Время уходить

– Думаю, тебе нужно кое с кем познакомиться, – говорит он и идет вдоль изгороди.

Может, это была проверка? Просто Гидеон хотел сперва удостовериться, что я действительно очень тоскую по матери, прежде чем отвести меня к ней. Не позволяя себе ни на что надеяться, я двигаюсь вслед за ним, постепенно укоряя шаг. А вдруг, а вдруг, а вдруг?

Мы идем по немыслимой жаре, и дорога кажется мне бесконечной: миль тридцать, не меньше. Рубашка у меня уже насквозь промокла от пота. Наконец мы взбираемся на пригорок, и я вижу еще одного слона. Гидеону не нужно объяснять мне, что это Маура. Слониха мягко кладет хобот на верхнюю перекладину изгороди, «пальчики» на его концах нежно смыкаются и раскрываются, как лепестки розы, и я понимаю, что она меня помнит, так же как помню ее и я сама – на каком-то глубинном, подсознательном уровне.

Моей мамы тут действительно нет.

Глаза у слонихи темные, слегка прикрытые веками, уши на ярком солнце выглядят полупрозрачными, и я вижу вены, разбегающиеся по ним картой шоссейных дорог. От ее кожи исходит тепло. Маура выглядит каким-то доисторическим существом из мелового периода. Похожие на меха аккордеона складки хобота волной перекатываются вперед – слониха тянется ко мне, дышит в лицо, ее дыхание пахнет летом и соломой.

– Из-за нее я остался здесь, – говорит Гидеон. – Думал, Элис рано или поздно приедет проведать Мауру. – Слониха обвивает хоботом его предплечье. – Поначалу ей было здесь очень плохо. Бедняжка не выходила из сарая. Стояла в стойле, уткнувшись мордой в угол.

Я вспоминаю длинные, подробные записи мамы в журнале наблюдений.

– Вы думаете, Маура переживала из-за того, что затоптала человека?

– Может быть, – отвечает Гидеон. – Или боялась наказания. А может, скучала по твоей матери.

Слониха урчит, как мотор машины. Воздух вокруг меня вибрирует.

Маура скребет бивнем по боку лежащего на земле соснового бревна, потом приподнимает его и ставит к металлической загородке, снова царапает кору – бревно падает, и слониха начинает катать его под ногой.

– Что она делает?

– Играет. Мы специально срубаем для нее деревья, чтобы она могла обдирать кору.

Минут через десять Маура с легкостью, словно зубочистку, берет хоботом свою игрушку и поднимает ее вверх, намереваясь перекинуть через ограду.

– Дженна, берегись! – Гидеон толкает меня и сам приземляется сверху, а на то место, где я только что стояла, с грохотом падает бревно.

Теплые руки Гидеона лежат на моих плечах.

– Ты в порядке? – спрашивает он, помогая мне подняться на ноги, и улыбается. – В последний раз, когда я держал тебя на руках, ты была совсем кроха.

Я вырываюсь от него и сажусь на корточки, чтобы рассмотреть преподнесенный мне подарок. Длиной три фута, толщиной десять дюймов – тяжелая дубинка. Бивни Мауры процарапали на ней узор – хаотически пересекающиеся линии и желобки.

А ведь не такие они и бессмысленные, если присмотреться повнимательнее.

Я провожу по линиям пальцем.

Немного воображения, и можно разглядеть буквы U и S. А вот узловатые волны на древесине, напоминающие W. На другой стороне бревна – полукруг с двумя длинными царапинами по бокам: I-D-I.

«USWIDI» – на языке коса это слово обозначает «любимая».

Гидеон может не верить в возвращение моей матери, но я начинаю думать, что она всегда рядом.

Тут мой живот урчит, причем так громко – не хуже, чем Маура.

– Да ты голодная, – говорит Гидеон.

– Не беспокойтесь, я в порядке.

– Я тебя накормлю, – не отстает он. – Элис наверняка хотела бы, чтобы я это сделал.

– Ладно, – соглашаюсь я.

Мы идем обратно к сараю, который я увидела первым, когда еще только приехала в грузовике. Машина Гидеона – большой черный фургон. Хозяину приходится убрать с пассажирского сиденья ящик с инструментами, чтобы я могла устроиться.

Пока мы едем, Гидеон продолжает украдкой коситься на меня. То ли пытается запомнить мое лицо, то ли еще что. Лишь сейчас я замечаю, как он одет: на нем красная футболка и шорты – форма сотрудников Слоновьего заповедника Новой Англии. Здесь, в Хохенуолде, все носят хаки.

Ерунда какая-то!

– А сколько лет вы здесь проработали?

– О, – отвечает он, – очень много.

Каковы шансы, что в заповеднике площадью две тысячи семьсот акров, где наверняка немало сотрудников, я первым делом наткнусь именно на Гидеона?

Если только, конечно, он сам не позаботился об этом.

А вдруг это не я нашла Гидеона Картрайта, а он меня?

Общение с Верджилом не прошло бесследно: я рассуждаю, как коп. Хотя в данной ситуации это не так уж плохо, целее буду. Пытаюсь трезво все обдумать. Да, я отправилась в путь, полная решимости отыскать Гидеона. Однако теперь, когда он сидит рядом, у меня появляются сомнения, а было ли это такой уж прекрасной идеей. Ощущаю во рту привкус страха, будто сдаю экзамен. Впервые мне приходит в голову мысль, что Гидеон имел какое-то отношение к исчезновению мамы.


– Ты помнишь ту ночь? – вдруг спрашивает он, будто пытается вытянуть из моей головы ниточку правды.

Перед моим мысленным взором возникает страшная картина: Гидеон увозит мою мать из больницы, останавливается у края дороги и хватает ее за горло. Вижу, как то же самое он проделывает со мной.

Прикидываю, что сделал бы Верджил, если бы хотел выудить из подозреваемого информацию, и, следя за тем, чтобы голос ненароком не дрогнул, спокойно отвечаю:

– Нет, я же тогда была совсем маленькая. Думаю, бо́льшую часть событий я проспала. – Я пристально смотрю на него. – А вы помните?

– К несчастью, да. Лучше бы я забыл все это.

Мы уже почти в городе. Частные дома, лентой вившиеся за окном, уступают место супермаркетам и заправочным станциям.

– Потому что вы убили ее? – вдруг выпаливаю я.

Гидеон, давя на тормоза, съезжает на обочину. У него такой вид, будто я дала ему пощечину.

– Дженна… Клянусь, я любил твою маму! – уверяет он меня. – Пытался защитить ее. Хотел на ней жениться. Мечтал заботиться о тебе. И о малыше.

Из машины как будто разом выкачали весь воздух, а мне рот и нос залепили пластырем.

Может, я не так расслышала? Может, он сказал, что хотел заботиться обо мне, малышке? Только на самом деле он этого не говорил.

Машина останавливается, Гидеон, опустив взгляд на колени, тихо бормочет:

– Ты не знала.

Одной рукой я отстегиваю ремень безопасности, а другой открываю себе путь к спасению. Выскакиваю из машины и быстрым шагом иду прочь. За спиной хлопает дверца – это Гидеон, он преследует меня.

Вхожу в первое попавшееся здание – какую-то забегаловку, проношусь мимо официантки и лечу в дальний конец зала, где обычно располагаются туалеты. Запираю за собой дверь в дамскую комнату, влезаю на раковину и открываю узкое окошко, прорезанное в стене над ней. Слышу голоса в коридоре: Гидеон умоляет кого-нибудь войти внутрь и вытащить меня. Я протискиваюсь в окошко, спрыгиваю на крышку стоящего в переулке мусорного бака и пускаюсь наутек.

Бегу через лес, не останавливаясь, и вот я уже на окраине городка. Впервые за два дня я включаю мобильник.

Слава богу, связь тут есть! Обнаруживаю сорок три эсэмэски от бабушки. Но я не открываю их – набираю номер Серенити.

Она отвечает после третьего гудка. Я плачу от облегчения и говорю сквозь слезы:

– Пожалуйста, помогите мне!





Элис




Сидя на чердаке над африканским сараем, я в который раз спрашивала себя: «А не сошла ли я с ума?»

Томас уже пять месяцев как дома. Гидеон заново перекрасил стены. Пол накрыт пленкой, по краям которой стоят банки с краской, но больше здесь ничего нет. Не осталось и следа от того пролома в реальности, куда целиком засосало моего мужа. Временами мне даже удавалось убедить себя, что все это я просто выдумала.

День сегодня выдался дождливый. Дженна пошла в садик в полном восторге оттого, что ей разрешили обуть новые резиновые сапожки с изображениями божьих коровок, – подарок Грейс и Гидеона на ее второй день рождения. Слоны из-за непогоды не покидали свои сараи. Невви и Грейс раскладывали по конвертам листовки для компании по сбору средств в пользу заповедника. Томас уехал в Нью-Йорк на встречу с очередными спонсорами.

Муж так и не рассказал мне, где проходил лечение, упомянул только, что лечебница находится в другом штате и он поехал туда, так как центр, куда он изначально направлялся, оказался закрытым. Я не знала, верить ему или нет, но Томас снова был похож на себя, а потому возникавшие в душе сомнения я вслух не высказывала. Я больше не интересовалась, как он ведет бухгалтерские книги, никогда не проверяла его. Последняя попытка сделать это закончилась тем, что он едва не придушил меня.

Томас вернулся домой после курса восстановительной терапии с новым набором лекарств и чеками от трех частных инвесторов. «Интересно, они тоже были пациентами той клиники?» – молча задавалась я вопросом, хотя на самом деле меня это мало волновало: главное, что заповедник получил деньги. Муж снова взял бразды правления в свои руки, будто никуда и не уезжал. Но если на работе все быстро наладилось, то с нашим браком дело обстояло гораздо хуже. Хотя у Томаса уже много месяцев не было никаких проявлений биполярного расстройства, я не могла доверять ему, и он это понимал. Мы были кругами из диаграммы Венна, и точкой пересечения являлась Дженна. Теперь, когда мой супруг часами не выходил из кабинета, я не могла удержаться от мысли: не строчит ли он опять ту же белиберду? Когда я спросила, чувствует ли он себя стабильным, Томас обозлился, сказал, что я на него наезжаю, и стал запирать дверь. Это был порочный круг.

Я мечтала уехать, взять с собой Дженну и сбежать. Я бы забрала ее из садика и просто исчезла в неизвестном направлении. Изредка, когда мы с Гидеоном улучали время побыть вдвоем, у меня даже хватало смелости произнести это вслух.

Но я никуда не убегала, потому что Томас, скорее всего, знал о моих отношениях с Гидеоном, и я не была уверена, кого суд сочтет более подходящим родителем для ребенка: психически нездорового отца или изменявшую ему мать.

Мы с Томасом уже много месяцев не спали вместе. В половине восьмого вечера, уложив Дженну в кроватку, я наливала себе бокал вина и читала, лежа на диване, пока не засыпала. Общение с супругом свелось к вежливым разговорам в присутствии дочери, когда она бодрствовала, и к жарким спорам, когда она спала. Я продолжала брать ее с собой в вольеры – после того опасного случая с Маурой малышка накрепко выучила урок. И вообще, как мог ребенок расти в слоновьем заповеднике и не чувствовать себя комфортно рядом со слонами? Томас продолжал настаивать, что до добра это не доведет, а я, откровенно говоря, гораздо больше боялась оставить девочку наедине с отцом. Однажды вечером, когда я снова отправилась в вольер вместе с Дженной, он так грубо схватил меня за руку, что потом появился синяк, и прошипел:

– Думаешь, судья признает тебя достойной матерью?

И мне вдруг стало ясно: Томас имеет в виду не только то, что я повела Дженну в слоновий вольер, но и то, что не я одна подумываю о единичной опеке над дочерью.

Именно Грейс предложила отдать малышку в садик. Девочке было уже почти два с половиной года, а общалась она только со взрослыми и слонами. Я ухватилась за эту идею, так как у меня появлялось три часа в день, когда я могла не беспокоиться о том, что Дженна осталась с Томасом.

Если бы вы спросили меня, кем я была тогда, я не смогла бы ответить. Матерью, которая отвозила дочь в садик и оставляла ее там с контейнером для завтрака, где лежали нарезанные морковки и яблоки? Ученым, посылавшим статьи о феномене скорби у слонов в научные журналы и молившимся над каждым файлом, прежде чем нажать кнопку «Отправить»? Супругой директора заповедника, стоявшей в маленьком черном платье рядом с мужем на коктейльной вечеринке и с энтузиазмом хлопавшей, когда он брал в руки микрофон, чтобы произнести речь об охране слонов? Женщиной, расцветавшей в объятиях любовника, словно он был единственным лучиком света на земле?

В ту пору три четверти всего времени я чувствовала себя так, будто играю роль, но могу в любой момент сойти со сцены и перестать притворяться. А как только я скрывалась с глаз публики, меня тянуло к Гидеону.

Я была лгуньей. Причиняла боль людям, которые об этом даже не подозревали, а остановиться у меня не хватало сил.