Выбор. Долгие каникулы в Одессе

Я взглянул на кухонное окно первого этажа с открытой форточкой и увидел чуть дрогнувшую занавеску. Ну, Цыган, ну спасибо! Я ни минуты не сомневался, от кого исходила идея этого «подарка». Нежно пробежался пальцами по клавишам и басам, прислушиваясь к звучанию и счастливо замер.

Чем же тебя отблагодарить? В «моём» времени был такой певец, Борис Давидян, больше известный как Бока. К сожалению, в моём «прошлом» он уже умер, но в девяностых годах был известным и популярным исполнителем шансона. И была у него одна песня о цыгане, которую я частенько исполнял в застольных компаниях. Пожалуй, что сейчас она будет как раз «в тему».

У костра цыганского горе, смех и плачь.

Полюбил цыганку я и один скрипач…[4]





Глава 8. Выбор




Вперёд нас ведут не резоны и доводы, а воля и желание.

Пауло Коэльо



Прошло чуть более года, как я очнулся в этом теле. Порой я задаюсь вопросом, а точно ли это прошлое моего мира? Нет, все исторические события, о которых я знаю по прежней своей жизни вроде бы, как и совпадают и те знаковые персоны, о которых я вспомнил, тоже существуют и вполне себе здравствуют. Но вот то, чему я сейчас являюсь свидетелем, явно прошло где-то мимо моего «прошлого» внимания. Или учителя нас так плохо учили, или сознательно пропускали некоторые «щекотливые» моменты истории. А может это я был таким нерадивым учеником? История никогда не была моим сильным местом, если только это не было напрямую связано с моей прошлой финансово-экономической «ипостасью».

Такой разгул велико-украинского национализма я наблюдал только после распада СССР. «Оранжевые революции», нескончаемые «Майданы», «кто не скачет – тот москаль»… Тогда это меня не касалось, хотя удивляло, а порой и просто забавляло. Ровно до тех пор, пока разговоры о «самостийности» и «незалежности» не сменились выстрелами танковых пушек в Донецке и Луганске. Помню свою первую реакцию на эти сообщения. «Да они там что, совсем охренели? Как можно стрелять в своих же людей?».

И только спустя какое-то время пришло понимание, что привычный мир изменился. И бывший СССР это уже не тот единый советский народ, что был раньше, и что нет уже больше «своих братских» народов. И в одной и той же стране могут быть и «свои» и «чужие». Помню, как поначалу обыватели злопыхали: «Сталина на вас нет! Он давно уж разогнал бы и пересажал всех нациков и навёл бы в стране порядок»! Ага, щас… наивные! Здесь Сталин есть и как раз с его полного одобрения и поддержки местные большевики проводят политику «украинизации» республики. В первую очередь это коснулось крупных городов, в том числе и Одессы.

Не могу сказать за остальные украинские города, но в Одессе закрываются русскоязычные журналы и газеты. Вместо них появляются другие, но уже на украинском языке. Преподавание в русскоязычных школах и училищах в приказном порядке переходит на украинский язык, а русскому языку отводится один-два часа факультатива в неделю. Вся документация в государственных и кооперативных организациях так же переводится на «українську мову». Белла Бояновна, наша соседка, неожиданно получила «повышение по службе», её начальницу уволили «за саботаж партийных решений и злостное сопротивление украинизации».

Я офигеваю от таких формулировок. Сама Белла в шоке, и бывшую начальницу-приятельницу жалко, и новая должность довольно «шаткая». Белла болгарка по отцу и еврейка по матери, и она боится что, несмотря на гимназию, знание украинского, русского, немецкого и французского языков усидеть на месте старшего делопроизводителя в такой престижной организации, как Черноморская контора «Совторгфлота» ей долго не удастся. В Украине набирает обороты компания по «коренизации», и на руководящие должности в массовом порядке назначаются «коренные» национальные кадры, зачастую в ущерб производству, но это, похоже, уже мало кого волнует.

– Фира! Они уволили Наталью Александровну! Кто я такая? Наточка большевичка с пятнадцатого года! А я? Да они и меня завтра коленом под зад выпнут! – Белла в панике. Конечно, для неё всё, что происходит вокруг, просто не вписывается в узкий обывательский мирок обычной одесской мещанки, вдруг вознесённой пусть и случайно, на гребень волны советской действительности. Как и для меня не укладывается в голове, что сейчас руководитель-большевик, занимающий не последнее место в табели о рангах, может открыто высказывать свою точку зрения на происходящие события и отстаивать её вплоть до собственного увольнения. И это не единичный случай и об этом пишут в газетах, причём с горячим одобрением подобных увольнений и осуждением этих «злостных оппозиционеров»!

Да это же какой-то сюр…. В мою бытность «там, в будущем» в среде руководителей-коммунистов любого ранга я даже не могу припомнить примера такой обескураживающей глупос… хм, принципиальности, во всяком случае, я о ней не слышал. В моё время это была «партийная когорта бессмертных», с завидной ловкостью и лёгкостью меняющая «руководящие кресла» одно на другое вплоть до самой пенсии. Даже во время краха КПСС и распада СССР основная биомасса этих «бессмертных» осталась на плаву. В большинстве своём ради сохранения карьеры отказавшись от прежних идеалов, сменив партийную принадлежность, национальность или приняв «нужное» вероисповедание. Не сомневаюсь, что ради сохранения своей должности они и сексуальную ориентацию сменили бы, не задумываясь. Вот и гложет меня сомнение, а в своём ли прошлом я нахожусь?





* * *


Но устроился в нем, в общем-то, я неплохо. Мама проявила-таки завидную настойчивость и вот уже год, как я учусь в Музыкально-драматическом институте, как сейчас называется Одесская консерватория. Причём настойчивость ей пришлось проявлять в отношении меня, чтоб убедить начать обучение. Поначалу я как-то легкомысленно отмахнулся от этой идеи. Нет в Одессе музыкальных школ? Да и не надо, я лучше работать пойду. Да вот только фиг там! В СССР детский труд запрещён законом. Будь ты хоть семи пядей во лбу или имей хоть десять аттестатов с отличием о полном среднем образовании, никто и никуда на работу тебя не примет, даже учеником дворника, пока тебе не исполнится полных четырнадцать лет. И то если только с разрешения родителей или опекунов. Так что меня повсюду ждал полный облом.

Конечно, я не собирался идти в дворники, но даже должность курьера в редакциях газет и журналов оказалась не для меня, зря только ноги бил в поисках работы. Даже разносчиком газет в типографию не взяли, вот и верь после этого фильмам. Оставалась только одна маленькая лазейка для обретения небольшого, но законного приработка. КЗОТ разрешал использовать детский труд в творческих коллективах. Несовершеннолетним можно было с разрешения родных выступать в цирковой или театральной труппе, принимать участие в концертах или сниматься в кино. Но понятно, что и это было не для меня. Никакими талантами я не блистал и кроме нашего двора никому известен небыл. К тому же, как следует поразмыслив, я понял, что консерватория это неплохой шанс для осуществления моих планов на будущее.

Впереди всех нас ждёт война и к её началу мне исполнится двадцать два года. Как-то повлиять на ход мировой истории или изменить её течение я не в силах, а это означает, что фронта мне не избежать. Если не будет военной или технической специальности, то мне прямой путь в пехоту. В советское время не скрывали, что до победы дожили только трое бойцов из сотни принявших свой первый бой в сорок первом году. Я не то что бы боялся смерти (одну-то жизнь уже прожил), но о статистике «трёх процентов» был наслышан, и умирать просто так не собирался.

Свою прежнюю мечту о море я с некоторым сожалением и грустью отставил в сторону. Да, во время ВОВ военные и гражданские моряки себя проявили героически. Были и оборонительные бои, в которых корабельная артиллерия сыграла немаловажную роль. Советские подлодки гибли, но фашистов топили, морская пехота, прозванная «чёрной смертью» из-за своих бушлатов наводила ужас на гитлеровцев, и конвои с ленд-лизом тоже внесли свой вклад в победу. Были и морские десантные операции….

Но это всё было не то. Я просто не успевал к началу войны занять хоть какое-то значимое место, чтоб не просто быть «пушечным мясом», но хоть как-то иметь возможность повлиять на текущие события. И военное училище мало чем могло мне в этом помочь. Что может сделать морской лейтенант или танкист, артиллерист, пехотинец? Только выполнить приказ вышестоящего командования и героически умереть в первые минуты боя. Если повезёт, то пережить первый бой и умереть в следующем. Но я уже решил, где и кем буду воевать, и что мне предстоит для этого сделать.

Видимо сыграла роль моя срочная служба в «прошлом-будущем». Я отлично знал весь боевой путь родного 33 ИАП. От момента его формирования, до прохождения мною срочной службы в военном городке подле Виттштока. Всё-таки историю части все служащие изучали на совесть, да и самому интересно было, если честно сказать. Так я знал, что уже к полудню 22 июня наш полкпрактически был полностью разбит, из полусотни самолётов не осталось ни одного неповреждённого.

Но подавляющее большинство потерь полк понёс на земле во время четвёртой волны бомбёжек. Уже в девять вечера остатки полка были отправлены на переформировку. Кто-то скажет, что за такое бездарное командование и размен своих сорока четырёх истребителей на четыре вражеских бомбардировщика надо отдавать под трибунал, и может в чём-то будет прав. Вот только отдавать было некого. В тот день командный и лётно-технический состав полка погиб почти полностью. Как и большинство остальных авиаполков Западного особого округа принявших на себя первый удар фашистов.

Командующий ВВС Западного особого округа, генерал – майор авиации Иван Иванович Копец с началом войны ставший командующим ВВС всего западного фронта, днём совершил облёт прифронтовых аэродромов ещё не занятых вермахтом. По результатам облёта он оценил потери более чем в 75 % только по лётному парку, уничтожение материально-технической базы почти на 80 % и гибель на земле более трети обученных лётчиков и опытного технического персонала. Понимая, что такой катастрофы ему не простят, Иван Иванович в тот же вечер застрелился, не пробыв в новой должности и суток.

А за все явные и мнимые грехи и огрехи советской авиации в первые дни войны, ответили Павел Рычагов и Яков Смушкевич. Лётчики-герои, прошедшие Испанию, Хасан и Халхин-Гол, воевавшие в «зимней» советско-финской войне, немало сил вложившие в становление и модернизацию ВВС были объявлены врагами народа и расстреляны как военные заговорщики. Вместе с ними были расстреляны и менее именитые, но от этого не менее опытные командиры авиаполков и авиадивизий, «не оправдавшие доверия». И вот эту историю, если очень сильно постараться я изменить мог. И моё обучение в консерватории, в этом моём старании, должно было сыграть важную, если не решающую роль.





* * *


Моё поступление на музыкальный факультет муздрамина обычным назвать было нельзя. Всё-таки школьного, да и вообще какого либо музыкального образования у меня не было. Но у меня был козырь в рукаве, который я, уже не сомневаясь ни в чём, готов был пустить в ход в любой момент. Этим козырем было моё хорошее знание популярных песен как советских, так и зарубежных. Не скажу, что тема плагиата меня совсем не волновала. Но я убедил себя, что в виду грядущих событий я имею право, как наследник использовать своё знание по своему усмотрению, если он пойдёт в конечном итоге на пользу моей стране.

Да, воровать нехорошо, но и я не просил, чтоб меня оставили в живых и сюда закинули. Похоронили бы меня «там», да и дело с концом. А раз случилось так, что я здесь и живой, и память мне не изменила, то и в поддавки с судьбой я играть не намерен. Прежние мои навыки остались со мной, хотя большей частью они находятся пока что только в моём сознании, но если мне удастся адаптировать их в этой реальности, то «читерить» я буду не испытывая никаких малейших моральных терзаний.

– Так Вы, Пётр Соломонович, утверждаете, что вот этот мальчик станет великим композитором? – черноволосый и кудрявый, с насмешливым выражением на лице с крупными чертами, молодой мужчина с интересом разглядывает скромного меня. Я стою, смущённо потупив взгляд и чуть прикусив губу. Надо же было мне вчера так встрять в неприятность, да ещё с кем! С самим Григорием Арнольдовичем… Правда, когда я его почти что сбил с ног, то и не подозревал, что мужчина, так некстати появившийся на моём пути, окажется самим товарищем Столяровым, профессором и ректором этого самого музыкального института, в который я сейчас и собираюсь поступать. А всё Додик виноват, вот нефиг было меня женихом дразнить и Соню доводить до белого каления.


Мы возвращались с пляжа Ланжерона, где провели весь день, а перед возвращением домой меня ещё потащили смотреть памятник Дюку де Ришелье и Потёмкинскую лестницу. Ага, как говорится «бешеной собаке семь вёрст не крюк», и откуда только силы взялись, но и с лестницы и на лестницу мы спускались и поднимались наперегонки. А домой возвращались мимо театра оперы и балета, вот там-то дурачась и шутя, я погнался за Додиком и неожиданно для себя врезался в невесть откуда взявшегося на моём пути мужчину. В последний момент я попробовал притормозить, но куда там!

Удар был настолько силён, что у меня аж в голове загудело, а мужчина, получив удар головой в живот, еле на ногах устоял и потом минут пять приходил в себя, отдыхиваясь и держась за моё плечо. Думал, что он мне уши оборвёт или по шее настучит, как отдышится, но пронесло. Видимо умоляющий взгляд Сонечки, покаянный бубнёж братьев и мой покорный вид его разжалобили. Только хмыкнул и головой покрутил, как отдышался, даже ругаться не стал. Просто отпустил плечо, и слегка толкнув меня, произнёс: «Ступай!» – и мы, радуясь и не веря себе, что так легко отделались, рванули со всех ног домой.

И вот я вновь стою перед этим мужчиной и от смущения разве что носком ботинка паркет в полу не ковыряю, но очень хочется. – Вы таки мне не верите? – Столярский склонив голову к плечу, с укоризной смотрит на своего именитого ученика и продолжает: – Когда я сказал, что «вот этот мальчик станет знаменитым дирижёром», мне тоже не все поверили, но вот я стою рядом с главным дирижёром Одесского театра оперы и балета, и теперь уже этот именитый дирижёр не верит мне, своему наставнику! Но я таки вам повторю, этот мальчик станет знаменитым и уже в недалёком будущем потрясёт своими талантами этот грешный мир. Это говорю Вам я – Пётр Соломонович Столярский!

– Да верю я Вам, Пётр Соломонович, тем более что этот юный гений вчера меня действительно уже потряс… до самой глубины души! – и Григорий Арнольдович расхохотался, чем привёл в недоумение всех присутствующих. – Прошу меня простить. – ректор вытер выступившие слёзы и со смехом рассказал о вчерашнем нашем столкновении. – Так куда ты вчера так торопился? И почему даже не попытался руками удар смягчить, раз уж наше столкновение было неизбежным?

– Да, шалили мы, Григорий Арнольдович, просто баловались, – я вздохнул. – а руки беречь надо, для музыканта это важно.

– А голова значит неважно, ей можно пренебречь? Запомните юноша, у музыканта нет второстепенных или ненужных частей тела, даже та часть, которой на стуле сидят, не менее важна, чем другие. – и, заметив мой недоумённый взгляд, пояснил: – Вот представь себе, что у тебя там заноза или, хм, к примеру, чирей? О чём будет думать музыкант, играя произведение? О том, чтоб сыграть красиво, или только о том, чтоб лишний раз не разбередить болячку? То-то же! Но то, что руки бережёшь, это похвально. Что ж, проходи к инструменту. Я тоже хочу послушать то, что привело моего учителя в восторг. А там и решать будем, что с тобой делать. Случай уж не совсем обычный, ни музыкального образования, ни… ничего вообще!

Дежавю! Другого слова не подберу. Опять я сдаю экзамен, опять на меня с интересом смотрят экзаменаторы, и опять у меня «группа поддержки». Разве что состав «экзаменаторов» немного другой, да «группа поддержки» не в полном составе. Ну и моя конечная цель тоже немного другая. Не сдать экстерном, а всего лишь поступить, но от этого задача не становится менее сложной и трудной. Правда, один «кирпичик» в «фундамент победы» уже заложен. Мама принесла и предоставила «великому Ареопагу» мой аттестат о полном среднем образовании, чем произвела фурор и вызвала нездоровый ажиотаж среди присутствующих, о причинах которого я сразу не догадался.

Прикрыв глаза и немного посидев просто привыкая к банкетке, провёл руками по клавишам рояля, опробовал педали и размял кисти рук. А потом отрешился от всего и заиграл. Начал со «свадебного вальса», затем «мой детский каприз» и закончил «Хава Нагила». Посидев минуту в тишине, я повернулся к моим экзаменаторам и замер, ожидая их вердикта.

– Миша, это и правда, всё ты написал? – В голосе Столярова звучало неприкрытое изумление.

– Нет, Григорий Арнольдович. Хава Нагила – это народная еврейская песня. Я просто где-то услышал эти слова и мотив, и подобрал музыку для рояля на слух. Моя тут только аранжировка. «Каприз» и «Свадебный вальс» напевала моя мама, тут тоже только моя аранжировка для рояля.

– Ну, надо же! Прошло всего десять лет, и она уже «народная»… – Столяров саркастически хмыкнул. – «Просто подобрал и аранжировал»… Слова-то какие! Вот так вот… просто взял… и подобрал на слух! – Григорий Арнольдович вскочил со стула и начал возбуждённо ходить вдоль сцены. Остановившись напротив стола с экзаменаторами, он обратился к тёмноволосому мужчине с аристократической внешностью. – Николай Николаевич, а что вы можете сказать по поводу мальчика? Будем принимать?

– Конечно, будем. Вопрос только куда. Если в техникум, то у меня возражений нет. Хоть сейчас подпишу экзаменационный лист. Но если вопрос стоит об институте, то трёх сыгранных произведений маловато будет. Те шероховатости, что мы услышали, препятствием не являются. Это просто отсутствие практики сказывается. Тем более что я внимательно смотрел, как себя к выступлению подготавливал абитуриент и как он играл. Вижу, что когда-то практика у него была, хотя в силу его возраста, не думаю, что большая. Так что по техникуму принципиальных возражений у меня нет. А после техникума молодой человек, если пожелает, сможет закончить и наш Институт.

Э, ребята… Такой хоккей нам не нужен! Зачем мне техникум, если мне сейчас уже только институт подходит, то есть консерватория? Нафиг я буду время терять, если оно у меня и так в обрез, хоть об этом никто не догадывается? Получить такую фору по времени на школе и профукать её на техникум? Не…! Так не пойдёт… Я хмуро посмотрел на Ник-Ника, как я его для себя окрестил для краткости и, поймав его удивлённо-вопросительный взгляд, спросил: – А сколько произведений надо сыграть, чтоб было достаточно для поступления в институт?

Вилинский, как я позже узнал его фамилию, с изумлением переспросил: – Простите, не понял? Вы готовы нам сыграть ещё несколько произведений? Я, видимо, неточно выразился, я имел в виду своих произведений! – я кивнул головой, показывая, что услышал его и повторил вопрос: – Так сколько своих произведений я должен сыграть, чтоб поступить в институт? – Николай Николаевич растерянно обвёл взглядом замерших коллег и снова перевёл взгляд на меня. – Простите, Вы хотите сказать, что у Вас есть свои произведения? – его удивление было неподдельным, как и выражение крайнего изумления на лицах экзаменаторов.

И только моя «группа поддержки» держала невозмутимый «покер фейс». Мама просто не совсем поняла, о чём идёт речь, но она уже неделю как видела в моих руках аккордеон и слушала мои песни, которыми я услаждал её слух, одновременно восстанавливая свои навыки. А Семён Маркович просто наслаждался ситуацией, когда не только он один уходит в ступор, и сейчас выглядел как кот, где-то стыривший кусок сала. Так же счастливо щурился и из-под тишка показывал мне большой палец.

– Я хочу сказать, что я готов сейчас вам сыграть свои произведения, и хочу вас уверить, что они прозвучат впервые, и вы будете первыми, кто их услышит в этом мире и в этом времени. – согласен, моя фраза выглядит слегка пафосно и немного напыщенно, надеюсь, это спишут на моё возбуждение. Но ведь в главном-то я не соврал, «впервые в этом мире и в это время»!

– Ну… Сыграйте нам что-нибудь. – и Вилинский выйдя из-за стола, подошёл к роялю, с подозрением оглядев инструмент и мои руки. Он что, шпаргалки ищет? Я усмехнулся этой мысли, и уже обращаясь ко всем присутствующим произнёс: – Как вы знаете, я – сирота. Мои родители погибли и более двух лет я скитался и беспризорничал, пока не нашёл свою нынешнюю Маму. Моя песня посвящается этим поискам. Но я не хочу петь обычную «жалейку» о том, через что мне пришлось пройти. Сегодня в нашей стране, таких бродяг как я – миллионы.

Кому-то не повезёт так, как повезло мне. Но кто-то тоже найдёт свою Маму. И у всех брошенных и потерянных детей должна быть надежда и вера в это чудо. Поэтому я написал сказку о Мамонтёнке, очнувшемся на далёком севере среди ледяного безмолвия и оказавшегося в полном одиночестве. Добрый старый морж подсказал мамонтёнку, что в далёкой и жаркой Африке живут большие слоны, на которых мамонтёнок очень похож. Наверное, и его Мама тоже находится там. Вот и отправился мамонтёнок в далёкое и опасное путешествие по морю на льдине в поисках своей Мамы. А это его песенка. – Я вновь повернулся к роялю и опустил руки на клавиши.

По синему морю к зелёной земле…

… Ведь так не бывает на свете, чтоб были потеряны дети![5]





Я закончил играть и в полной тишине осмотрел своих возможных будущих преподавателей, задумчиво разглядывающих меня. Только моя мама, уткнувшись лицом в пиджак Семёна Марковича, приглушённо всхлипывала, стесняясь показать своё заплаканное лицо.

– Вчера вечером я уже рассказал эту сказку и спел песенку своим друзьям, и она им понравилась. Наверное, её можно петь на детских утренниках и праздниках. Она коротенькая, мелодичная и легко запоминается. Только я не знаю, как это устроить и что с ней делать дальше. Но это не единственная моя песня, что я хочу сыграть для Вас. Следующая песенка будет немного сложнее и, наверное, она больше подойдёт для детского хорового исполнения. – я улыбнулся и подмигнул экзаменаторам. – Николай Николаевич, Юлия Александровна, подпевайте! – и увидев на их лицах лёгкое замешательство от столь неожиданного предложения, с трудом сдерживая усмешку, вновь вернулся к инструменту. Ничего! Сейчас я вас расшевелю, у меня есть чем. Да и сам я, похоже, поймал кураж. Эк меня распирает-то!

Вместе весело шагать по просторам…

… И, конечно, припевать лучше хором, лучше хором, лучше хором![6]





А ведь и правда, лучше хором! Солидные и заслуженные преподаватели столпились вокруг моего рояля и самозабвенно подтягивают припев детской песенки, а я добрым словом вспоминаю Льва Моисеевича Матусовского и Владимира Яковлевича Шаинского, написавших слова и музыку к этой замечательной песне. Отзвучали последние аккорды и смолкли звуки. Взрослые и респектабельные люди смущённо переглядываются, словно стыдясь своей проявленной несдержанности, но отходить от рояля не торопятся. Я вздыхаю. Руки-то с непривычки уже устали, но железо надо ковать пока оно горячо. И поэтому я вновь с немного грустной, и одновременно самой очаровательной улыбкой, на какую только способен, обращаюсь к этим взрослым детям.

– Я почти не помню, что со мной было раньше, возможно это и к лучшему, ведь моя жизнь только начинается. Начинается с чистого листа и передо мной, я верю в это, лежит долгий путь. Я очень надеюсь на то, что моё будущее окажется ко мне менее жестоким, чем моё прошлое. Об этом моя следующая песня. Моя просьба, моя молитва…

Слышу голос из прекрасного далёка…[7]





Я закончил играть и замер в полной тишине. Но вдруг раздались хлопки, это мне аплодировали преподаватели, но аплодисменты раздавались и от раскрытых дверей в аудиторию где перед входом столпились студенты и не жалея сил били в ладони. – Браво! Молодец! Бис! Брависсимо! – студенты восторженными возгласами выражали свои эмоции. Пётр Соломонович торжествующе посмотрел на Столярова. – Ну, что я тебе говорил? Теперь не сомневаешься?

И вдруг неожиданно нагнулся ко мне и, погладив по голове, шепнул на ухо: – Ты конечно талант, я в этом не сомневался, но теперь встань и выйди на поклон, публика это любит. Привыкай! – и приобняв, помог мне встать с банкетки. А затем, шутливо придавливая шею, заставил раскланяться перед преподавателями и отдельно перед студентами, чем вызвал новый шквал аплодисментов. Это был мой первый маленький триумф.

Меня приняли на первый курс института и назначили стипендию, но напрасно я раскатал губу, что буду что-то получать. Я никогда не учился в музыкальной школе, тем более в училище, но от Лоры, своей первой возлюбленной в «той» жизни знал, что музыкальное обучение в союзе всегда было платным. Меня сбила с толку формулировка «на полную стипендию». Оказалось, «полная стипендия» означала лишь то, что за моё обучение маме платить не придётся, это берёт на себя институт.

Стал понятен и тот нездоровый ажиотаж вызванный моим аттестатом. Одно дело получать в студенты детей уже «испорченных» чьим-то «неправильным» обучением и совсем другое, когда в руки попадает «нетронутый» экземпляр, да ещё и с явными перспективами. Так что за меня даже развернулась «мини битва» между преподавателями. Но к моему облегчению её результат меня полностью удовлетворил.