю прихоть.

– Мама, не обязательно пить кофе, если он тебе не нравится, давай я тебе лучше приготовлю «Раф»? Только надо сливки, или жирное молоко. А ещё мёд или сироп. Но можно обойтись и сахаром со щепоткой ванили. Ты как любишь, чтоб было очень сладко, или нет?

– Миша! Ты маму хочешь удивить совсем? Откуда ты знаешь такие слова? Я в первый раз слышу за «раф». Что это такое? А у тебя получится? – В голосе мамы чувствовалось удивление и неподдельная заинтересованность.

– Мамочка, лучше скажи, что у нас есть, и мы будем уже готовить этот напиток!

К моему немалому удивлению в доме нашлось и свежее молоко, и мёд и даже ванильный сахар с корицей. А в качестве питчера идеально подошёл кафеолет. Правда мама взглянув на мои мучения, решительно отобрала у меня этот девайс и сама взбила сливки для моего капучино и медовый «Раф для себя.

– Восхитительно! Никогда такого не пробовала. Действительно, кофе тут совсем не горький. И откуда только ты знаешь эти рецепты? – В ответ я лишь скромно пожал плечами.

Надо ли говорить, что в этот день мне пришлось ещё дважды выступать в роли бариста? Сначала пришёл Семён Маркович, а спустя некоторое время и Роза Моисеевна, на которую у меня уже были некоторые планы и надежды. Я постарался её очаровать и это мне удалось. Её, как и маму «медовый Раф» привёл просто в восторг. Но и капучино ей тоже понравился, а доктор от него просто млел. Мама и Роза Моисеевна удалились в «студию» на примерку, строго-настрого наказав мне туда не входить, а мы остались с доктором на кухне пить кофе, от которого меня уже начало мутить. Всё-таки для детского организма четвёртая чашка кофе с утра, это видимо чересчур.

– Миша, нам надо серьёзно поговорить! – Доктор взглянул на закрытую дверь в «студию» и пододвинул ко мне свой стул.

– Мы с твоей мамой вчера обсудили сложившуюся ситуацию, и пришли к мнению, что не стоит афишировать твоё появление у Эсфирь. И ни в коем случае не стоит упоминать трагические обстоятельства твоего появления. Пойми, Миша, это в твоих же интересах. Те негодяи, которые смогли сотворить такое с тобой, это очень нехорошие люди. И они могут не успокоиться до тех пор, пока не добьются своего. Так что пусть для всех, тот мальчик, которого нашли в подворотне, уже умер и его похоронили. К сожалению, в наше время в Одессе очень часто умирают. В том числе и маленькие дети. Я уже сделал соответствующую запись в морге нашей больницы. Надеюсь, никого не заинтересует моё исправление в журнале регистрации. Я, как доктор, часто освидетельствую умерших, и моя подпись никого не удивит.

Я с изумлением уставился на доктора. Ну, нифига себе! Я тут гадаю, как мне вписаться в этот мир, а за меня уже всё решили? Интересно девки пляшут!

– Семён Маркович, но как же я тогда объясню своё появление здесь? – Я вполне естественно для себя почесал затылок.

– А это мы с твоей мамой вчера уже придумали. Дело в том, что у Фирочки был двоюродный брат по отцу. Его многие в Одессе хорошо помнят. Он был гешефтмахером, в хорошем смысле этого слова, но однажды его гешефт не удался, и Иосифу пришлось делать ноги. Он не нашёл ничего лучшего, как тикать на восток. Хотел уехать в Америку, но немножко задержался в Харбине. Да так там и остался, как оказалось, навсегда. Сошёлся с местной мещанкой из русских переселенцев и от этой внебрачной связи у них родился мальчик. После смерти Иосифа от тифа, мать с мальчиком перебрались во Владивосток к родственникам. Фира даже писала туда письма, интересовалась у невестки за племянника. Но последнее письмо пришло с пометкой «адресат выбыл». И больше о них ничего не известно. Доходили смутные слухи, что они вроде бы как погибли, но точно никто ничего не знает. Родня Иосифа не одобряла его связи с гойкой, но о мальчике помнили и переживали за него. Так почему бы этому мальчику не вырасти и не стать отцом такого славного мальчугана как ты?

– Пойми Миша, это не предательство твоих мамы и папы. Память о родителях навсегда останется в твоём сердце. Но не надо, чтоб о них знал кто-то ещё. Это может быть опасно, в первую очередь для тебя. Ты это понимаешь?

Я задумчиво смотрел на доктора и мысленно ему аплодировал. Не знаю, что они с мамой себе вчера нафантазировали насчёт меня, но легенду для моего внедрения придумали – закачаешься! Комар носа не подточит.

– Но, Семён Маркович, разве я похож на еврея? Я ж чистокровный русак. Посмотрите на меня! Где вы видели таких евреев?

– И шо? И почему-таки обязательно всегда должен получиться только еврей? И отчего бы тому мальчику, шо вырос и стал твоим отцом, тоже не жениться на русской? Тогда в тебе всего четвертинка еврейской крови и таки-да, для всех ты будешь гоем. Это и по вашим, и по еврейским законам так. Но! Фире ты будешь родственником, в котором есть частичка родной еврейской крови, и никто из наших не бросит косого взгляда в её сторону за то, что она приняла участие в твоей судьбе.

– Но как я узнал о маме и попал в Одессу из Владивостока… один? В это же никто не поверит!

– О! – Доктор торжествующе поднял указательный палец вверх. – Мы с Фирой таки всё предусмотрели! Твой папа погиб от рук интервентов, а твоя мама, как только смогла, решила уехать в Одессу к твоим родственникам. Но заболела по дороге и в Омске скончалась. Ты стал сиротой, но у тебя осталось письмо с адресом Есфирь Самуиловны. Как удачно, что Фира сохранила то письмо, что вернулось из Владивостока. А восемь дней назад ко мне доставили крайне истощённого мальчика в голодном обмороке, у него я нашёл письмо с адресом Фирочки и сразу ей сообщил. И вот ты здесь!

Я слушал доктора со всё возрастающим изумлением и восхищением. Ему бы детективные романы писать, цены бы небыло такому автору, настоящий «Пинкертон»! Такую интригу закрутил на ровном месте, что я просто диву даюсь.

– А главное, Миша, если тебя когда-нибудь начнут расспрашивать, или ты сам случайно оговоришься, то ничего страшного не произойдёт. Вся твоя история от Омска до Одессы будет правдивой, а то, что было раньше, ты просто не помнишь в силу своего возраста и полученной травмы. Кстати, твою настоящую фамилию можно не скрывать. Фамилия довольно распространённая и ты вполне мог быть Лапиным по своей бабушке. Она ведь с Иосифом в законном браке не состояла. И папу твоего вполне могли звать Григорием, он ведь наполовину тоже был русским.

– Миша, только надо эту историю заучить наизусть. Вероятнее всего, тебя будут расспрашивать за папу и маму, так как у Фиры есть немножко родственников, а теперь получается, и у тебя есть тоже. Ты как, запомнишь её?

– А что там запоминать-то? Ничего сложного, но вот что делать с моей памятью. Я ведь действительно ничего не помню о себе. И как это объяснить, что я ничего не помню, но многое знаю?

– Ну, не так-то уж и много ты знаешь. Разве что по-французски хорошо говоришь и поёшь.

– Ich spreche nicht sehr gut Französisch und außerdem mit einem akzent.

– А мне показалось, что ты говоришь вообще без акцента. – Доктор отпил кофе и тут же поперхнулся. – Шо? Ты говоришь на идиш?