Вы хотите поговорить об этом?
Часть 39 из 52 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
За время своего двухнедельного отсутствия он отрастил бороду. Еще он сменил кардиган на удобную офисную рубашку, разношенные лоферы на модные слипоны вроде тех, что носит Джон, и выглядит совершенно другим человеком.
– Здравствуйте, – говорит он как обычно.
– Ого, – говорю я немного громче, чем планировала. – Столько перемен. – Я жестом указываю на приемную, но таращусь на его бороду. – Теперь вы и правда выглядите как психотерапевт, – добавляю я, поднимаясь и пряча свое потрясение за шуткой. На самом деле его борода совсем не похожа на те унылые бороды, что по давней традиции виднеются на лицах известных психотерапевтов. Борода Уэнделла стильная. Взлохмаченная. Дерзкая.
Он выглядит… привлекательно?
Я вспоминаю, как ранее отрицала романтический перенос. И я говорила правду – как мне казалось. Но почему сейчас мне так некомфортно? Неужели мое подсознание без моего ведома крутит страстный роман с Уэнделлом?
Я захожу в его кабинет, но задерживаюсь в дверях. Офис тоже изменился. База все та же – L-образная форма дивана, рабочий стол, большой шкаф, книжная полка, столик с салфетками – но цвет стен, ковровое покрытие, картины, кушетка и подушки изменились. Выглядит потрясающе! Ошеломительно. Великолепно. Я, разумеется, о кабинете. Кабинет выглядит шикарно.
– Вы нанимали декоратора? – спрашиваю я, и он кивает головой. Я так и думала. Если предыдущий интерьер был его рук делом, ему однозначно нужна была помощь профессионала. Но обновления идеально подходят Уэнделлу. Новому Уэнделлу. Принаряженному, но все еще скромному Уэнделлу.
Я сажусь на место В, изучаю новые подушки и пристраиваю их за спиной на новой кушетке. Я помню, как нервничала в первый раз, когда села так близко к Уэнделлу, как это место казалось слишком близким, слишком незащищенным. Сейчас я снова чувствую то же самое. Что, если я увлечена Уэнделлом?
Это не было бы чем-то необычным. В конце концов люди обнаруживают, что их влечет к коллегам, супругам друзей и разным мужчинам и женщинам, с которыми они встречаются в течение дня. Почему бы не к психотерапевтам? Особенно к психотерапевтам. В ходе терапии возникают и чувства сексуального характера – а как иначе? Легко смешать интимные переживания романтических отношений или секса с интимным опытом, в ходе которого кто-то уделяет безраздельное внимание деталям вашей жизни, принимает вас полностью, поддерживает без каких-либо условий и отлично вас знает. Некоторые пациенты даже начинают открыто флиртовать, часто не осознавая свои скрытые мотивы (вывести психотерапевта из равновесия; отвлечь его от трудной темы; вернуть себе власть, почувствовав себя беспомощным; отплатить психотерапевту единственным известным пациенту способом). Другие пациенты не флиртуют, зато яростно отрицают любое влечение, как Джон, который сказал мне, что я женщина не того типа, которую он бы выбрал в любовницы. («Без обид».)
Но Джон часто обращал внимание на мою внешность. «Теперь вы выглядите как настоящая госпожа» (когда я делала мелирование); «Стоит быть поосторожнее, некоторые могут заглянуть в декольте» (когда я надевала блузку с V-образным вырезом); «Это ваши самые убийственные туфли на после работы?» (когда я надевала каблуки). Каждый раз я пыталась обсудить его «шутки» и чувства, которые за ними лежали.
И вот теперь я сама отпускаю глупые шутки в адрес Уэнделла и нелепо улыбаюсь. Он спрашивает, является ли это реакцией на его бороду.
– Я просто еще не привыкла к ней, – говорю я. – Но вам хорошо. Оставьте так.
Или не оставляйте, думаю я. Может быть, она меня слишком привле… Отвлекает.
Он поднимает правую бровь, и я замечаю, что его глаза сегодня выглядят по-другому. Ярче? И всегда ли у него была эта ямочка? Что вообще происходит?
– Я спрашиваю потому, что то, как вы реагируете на меня, имеет отношение к тому, как вы реагируете на мужчин…
– Вы не мужчина, – перебиваю я, смеясь.
– Нет?
– Нет! – говорю я.
Уэнделл притворяется удивленным.
– Ну, в последний раз, когда я проверял…
– Верно, но вы знаете, что я имею в виду. Вы не мужчина-мужчина. Вы не парень. Вы психотерапевт. – Я с ужасом осознаю, что снова говорю, как Джон.
За несколько месяцев до этого я обнаружила, что мне трудно танцевать на свадьбе из-за какой-то мышечной слабости в левой ноге – всему виной моя таинственная болезнь. На сессии я рассказала Уэнделлу, как грустно мне было смотреть на то, как все остальные танцуют. Уэнделл сказал, что я все еще могу танцевать на здоровой ноге, мне просто нужен партнер.
– Ну, – сказала я, – разве не потеря партнера стала первопричиной того, что я осела здесь?
Но Уэнделл имел в виду не романтического партнера. Он сказал, что я могла бы попросить кого-нибудь – чтобы можно было опереться на другого человека, если мне нужна поддержка, в танце или в чем-то еще.
– Я не могу просто попросить кого-нибудь, – настаивала я.
– Почему нет?
Я закатила глаза.
– Вы можете попросить меня, – сказал он, пожимая плечами. – Знаете, я хороший танцор. – Он добавил, что раньше серьезно занимался танцами.
– Правда? Какими именно? – Я не знала, шутит ли он. Я попыталась представить себе неуклюжего Уэнделла танцующим – как он путается и спотыкается.
– Балетом, – сказал он без тени смущения.
Балетом?
– Но я могу танцевать что угодно, – продолжил он, улыбаясь моему недоверию. – Свинг, модерн. Что бы вы хотели станцевать?
– Ни за что, – сказала я. – Я не буду танцевать со своим психотерапевтом.
Меня беспокоило не то, что в его предложении было что-то непристойное. Скорее я не хотела таким образом тратить время своей сессии. У меня были вещи, о которых я хотела поговорить – например, то, как я справляюсь со своим состоянием здоровья. Но часть меня также знала, что эта интервенция может быть полезной, что танец позволяет нашему телу выразить эмоции тем способом, который иногда неподвластен словам. Когда мы танцуем, мы выражаем свои скрытые чувства, разговаривая через тело, а не через разум – и это может помочь выбраться на новый уровень осознанности. Собственно, отчасти на этом и построена танцевальная психотерапия. Это еще одна техника, которую используют некоторые психотерапевты.
Но все равно – нет.
– Я ваш психотерапевт и мужчина, – говорит мне сегодня Уэнделл, добавляя, что мы все общаемся с людьми по-разному, основываясь на разных вещах, которые в них замечаем. Оставив в стороне политкорректность, мы не слепы эмоционально к таким качествам, как внешний вид, одежда, гендер, раса, этническая принадлежность или возраст. Так работает перенос. Если бы моим психотерапевтом была женщина, говорит он, я бы реагировала на нее так, как реагирую на женщин. Если бы Уэнделл был коротышкой, я бы взаимодействовала с ним как с кем-то, кто скорее низок, чем высок. Если…
Пока он говорит, я не могу перестать таращиться на него-«нового», пытаясь составить свое мнение. Мне кажется, раньше меня не тянуло к Уэнделлу. Меня не тянуло ни к кому. Я горевала, и лишь после постепенного пробуждения я вновь начала чувствовать влечение к миру.
Иногда, когда приходит новый пациент, я спрашиваю не просто «Что привело вас сюда?», а «Что привело вас сюда сейчас?». Сейчас – это главное. Почему в этом году, этом месяце, в этот день вы решили прийти и поговорить со мной? Кажется, что расставание было моим ответом на «почему сейчас», но за ним также скрывались моя растерянность и мое горе.
«Я просто хочу перестать плакать!» – говорила я Уэнделлу раньше, когда чувствовала себя человеком-гидрантом. Но Уэнделл видел это иначе. Он разрешил мне испытывать чувства и напомнил, что, как слишком многие, я путаю «чувствовать меньше» и «чувствовать себя лучше». Однако чувства по-прежнему здесь. Они проявляются в бессознательных поступках, в неспособности сидеть спокойно, в разуме, который ищет очередной повод отвлечься, в потере аппетита или в попытках контролировать аппетит, в нетерпении или – в случае Бойфренда – в дергающейся под одеялом ноге, пока мы сидели в напряженном молчании, за которым скрывалось чувство, которое он носил при себе месяцами: чего бы он ни хотел, это была не я.
Но люди все равно пытаются подавить свои чувства. Всего неделю назад пациентка сказала мне, что не может провести и вечера, не включив телевизор; она засыпала под него и просыпалась через несколько часов. «Куда деваются мои вечера?» – спрашивала она, сидя на кушетке моего офиса. Но настоящий вопрос – куда деваются ее чувства?
Другой пациент недавно сокрушался: «Разве не было бы здорово стать одним из тех людей, которые ничего не обдумывают, которые просто плывут по течению – которые живут неосознанной жизнью?» Я, помнится, ответила, что есть разница между изучением и проживанием, и если мы отключаем чувства, просто скользя по поверхности, то не получаем покоя или радости – мы получаем мертвенность.
Так что это не значит, что я влюбилась в Уэнделла. Это значит, что я наконец воспринимаю его не просто как психотерапевта, но и как мужчину – это свидетельство того, что наша совместная работа помогла мне воссоединиться с человеческой расой. Я снова чувствую влечение. Я даже могу начать ходить на свидания – так, чтобы разведать обстановку.
Перед уходом я задаю свой вопрос из серии «почему сейчас» по поводу изменений в офисе Уэнделла, по поводу его бороды.
– Что заставило вас сделать все это? – спрашиваю я.
Борода, говорит он, стала результатом жизни вне офиса, когда бриться не было необходимости. А когда пришло время возвращаться, он решил, что она ему нравится. Про преображения офиса он отвечает просто:
– Пришло время.
– Но почему сейчас? – спрашиваю я, пытаясь сформулировать следующий вопрос поделикатнее. – Кажется, та мебель была у вас, хм… довольно долго?
Уэнделл смеется. Я плохо спрятала подтекст.
– Иногда, – говорит он, – перемены происходят просто так.
Вернувшись в приемную, я прохожу мимо новой современно выглядящей ширмы, отделяющей выход от кресел. Снаружи горячий воздух поднимается от асфальта, и пока я жду зеленого сигнала светофора, песня Imagine Dragons снова всплывает у меня в голове. «Я ждал, чтобы озариться улыбкой, да. Я сдерживал ее какое-то время». Когда загорается зеленый, я перехожу улицу и смотрю на стоянку, но сегодня я иду не прямиком к своей машине. Я иду дальше по улице, пока не останавливаюсь напротив стеклянной витрины – салона.
Я бросаю взгляд на свое отражение в окне и останавливаюсь, чтобы поправить топ – тот самый, из Anthropologie, который я выбрала для вечернего свидания, – а потом тороплюсь внутрь.
Я как раз успеваю ко времени своей записи на эпиляцию.
Часть четвертая
Хотя в поисках прекрасного мы странствуем по всему свету, мы должны иметь его в себе, иначе нам не найти его.
Ральф Уолдо Эмерсон
46
Пчелы
За минуту до встречи с Шарлоттой я получаю сообщение от мамы. «Пожалуйста, позвони». Обычно она не присылает подобных сообщений, так что я набираю ее номер. Она отвечает после первого же гудка.
– Не волнуйся, – говорит она, что всегда означает: случилось что-то нехорошее. – Но папа в больнице.
Моя рука сжимает телефон.
– С ним все хорошо, – быстро добавляет она. Люди, с которыми все хорошо, не лежат в больницах, думаю я.
– Что случилось? – спрашиваю я ее.
Мама отвечает, что они еще не знают. Она объясняет, что за обедом отец сказал, что чувствует себя нехорошо. Потом его затрясло, появились проблемы с дыханием, и сейчас он в больнице. Похоже на инфекцию, но они не знают, связано это с сердцем или с чем-то еще. «С ним все хорошо, – повторяет она. – С ним все будет хорошо». Я думаю, что она говорит это больше для себя, чем для меня. Нам обеим хочется – нужно – чтобы с отцом все было хорошо.
– Я серьезно, – говорит она. – Все хорошо. Вот, убедись.
Я слышу, как она шепчет что-то отцу, когда передает ему телефон.
– У меня все хорошо, – говорит он вместо приветствия, но я слышу, как ему тяжело дышать. Он рассказывает мне ту же историю про обед и плохое самочувствие, опуская детали про затрудненное дыхание и трясучку. Наверняка его выпишут завтра, говорит он, когда антибиотики подействуют, но когда мама забирает телефон, мы обсуждаем, нет случилось ли чего-то более серьезного. Позже, когда я приеду в больницу вечером, я увижу, что отец выглядит беременным (его живот заполнен жидкостью) и что он получает несколько разных антибиотиков внутривенно – все из-за серьезной бактериальной инфекции, распространившейся по его телу. Его госпитализируют на неделю, жидкость в легких откачают, а сердце стабилизируют.
Но прямо сейчас, положив трубку после разговора с родителями, я понимаю, что на двенадцать минут задержала сессию Шарлотты. Я пытаюсь переключиться, подходя к приемной.
– Здравствуйте, – говорит он как обычно.
– Ого, – говорю я немного громче, чем планировала. – Столько перемен. – Я жестом указываю на приемную, но таращусь на его бороду. – Теперь вы и правда выглядите как психотерапевт, – добавляю я, поднимаясь и пряча свое потрясение за шуткой. На самом деле его борода совсем не похожа на те унылые бороды, что по давней традиции виднеются на лицах известных психотерапевтов. Борода Уэнделла стильная. Взлохмаченная. Дерзкая.
Он выглядит… привлекательно?
Я вспоминаю, как ранее отрицала романтический перенос. И я говорила правду – как мне казалось. Но почему сейчас мне так некомфортно? Неужели мое подсознание без моего ведома крутит страстный роман с Уэнделлом?
Я захожу в его кабинет, но задерживаюсь в дверях. Офис тоже изменился. База все та же – L-образная форма дивана, рабочий стол, большой шкаф, книжная полка, столик с салфетками – но цвет стен, ковровое покрытие, картины, кушетка и подушки изменились. Выглядит потрясающе! Ошеломительно. Великолепно. Я, разумеется, о кабинете. Кабинет выглядит шикарно.
– Вы нанимали декоратора? – спрашиваю я, и он кивает головой. Я так и думала. Если предыдущий интерьер был его рук делом, ему однозначно нужна была помощь профессионала. Но обновления идеально подходят Уэнделлу. Новому Уэнделлу. Принаряженному, но все еще скромному Уэнделлу.
Я сажусь на место В, изучаю новые подушки и пристраиваю их за спиной на новой кушетке. Я помню, как нервничала в первый раз, когда села так близко к Уэнделлу, как это место казалось слишком близким, слишком незащищенным. Сейчас я снова чувствую то же самое. Что, если я увлечена Уэнделлом?
Это не было бы чем-то необычным. В конце концов люди обнаруживают, что их влечет к коллегам, супругам друзей и разным мужчинам и женщинам, с которыми они встречаются в течение дня. Почему бы не к психотерапевтам? Особенно к психотерапевтам. В ходе терапии возникают и чувства сексуального характера – а как иначе? Легко смешать интимные переживания романтических отношений или секса с интимным опытом, в ходе которого кто-то уделяет безраздельное внимание деталям вашей жизни, принимает вас полностью, поддерживает без каких-либо условий и отлично вас знает. Некоторые пациенты даже начинают открыто флиртовать, часто не осознавая свои скрытые мотивы (вывести психотерапевта из равновесия; отвлечь его от трудной темы; вернуть себе власть, почувствовав себя беспомощным; отплатить психотерапевту единственным известным пациенту способом). Другие пациенты не флиртуют, зато яростно отрицают любое влечение, как Джон, который сказал мне, что я женщина не того типа, которую он бы выбрал в любовницы. («Без обид».)
Но Джон часто обращал внимание на мою внешность. «Теперь вы выглядите как настоящая госпожа» (когда я делала мелирование); «Стоит быть поосторожнее, некоторые могут заглянуть в декольте» (когда я надевала блузку с V-образным вырезом); «Это ваши самые убийственные туфли на после работы?» (когда я надевала каблуки). Каждый раз я пыталась обсудить его «шутки» и чувства, которые за ними лежали.
И вот теперь я сама отпускаю глупые шутки в адрес Уэнделла и нелепо улыбаюсь. Он спрашивает, является ли это реакцией на его бороду.
– Я просто еще не привыкла к ней, – говорю я. – Но вам хорошо. Оставьте так.
Или не оставляйте, думаю я. Может быть, она меня слишком привле… Отвлекает.
Он поднимает правую бровь, и я замечаю, что его глаза сегодня выглядят по-другому. Ярче? И всегда ли у него была эта ямочка? Что вообще происходит?
– Я спрашиваю потому, что то, как вы реагируете на меня, имеет отношение к тому, как вы реагируете на мужчин…
– Вы не мужчина, – перебиваю я, смеясь.
– Нет?
– Нет! – говорю я.
Уэнделл притворяется удивленным.
– Ну, в последний раз, когда я проверял…
– Верно, но вы знаете, что я имею в виду. Вы не мужчина-мужчина. Вы не парень. Вы психотерапевт. – Я с ужасом осознаю, что снова говорю, как Джон.
За несколько месяцев до этого я обнаружила, что мне трудно танцевать на свадьбе из-за какой-то мышечной слабости в левой ноге – всему виной моя таинственная болезнь. На сессии я рассказала Уэнделлу, как грустно мне было смотреть на то, как все остальные танцуют. Уэнделл сказал, что я все еще могу танцевать на здоровой ноге, мне просто нужен партнер.
– Ну, – сказала я, – разве не потеря партнера стала первопричиной того, что я осела здесь?
Но Уэнделл имел в виду не романтического партнера. Он сказал, что я могла бы попросить кого-нибудь – чтобы можно было опереться на другого человека, если мне нужна поддержка, в танце или в чем-то еще.
– Я не могу просто попросить кого-нибудь, – настаивала я.
– Почему нет?
Я закатила глаза.
– Вы можете попросить меня, – сказал он, пожимая плечами. – Знаете, я хороший танцор. – Он добавил, что раньше серьезно занимался танцами.
– Правда? Какими именно? – Я не знала, шутит ли он. Я попыталась представить себе неуклюжего Уэнделла танцующим – как он путается и спотыкается.
– Балетом, – сказал он без тени смущения.
Балетом?
– Но я могу танцевать что угодно, – продолжил он, улыбаясь моему недоверию. – Свинг, модерн. Что бы вы хотели станцевать?
– Ни за что, – сказала я. – Я не буду танцевать со своим психотерапевтом.
Меня беспокоило не то, что в его предложении было что-то непристойное. Скорее я не хотела таким образом тратить время своей сессии. У меня были вещи, о которых я хотела поговорить – например, то, как я справляюсь со своим состоянием здоровья. Но часть меня также знала, что эта интервенция может быть полезной, что танец позволяет нашему телу выразить эмоции тем способом, который иногда неподвластен словам. Когда мы танцуем, мы выражаем свои скрытые чувства, разговаривая через тело, а не через разум – и это может помочь выбраться на новый уровень осознанности. Собственно, отчасти на этом и построена танцевальная психотерапия. Это еще одна техника, которую используют некоторые психотерапевты.
Но все равно – нет.
– Я ваш психотерапевт и мужчина, – говорит мне сегодня Уэнделл, добавляя, что мы все общаемся с людьми по-разному, основываясь на разных вещах, которые в них замечаем. Оставив в стороне политкорректность, мы не слепы эмоционально к таким качествам, как внешний вид, одежда, гендер, раса, этническая принадлежность или возраст. Так работает перенос. Если бы моим психотерапевтом была женщина, говорит он, я бы реагировала на нее так, как реагирую на женщин. Если бы Уэнделл был коротышкой, я бы взаимодействовала с ним как с кем-то, кто скорее низок, чем высок. Если…
Пока он говорит, я не могу перестать таращиться на него-«нового», пытаясь составить свое мнение. Мне кажется, раньше меня не тянуло к Уэнделлу. Меня не тянуло ни к кому. Я горевала, и лишь после постепенного пробуждения я вновь начала чувствовать влечение к миру.
Иногда, когда приходит новый пациент, я спрашиваю не просто «Что привело вас сюда?», а «Что привело вас сюда сейчас?». Сейчас – это главное. Почему в этом году, этом месяце, в этот день вы решили прийти и поговорить со мной? Кажется, что расставание было моим ответом на «почему сейчас», но за ним также скрывались моя растерянность и мое горе.
«Я просто хочу перестать плакать!» – говорила я Уэнделлу раньше, когда чувствовала себя человеком-гидрантом. Но Уэнделл видел это иначе. Он разрешил мне испытывать чувства и напомнил, что, как слишком многие, я путаю «чувствовать меньше» и «чувствовать себя лучше». Однако чувства по-прежнему здесь. Они проявляются в бессознательных поступках, в неспособности сидеть спокойно, в разуме, который ищет очередной повод отвлечься, в потере аппетита или в попытках контролировать аппетит, в нетерпении или – в случае Бойфренда – в дергающейся под одеялом ноге, пока мы сидели в напряженном молчании, за которым скрывалось чувство, которое он носил при себе месяцами: чего бы он ни хотел, это была не я.
Но люди все равно пытаются подавить свои чувства. Всего неделю назад пациентка сказала мне, что не может провести и вечера, не включив телевизор; она засыпала под него и просыпалась через несколько часов. «Куда деваются мои вечера?» – спрашивала она, сидя на кушетке моего офиса. Но настоящий вопрос – куда деваются ее чувства?
Другой пациент недавно сокрушался: «Разве не было бы здорово стать одним из тех людей, которые ничего не обдумывают, которые просто плывут по течению – которые живут неосознанной жизнью?» Я, помнится, ответила, что есть разница между изучением и проживанием, и если мы отключаем чувства, просто скользя по поверхности, то не получаем покоя или радости – мы получаем мертвенность.
Так что это не значит, что я влюбилась в Уэнделла. Это значит, что я наконец воспринимаю его не просто как психотерапевта, но и как мужчину – это свидетельство того, что наша совместная работа помогла мне воссоединиться с человеческой расой. Я снова чувствую влечение. Я даже могу начать ходить на свидания – так, чтобы разведать обстановку.
Перед уходом я задаю свой вопрос из серии «почему сейчас» по поводу изменений в офисе Уэнделла, по поводу его бороды.
– Что заставило вас сделать все это? – спрашиваю я.
Борода, говорит он, стала результатом жизни вне офиса, когда бриться не было необходимости. А когда пришло время возвращаться, он решил, что она ему нравится. Про преображения офиса он отвечает просто:
– Пришло время.
– Но почему сейчас? – спрашиваю я, пытаясь сформулировать следующий вопрос поделикатнее. – Кажется, та мебель была у вас, хм… довольно долго?
Уэнделл смеется. Я плохо спрятала подтекст.
– Иногда, – говорит он, – перемены происходят просто так.
Вернувшись в приемную, я прохожу мимо новой современно выглядящей ширмы, отделяющей выход от кресел. Снаружи горячий воздух поднимается от асфальта, и пока я жду зеленого сигнала светофора, песня Imagine Dragons снова всплывает у меня в голове. «Я ждал, чтобы озариться улыбкой, да. Я сдерживал ее какое-то время». Когда загорается зеленый, я перехожу улицу и смотрю на стоянку, но сегодня я иду не прямиком к своей машине. Я иду дальше по улице, пока не останавливаюсь напротив стеклянной витрины – салона.
Я бросаю взгляд на свое отражение в окне и останавливаюсь, чтобы поправить топ – тот самый, из Anthropologie, который я выбрала для вечернего свидания, – а потом тороплюсь внутрь.
Я как раз успеваю ко времени своей записи на эпиляцию.
Часть четвертая
Хотя в поисках прекрасного мы странствуем по всему свету, мы должны иметь его в себе, иначе нам не найти его.
Ральф Уолдо Эмерсон
46
Пчелы
За минуту до встречи с Шарлоттой я получаю сообщение от мамы. «Пожалуйста, позвони». Обычно она не присылает подобных сообщений, так что я набираю ее номер. Она отвечает после первого же гудка.
– Не волнуйся, – говорит она, что всегда означает: случилось что-то нехорошее. – Но папа в больнице.
Моя рука сжимает телефон.
– С ним все хорошо, – быстро добавляет она. Люди, с которыми все хорошо, не лежат в больницах, думаю я.
– Что случилось? – спрашиваю я ее.
Мама отвечает, что они еще не знают. Она объясняет, что за обедом отец сказал, что чувствует себя нехорошо. Потом его затрясло, появились проблемы с дыханием, и сейчас он в больнице. Похоже на инфекцию, но они не знают, связано это с сердцем или с чем-то еще. «С ним все хорошо, – повторяет она. – С ним все будет хорошо». Я думаю, что она говорит это больше для себя, чем для меня. Нам обеим хочется – нужно – чтобы с отцом все было хорошо.
– Я серьезно, – говорит она. – Все хорошо. Вот, убедись.
Я слышу, как она шепчет что-то отцу, когда передает ему телефон.
– У меня все хорошо, – говорит он вместо приветствия, но я слышу, как ему тяжело дышать. Он рассказывает мне ту же историю про обед и плохое самочувствие, опуская детали про затрудненное дыхание и трясучку. Наверняка его выпишут завтра, говорит он, когда антибиотики подействуют, но когда мама забирает телефон, мы обсуждаем, нет случилось ли чего-то более серьезного. Позже, когда я приеду в больницу вечером, я увижу, что отец выглядит беременным (его живот заполнен жидкостью) и что он получает несколько разных антибиотиков внутривенно – все из-за серьезной бактериальной инфекции, распространившейся по его телу. Его госпитализируют на неделю, жидкость в легких откачают, а сердце стабилизируют.
Но прямо сейчас, положив трубку после разговора с родителями, я понимаю, что на двенадцать минут задержала сессию Шарлотты. Я пытаюсь переключиться, подходя к приемной.