Встретимся в раю
Часть 16 из 19 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Проснись и пой, лучик солнца, – шепчу я себе и поднимаюсь в постели. Стискиваю зубы, когда голова начинает болеть от движения. Наклоняюсь и заглядываю под кровать в поисках второго ботинка, но не нахожу его. Возвращаюсь в сидячее положение, притягиваю к себе куртку и достаю телефон.
– Привет, Торкильд, – кисло бурчит Ульф в трубке. – Ну, как жизнь с культурной элитой?
– О, замечательно! Мне действительно нужно было выбраться из своей каморки и вообще из Ставангера. Множество людей, яркие впечатления и плотное движение на улицах. Я думаю, Осло вот-вот станет моим вторым домом.
– Чего ты хочешь?
– Ты куришь, Ульф? Звучит как будто…
– Нет, черт тебя дери, я не курю. Ты знаешь, что…
– Ладно-ладно, я тебе верю.
Я знаю, что он держится. Слышу по беспокойству в его голосе. Но все же спрашиваю. Чтобы напомнить ему, что он не курит, и таким образом дать понять, что мне по-прежнему не хватает таблеток.
– Что делаешь?
– Лежу в кровати и думаю об исследовании для книги Миллы, – говорю я. – О том, стоит ли продолжать.
– Ты хочешь домой?
– Нет, но есть пара вещей…
– Мы не будем менять схему твоего лечения, – недовольно отвечает Ульф.
– Почему нет?
– Приезжай домой, и я с удовольствием расскажу тебе об этом по пути на фабрику по изготовлению свечей.
– Знаешь что? Хуже всего, что я даже не верю в существование какой-то свечной фабрики под патронажем НАВ. Ты просто используешь это назло мне, чтобы наказать за то, что больше не куришь…
– Приезжай домой, и посмотрим, – ершится Ульф. – Ты долго искал дно, Торкильд, и там ты найдешь его. На самой глубине бочек со стеорином, субсидированных НАВ, на болоте Ауглендсмюро.
– А что, если со мной что-то случится? Что, если я, например, попаду в аварию и умру…
– Умрешь? – голос Ульфа приобретает совсем другую интонацию. Более настороженную. – Что ты хочешь сказать?
– Люди же попадают в аварии, умирают.
– Люди умирают, да. Некоторые даже сами пытаются ускорить процесс. Что вообще тебя интересует?
– Если что-то когда-то случится со мной, мне просто интересно, что станет с моим телом? Где меня похоронят?
Этот разговор полностью вышел из-под контроля, и я изо всех сил стараюсь вернуть его в правильное русло.
– Ты спрашиваешь, где тебя похоронят, когда ты умрешь, Торкильд?
– Да.
– Зачем?
– Это никак не связано с тем, что ты думаешь. У меня все хорошо. Но работа у Миллы, пропадающие люди навели меня на такие мысли.
– Мысли о том, где тебя похоронят?
– Есть какое-то специальное кладбище, или оно привязано к округу, в котором я живу, ну, все такое.
– А ты где хочешь, чтобы тебя похоронили?
– Не знаю, в том-то и дело. Я не считаю какое бы то ни было место своим домом, и…
– Как насчет Танангера?
– Нет, Ульф. Речь не идет о Фрей.
– Речь всегда о Фрей, – парирует Ульф.
– Нет, нет, это…
– Ладно. Что, если я тебя кремирую, а урну с тобой, Аске[16], то есть, конечно, с твоим прахом, поставлю на каминную полку у себя дома как напоминание о моем самом крупном терапевтическом поражении, о пятне позора, в знак почтения памяти пациента, которому ничем нельзя было помочь, до которого, мать твою, невозможно достучаться, как до любого благоразумного человека.
– Знаешь что, Ульф? Я звоню тебе как другу. Если бы я решил покончить с собой, не звонил бы. Дело совсем в другом, и если ты собираешься оставаться таким говнюком и не желаешь помочь мне, то пусть так и будет. Поговорим, когда приеду домой. Пока.
Я кладу трубку. Ульф не готов. Если я вернусь в Ставангер сейчас, меня не ждет ничего, кроме бесполезных таблеток счастья и новых промежуточных целей на пути к полной независимости от препаратов. Все, на что я могу надеяться, – этот разговор еще на шаг приблизит его к пачке «Мальборо», к состоянию чистой и внезапной фрустрации, или хотя бы он поскорее захочет здраво обсудить ситуацию с препаратами, когда я закончу с этим делом.
Я делаю глубокий вдох и перезваниваю Ульфу.
– Это снова я, – говорю я, когда Ульф наконец берет трубку.
– Я знаю, – отвечает он. Звучит спокойнее. Даже слишком спокойно. Как после «Мальборо».
– Это дело, – начинаю я.
– Да?
– Это не такое дело, как мы предполагали.
– Что ты имеешь в виду?
– Это не исследование, Ульф. Это расследование. Мы ищем дочь Миллы.
– У Миллы Линд же нет никакой дочери?
– Есть. В молодости ее изнасиловали, позже ребенка забрали из-за ее психического состояния. Поэтому она наняла Риверхольта. Чтобы найти Оливию. Через неделю после того, как они нашли ее, Оливия с подругой сбежали из приюта. Милла и несколько ее друзей-полицейских сейчас занимаются поисками. Они хотят, чтобы я им помог.
Ульф молчит. Возникает долгая пауза, и я жду, неуверенный, будет ли сейчас взрыв или он просто скомандует мне ехать домой.
– У Мугабе тоже была дочь, – наконец произносит он.
– Что?
– У Августа Мугабе, главного героя серии книг Миллы. У него родилась дочь, когда он был молод, задолго до того, как встретил Йертруд. Мать ребенка не хотела иметь с Мугабе ничего общего, даже отказывала ему в посещении дочери, но Август следил за ней на расстоянии, мечтал о ней, представлял себя отцом. Девочка пропала примерно в то время, когда Август встретил Йертруд. Я все время думал, что она имеет какое-то отношение к исчезновению.
– Так мне продолжать?
И снова тишина.
Кажется, будто Ульф думает не о том, стоит ли мне продолжать, но о том, что означает эта информация для вселенной книг Миллы и ее персонажей.
– Значит, вы ищете дочь Миллы? – после долгой паузы говорит он. – Ты, Милла и несколько… полицейских, которые знают, кто ты такой. Или кем ты был. И они не против иметь тебя в команде?
– По крайней мере, один из них.
– Ну, тебя полюбить непросто. Один из двух – удивительно хороший результат, скажу я тебе. Особенно учитывая, что они полицейские.
– Значит, ты хочешь, чтобы я продолжил? – Я решил не рассказывать больше – обо всех неясностях вокруг смерти моего предшественника и о том, как меня сбили.
– А вот эти вопросы о том, где тебя похоронят, это откуда идет?
– Хоть я и болен, мне можно рефлексировать, когда выныриваю на поверхность. Я думал, такие вещи ты определял как прогресс?
– Да, продолжай, – соглашается Ульф. Звучит так, словно ответ удивляет его самого. – До тех пор, пока все не обострится. Тогда позвонишь мне. Так ведь?
– Конечно, – говорю я и кладу трубку. Натягиваю штаны и куртку, разорванную на спине практически пополам, затем надеваю один ботинок, провожу рукой по волосам и направляюсь из комнаты на поиски выхода.
Коридор пуст. Я слышу, как кто-то стонет в одной из палат, и тороплюсь к открытой двери. Внутри я вижу врача и медсестру, склонившихся над мужчиной. Кажется, они разрезают штанину на его ноге.
Я делаю несколько глубоких вдохов, пытаюсь успокоить дыхание и сконцентрироваться. Следую по стене к указателю. В комнате ожидания сидят несколько понурых пациентов, чей вечер также принял неудачный оборот. Я появляюсь в дверном проеме, и все поднимают на меня глаза, и тут же отворачиваются к стене, возможно, от страха, когда понимают, что это не дежурный врач.
Женщина за стойкой успевает поднять глаза от монитора, когда я прохожу мимо.
– Эй! Это вам не музей Кон-тики, – говорю я и одариваю ее глуповатой улыбкой, затем вылетаю из двери и быстро шагаю до остановки такси.
На самом деле, никакого выбора у меня нет, думаю я, наконец сев в такси, и прошу водителя отвезти меня в отель. Пора собраться с духом и воспринять все всерьез. Я должен поговорить с кем-то, как только рассветет и до того, как снова встречусь с Миллой и командой. И есть всего один человек в этом мире, которому я могу рассказать об этом и который может помочь.
– Ему это не понравится. – Я откидываюсь на сиденье и прикрываю глаза. – Он придет в ярость.
Глава 26
Как только рассветает, я покидаю свой номер в отеле в Грюннерлёкке и иду на поиски аптеки, а также магазина, где можно купить новую куртку и ботинки. По причинам экономии выбор падает на магазин «Фретекс» поблизости. Женщина за прилавком заходится в экстазе, рассказывая, что мою покупку можно считать втройне выгодной: винтажная мужская куртка из овечьей кожи из семидесятых и подходящие к ней ботинки, которых нет больше ни у кого, почти даром. И кроме всего прочего, я только что помог защитить природу.
Вернувшись обратно в номер, я раздеваюсь, иду в душ и встаю перед зеркалом. Рубцы на изуродованной стороне лица с каждым днем бледнеют, волосы каштановые с сединой, секущиеся, как на обтрепанной зубной щетке. Я достаю из пакета новый пластырь и заклеиваю ссадины и царапины, оставшиеся после ночного нападения. Затем выхожу из ванной и сажусь на кровать. Холодные капли воды бегут с волос на голую спину.
– Привет, Торкильд, – кисло бурчит Ульф в трубке. – Ну, как жизнь с культурной элитой?
– О, замечательно! Мне действительно нужно было выбраться из своей каморки и вообще из Ставангера. Множество людей, яркие впечатления и плотное движение на улицах. Я думаю, Осло вот-вот станет моим вторым домом.
– Чего ты хочешь?
– Ты куришь, Ульф? Звучит как будто…
– Нет, черт тебя дери, я не курю. Ты знаешь, что…
– Ладно-ладно, я тебе верю.
Я знаю, что он держится. Слышу по беспокойству в его голосе. Но все же спрашиваю. Чтобы напомнить ему, что он не курит, и таким образом дать понять, что мне по-прежнему не хватает таблеток.
– Что делаешь?
– Лежу в кровати и думаю об исследовании для книги Миллы, – говорю я. – О том, стоит ли продолжать.
– Ты хочешь домой?
– Нет, но есть пара вещей…
– Мы не будем менять схему твоего лечения, – недовольно отвечает Ульф.
– Почему нет?
– Приезжай домой, и я с удовольствием расскажу тебе об этом по пути на фабрику по изготовлению свечей.
– Знаешь что? Хуже всего, что я даже не верю в существование какой-то свечной фабрики под патронажем НАВ. Ты просто используешь это назло мне, чтобы наказать за то, что больше не куришь…
– Приезжай домой, и посмотрим, – ершится Ульф. – Ты долго искал дно, Торкильд, и там ты найдешь его. На самой глубине бочек со стеорином, субсидированных НАВ, на болоте Ауглендсмюро.
– А что, если со мной что-то случится? Что, если я, например, попаду в аварию и умру…
– Умрешь? – голос Ульфа приобретает совсем другую интонацию. Более настороженную. – Что ты хочешь сказать?
– Люди же попадают в аварии, умирают.
– Люди умирают, да. Некоторые даже сами пытаются ускорить процесс. Что вообще тебя интересует?
– Если что-то когда-то случится со мной, мне просто интересно, что станет с моим телом? Где меня похоронят?
Этот разговор полностью вышел из-под контроля, и я изо всех сил стараюсь вернуть его в правильное русло.
– Ты спрашиваешь, где тебя похоронят, когда ты умрешь, Торкильд?
– Да.
– Зачем?
– Это никак не связано с тем, что ты думаешь. У меня все хорошо. Но работа у Миллы, пропадающие люди навели меня на такие мысли.
– Мысли о том, где тебя похоронят?
– Есть какое-то специальное кладбище, или оно привязано к округу, в котором я живу, ну, все такое.
– А ты где хочешь, чтобы тебя похоронили?
– Не знаю, в том-то и дело. Я не считаю какое бы то ни было место своим домом, и…
– Как насчет Танангера?
– Нет, Ульф. Речь не идет о Фрей.
– Речь всегда о Фрей, – парирует Ульф.
– Нет, нет, это…
– Ладно. Что, если я тебя кремирую, а урну с тобой, Аске[16], то есть, конечно, с твоим прахом, поставлю на каминную полку у себя дома как напоминание о моем самом крупном терапевтическом поражении, о пятне позора, в знак почтения памяти пациента, которому ничем нельзя было помочь, до которого, мать твою, невозможно достучаться, как до любого благоразумного человека.
– Знаешь что, Ульф? Я звоню тебе как другу. Если бы я решил покончить с собой, не звонил бы. Дело совсем в другом, и если ты собираешься оставаться таким говнюком и не желаешь помочь мне, то пусть так и будет. Поговорим, когда приеду домой. Пока.
Я кладу трубку. Ульф не готов. Если я вернусь в Ставангер сейчас, меня не ждет ничего, кроме бесполезных таблеток счастья и новых промежуточных целей на пути к полной независимости от препаратов. Все, на что я могу надеяться, – этот разговор еще на шаг приблизит его к пачке «Мальборо», к состоянию чистой и внезапной фрустрации, или хотя бы он поскорее захочет здраво обсудить ситуацию с препаратами, когда я закончу с этим делом.
Я делаю глубокий вдох и перезваниваю Ульфу.
– Это снова я, – говорю я, когда Ульф наконец берет трубку.
– Я знаю, – отвечает он. Звучит спокойнее. Даже слишком спокойно. Как после «Мальборо».
– Это дело, – начинаю я.
– Да?
– Это не такое дело, как мы предполагали.
– Что ты имеешь в виду?
– Это не исследование, Ульф. Это расследование. Мы ищем дочь Миллы.
– У Миллы Линд же нет никакой дочери?
– Есть. В молодости ее изнасиловали, позже ребенка забрали из-за ее психического состояния. Поэтому она наняла Риверхольта. Чтобы найти Оливию. Через неделю после того, как они нашли ее, Оливия с подругой сбежали из приюта. Милла и несколько ее друзей-полицейских сейчас занимаются поисками. Они хотят, чтобы я им помог.
Ульф молчит. Возникает долгая пауза, и я жду, неуверенный, будет ли сейчас взрыв или он просто скомандует мне ехать домой.
– У Мугабе тоже была дочь, – наконец произносит он.
– Что?
– У Августа Мугабе, главного героя серии книг Миллы. У него родилась дочь, когда он был молод, задолго до того, как встретил Йертруд. Мать ребенка не хотела иметь с Мугабе ничего общего, даже отказывала ему в посещении дочери, но Август следил за ней на расстоянии, мечтал о ней, представлял себя отцом. Девочка пропала примерно в то время, когда Август встретил Йертруд. Я все время думал, что она имеет какое-то отношение к исчезновению.
– Так мне продолжать?
И снова тишина.
Кажется, будто Ульф думает не о том, стоит ли мне продолжать, но о том, что означает эта информация для вселенной книг Миллы и ее персонажей.
– Значит, вы ищете дочь Миллы? – после долгой паузы говорит он. – Ты, Милла и несколько… полицейских, которые знают, кто ты такой. Или кем ты был. И они не против иметь тебя в команде?
– По крайней мере, один из них.
– Ну, тебя полюбить непросто. Один из двух – удивительно хороший результат, скажу я тебе. Особенно учитывая, что они полицейские.
– Значит, ты хочешь, чтобы я продолжил? – Я решил не рассказывать больше – обо всех неясностях вокруг смерти моего предшественника и о том, как меня сбили.
– А вот эти вопросы о том, где тебя похоронят, это откуда идет?
– Хоть я и болен, мне можно рефлексировать, когда выныриваю на поверхность. Я думал, такие вещи ты определял как прогресс?
– Да, продолжай, – соглашается Ульф. Звучит так, словно ответ удивляет его самого. – До тех пор, пока все не обострится. Тогда позвонишь мне. Так ведь?
– Конечно, – говорю я и кладу трубку. Натягиваю штаны и куртку, разорванную на спине практически пополам, затем надеваю один ботинок, провожу рукой по волосам и направляюсь из комнаты на поиски выхода.
Коридор пуст. Я слышу, как кто-то стонет в одной из палат, и тороплюсь к открытой двери. Внутри я вижу врача и медсестру, склонившихся над мужчиной. Кажется, они разрезают штанину на его ноге.
Я делаю несколько глубоких вдохов, пытаюсь успокоить дыхание и сконцентрироваться. Следую по стене к указателю. В комнате ожидания сидят несколько понурых пациентов, чей вечер также принял неудачный оборот. Я появляюсь в дверном проеме, и все поднимают на меня глаза, и тут же отворачиваются к стене, возможно, от страха, когда понимают, что это не дежурный врач.
Женщина за стойкой успевает поднять глаза от монитора, когда я прохожу мимо.
– Эй! Это вам не музей Кон-тики, – говорю я и одариваю ее глуповатой улыбкой, затем вылетаю из двери и быстро шагаю до остановки такси.
На самом деле, никакого выбора у меня нет, думаю я, наконец сев в такси, и прошу водителя отвезти меня в отель. Пора собраться с духом и воспринять все всерьез. Я должен поговорить с кем-то, как только рассветет и до того, как снова встречусь с Миллой и командой. И есть всего один человек в этом мире, которому я могу рассказать об этом и который может помочь.
– Ему это не понравится. – Я откидываюсь на сиденье и прикрываю глаза. – Он придет в ярость.
Глава 26
Как только рассветает, я покидаю свой номер в отеле в Грюннерлёкке и иду на поиски аптеки, а также магазина, где можно купить новую куртку и ботинки. По причинам экономии выбор падает на магазин «Фретекс» поблизости. Женщина за прилавком заходится в экстазе, рассказывая, что мою покупку можно считать втройне выгодной: винтажная мужская куртка из овечьей кожи из семидесятых и подходящие к ней ботинки, которых нет больше ни у кого, почти даром. И кроме всего прочего, я только что помог защитить природу.
Вернувшись обратно в номер, я раздеваюсь, иду в душ и встаю перед зеркалом. Рубцы на изуродованной стороне лица с каждым днем бледнеют, волосы каштановые с сединой, секущиеся, как на обтрепанной зубной щетке. Я достаю из пакета новый пластырь и заклеиваю ссадины и царапины, оставшиеся после ночного нападения. Затем выхожу из ванной и сажусь на кровать. Холодные капли воды бегут с волос на голую спину.