Время уходить
Часть 26 из 68 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Отец нам ничем не поможет, – упирается Дженна. – Не стоит тратить на это время.
И вновь мои провидческие навыки срабатывают: я замечаю, что она отводит взгляд и начинает кусать ноготь на большом пальце. Девочка тоже лжет. Почему?
– Дженна, не могла бы ты сбегать к машине и принести мне солнечные очки? – прошу я.
Она с довольным видом встает – у нее появился повод уклониться от неприятного разговора.
– Ну вот что. – Я дожидаюсь, пока Верджил не встретится со мной взглядом. – Не знаю, что ты затеял, но я тебе ни на грош не верю.
– Превосходно. Значит, мы относимся друг к другу одинаково.
– Давай колись, что задумал.
Верджил медлит с ответом, явно прикидывая, стоит ли мне доверять.
– В ночь, когда нашли тело смотрительницы заповедника, Томас Меткалф нервничал, он был весь какой-то дерганый. Разумеется, все дело могло быть в исчезновении жены и дочери. Об этом тогда уже стало известно. Но не исключено, что он нервничал по другой причине, поскольку был виноват в смерти той женщины.
Я откидываюсь назад и складываю на груди руки:
– Ты подозреваешь Томаса. Ты подозреваешь Элис. Сдается мне, по-твоему, виноваты все, кроме тебя. А не ты ли составил официальное заключение о том, что трагедия в заповеднике была несчастным случаем?
Верджил смотрит мне в глаза:
– По некоторым сведениям, Томас Меткалф плохо обращался со своей женой.
– Это, черт возьми, веская причина для побега, – размышляю я вслух. – Значит, ты хочешь повидаться с ним и посмотреть на его реакцию? – Верджил пожимает плечами, из чего я заключаю, что не ошиблась. – А ты не задумывался, как это повлияет на Дженну? Она уже и так считает, что мать бросила ее. И теперь ты собираешься окончательно разбить бедняжке сердце, показав, что и ее отец тоже порядочный ублюдок?
Сыщик ерзает на месте:
– Надо было хорошенько подумать, прежде чем нанимать меня.
– Ну ты и козел.
– Ничего личного, просто бизнес. Каждый зарабатывает, как умеет.
– Хватит уже мне зубы заговаривать! Нам обоим ясно, что на этом деле ты не обогатишься. Тогда чего ты добиваешься?
– Хочу узнать правду.
– Ради Дженны? – спрашиваю я. – Или ради себя самого, потому что десять лет назад тебе было лень расследовать это дело, а теперь совесть замучила?
У него на щеке дергается мускул. Какое-то мгновение я думаю, что переступила черту, сейчас Верджил встанет и уйдет. Но тут возвращается Дженна.
– Очков там нет, – говорит она, продолжая сжимать в кулаке висящий на шее камушек.
Я знаю, некоторые неврологи считают, что у детей-аутистов в клетках головного мозга избыток синапсов и они передают импульсы с такой частотой, что от этого возникает гиперактивность сознания; вот почему ребятишки с расстройствами аутистического спектра раскачиваются или совершают какие-то иные повторяющиеся действия – это помогает им сосредоточиться и защищает от бомбардировки всеми органами чувств одновременно. Думаю, ясновидение не сильно отличается в этом смысле от аутизма. И ни то ни другое не является психическим заболеванием. Однажды я спросила Гиту о ее воображаемых друзьях. «Воображаемых?» – повторила она и посмотрела на меня как на сумасшедшую, которая не замечает очевидных вещей. И тут я поняла, о чем она говорит, потому что и сама попадала в такие ситуации. Если вы замечаете человека, беседующего с кем-то, кого вы сами не видите, он может оказаться обычным психом. Однако не исключено, что это экстрасенс.
Вот еще одна причина, почему я не хочу встречаться с Томасом Меткалфом в психиатрической клинике: там можно столкнуться с пациентами, которые не в состоянии контролировать свой природный Дар – тот, что сама я утратила и теперь готова пойти на все, лишь бы только его вернуть.
– Ты знаешь, как доехать до больницы? – спрашивает у Дженны Верджил.
– Вообще-то, идея навестить моего отца не слишком удачная, – упорствует девочка. – Он плохо реагирует на незнакомых людей.
– Ты вроде говорила, будто иногда он и тебя не узнает. Так давайте скажем, что якобы мы его старые друзья, про которых он просто-напросто забыл?
Вижу, Дженна силится совладать с логикой Верджила, решая про себя, защищать ей отца или попытаться извлечь выгоду из его слабости.
– Верджил прав, – говорю я.
Обоих мое заявление сильно удивляет.
– Вы с ним согласны? – не может поверить Дженна.
– Да, – киваю я. – Если твой отец добавит что-нибудь к истории исчезновения матери, это может подтолкнуть нас в правильном направлении.
– Так что все зависит от тебя, – провокационно заявляет Верджил.
Дженна выдерживает паузу, но наконец выдает:
– Честно говоря, он всегда только о маме и болтает: как они встретились, какой она была в тот момент, когда папа понял, что хочет на ней жениться. – Девочка закусывает губу. – Я возражала против того, чтобы вы поехали в клинику, потому что не хочу делиться этим с вами. Вообще ни с кем не хочу делиться. Это единственная ниточка, которая связывает меня с отцом. Он один тоскует по маме так же, как и я.
Когда получаешь звонок от Вселенной, его нельзя перевести в режим ожидания. Вот почему я продолжаю виться вокруг этой девочки, неизменно возвращаясь к ней. Либо так действует на меня притяжение ее гравитационного поля, либо она – та сточная канава, в которой мне предначертано захлебнуться.
Я широко улыбаюсь и говорю:
– Ах, дорогая, я сама не своя до красивых любовных историй.
Элис
Умерла Ммаабо, самка-матриарх.
Вчера вечером Ммаабо пробралась вглубь стада, двигаясь с трудом, рывками, а потом опустилась на колени и повалилась на землю. Я не прерывала наблюдения тридцать шесть часов. Заметила, как Оналенна, дочь и ближайшая подруга Ммаабо, пыталась поднять мать бивнями, и ей даже удалось поставить слониху на ноги, но после этого матриарх снова упала и больше уже не вставала. Мать в последний раз протянула хобот к дочери, после чего он лентой распластался на земле. Оналенна и другие члены стада печально затрубили и, теснясь вокруг мертвой Ммаабо, снова попытались поднять свою предводительницу хоботами.
Через шесть часов стадо покинуло тело. Но почти сразу вслед за этим появился другой слон. Я сперва подумала, что это какой-то отбившийся от остальных член семьи Ммаабо, но затем узнала треугольную зазубрину на левом ухе и пятнистые ступни Сетуньи, матриараха другого, менее многочисленного стада. Сетунья и Ммаабо не состояли в родстве, однако, приближаясь к трупу, Сетунья притихла и стала двигаться мягче. Она повесила голову, опустила уши, прикоснулась хоботом к телу Ммаабо. Потом Сетунья приподняла левую ногу и подержала ее над трупом слонихи, переступила через него, так что ее передние ноги оказались с одной стороны, а задние – с другой, и принялась раскачиваться взад-вперед. Я засекла время: это продолжалось шесть минут. Движения слонихи напоминали танец без музыки. Этакая безмолвная панихида.
Что это означало? Почему на слониху, не бывшую в родстве с Ммаабо, гибель последней оказала столь сильное воздействие?
Прошло два месяца с момента смерти Кеноси, молодого слона, попавшего в силок; два месяца с тех пор, как я официально сузила поле своего исследования. В то время как мои коллеги, работавшие в заповеднике, изучали пути миграции слонов в области Тули-Блок и влияние этих миграций на экосистему, воздействие засух на численность рождающихся слонят, муст и сезонные особенности поведения слонов, предметом моего научного внимания стали эмоции. Их невозможно измерить количественно и отследить с помощью приборов, да и в генетическом коде это тоже не отображено. Не важно, сколько раз я фиксировала ситуации, когда слоны трогали черепа других слонов или возвращались на то место, где умер член их стада, стоило мне интерпретировать это поведение как выражение печали, и я заходила за черту, которую не должен переступать ни один ученый-зоолог. Я приписывала наличие эмоций кому-то еще, помимо людей.
Если бы меня попросили высказаться в защиту своей работы, я бы сформулировала это следующим образом: чем сложнее предмет изучения, тем более серьезно и ответственно должна подходить к нему наука. Математика или химия описывают простые вещи – закрытые модели, предполагающие однозначные ответы. Для понимания поведения – человеческого или слоновьего – необходимы комплексные системы, вот почему и научные подходы, стоящие за такими исследованиями, должны быть значительно более разветвленными.
Но никто ни о чем таком меня никогда не спрашивал. Думаю, Грант, мой босс, считает это увлечение временным явлением и не сомневается: рано или поздно я вернусь к настоящей науке.
Я и прежде видела, как умирают слоны, но смерть Ммаабо стала первой с тех пор, как я сменила фокус исследования. Мне хотелось зафиксировать все до последней мелочи, важно было удостовериться, что я не упустила, посчитав незначительной подробностью, ни одной мелкой детали, которую впоследствии могла бы расценить как критически важную для понимания феномена слоновьей скорби. А потому я жертвовала сном и оставалась на своем наблюдательном посту: отмечала, какие слоны приходили на место смерти матриарха, идентифицируя их по бивням, волоскам на хвостах, отметинам на телах, а иногда даже по расположению сосудов на ушах, которые составляют рисунок столь же уникальный, как и отпечатки пальцев у людей. Я записывала, сколько времени слоны прикасались к Ммаабо и к каким именно местам, когда они покидали тело и возвращались ли к нему снова. Не упустила из виду и других животных – антилопу импалу и одного жирафа, которые проходили поблизости, не зная о том, что здесь встретила смерть предводительница слоновьего стада. Но больше всего меня интересовало, вернется ли к телу матери Оналенна.
И она пришла, примерно десять часов спустя. Сгустились сумерки. Ее соплеменники находились в отдалении. Слониха тихо стояла рядом с трупом матери, пока на землю не упала ночь, внезапная, как нож гильотины. Оналенна то и дело подавала голос, словно бы нуждалась в общении с сестрами и напоминала им, что она все еще здесь; ей отвечали с северо-востока.
Целый час Оналенна не двигалась; наверное, поэтому я так испугалась, когда, рассекая лучами фар тьму, появился «лендровер». Слониха тоже вздрогнула от неожиданности и попятилась от мертвой матери, грозно хлопая ушами.
– Вот ты где, – сказала Анья, подъезжая ближе; она тоже была специалистом по слонам, изучала влияние браконьерства на пути миграции животных. – Ты не отвечала на запросы по рации.
– Я отключила звук. Не хотела беспокоить ее, – ответила я, кивая в сторону встревоженной слонихи.
– Ясно. Слушай, там Грант тебя разыскивает, ты зачем-то ему понадобилась.
– Сейчас?
Мой начальник, мягко говоря, не пришел в восторг, когда я решила переключиться на изучение слоновьей печали. Он со мной почти не разговаривал, практически не замечал. Неужели вдруг сменил гнев на милость?
Анья посмотрела на тело Ммаабо:
– Когда это случилось?
– Почти сутки назад.
– Ты уже сказала рейнджерам?
Я покачала головой. Конечно, сказать придется: они придут и отрубят Ммаабо бивни, чтобы у браконьеров не было охоты сюда соваться. Но я подумала, что стаду нужно дать время на оплакивание матриарха.
– Что передать Гранту? Когда тебя ждать? – спросила Анья.
– Скоро, – ответила я.
Машина скрылась за кустами и вскоре превратилась в булавочную головку света, светлячком мерцавшую в чернильной темноте. Оналенна запыхтела и сунула хобот в рот матери.
Не успела я записать это в дневник, как рядом с Ммаабо появилась гиена. Луч фонарика, которым я освещала сцену, выхватил раскрытую пасть с ярко-белыми резцами. Оналенна затрубила и махнула хоботом в сторону незваной гостьи. Но та стояла слишком далеко, и, казалось бы, слониха не могла причинить ей никакого вреда. Однако у африканских слонов есть в запасе примерно фут хобота, который может раскрыться, как гармошка, и ударить, когда вы меньше всего этого ждете. Оналенна так поддала гиене, что хищница с визгом отлетела от трупа Ммаабо.
Слониха повернула ко мне массивную голову. Из ее височных желез темными полосами сочился маслянистый секрет.
– Тебе придется ее отпустить, – громко сказала я, не вполне уверенная в том, кого из нас двоих пытаюсь убедить.
Проснулась я резко, почувствовав на лице брызги утреннего света. Первой мыслью было: «Грант меня убьет». Второй: «Оналенна ушла». Вместо нее у тела Ммаабо копошились две львицы, они раздирали зад слонихи. А наверху, выписывая в воздухе восьмерки, кружил гриф, ожидавший своей очереди.
В лагерь возвращаться не было никакой охоты. Я предпочла бы сидеть рядом с Ммаабо и наблюдать, не придет ли еще кто-нибудь из слонов отдать ей последние почести.
Мне хотелось найти Оналенну и выяснить, что она сейчас делает, как ведет себя ее стадо, кто стал новым матриархом?
Хорошо бы узнать, смогла ли она перекрыть поток скорби, как водопроводный кран, или продолжает печалиться об утрате матери? Сколько времени нужно слонихе, чтобы скорбное чувство исчезло?
Было совершенно ясно, что Грант решил наказать меня.
И вновь мои провидческие навыки срабатывают: я замечаю, что она отводит взгляд и начинает кусать ноготь на большом пальце. Девочка тоже лжет. Почему?
– Дженна, не могла бы ты сбегать к машине и принести мне солнечные очки? – прошу я.
Она с довольным видом встает – у нее появился повод уклониться от неприятного разговора.
– Ну вот что. – Я дожидаюсь, пока Верджил не встретится со мной взглядом. – Не знаю, что ты затеял, но я тебе ни на грош не верю.
– Превосходно. Значит, мы относимся друг к другу одинаково.
– Давай колись, что задумал.
Верджил медлит с ответом, явно прикидывая, стоит ли мне доверять.
– В ночь, когда нашли тело смотрительницы заповедника, Томас Меткалф нервничал, он был весь какой-то дерганый. Разумеется, все дело могло быть в исчезновении жены и дочери. Об этом тогда уже стало известно. Но не исключено, что он нервничал по другой причине, поскольку был виноват в смерти той женщины.
Я откидываюсь назад и складываю на груди руки:
– Ты подозреваешь Томаса. Ты подозреваешь Элис. Сдается мне, по-твоему, виноваты все, кроме тебя. А не ты ли составил официальное заключение о том, что трагедия в заповеднике была несчастным случаем?
Верджил смотрит мне в глаза:
– По некоторым сведениям, Томас Меткалф плохо обращался со своей женой.
– Это, черт возьми, веская причина для побега, – размышляю я вслух. – Значит, ты хочешь повидаться с ним и посмотреть на его реакцию? – Верджил пожимает плечами, из чего я заключаю, что не ошиблась. – А ты не задумывался, как это повлияет на Дженну? Она уже и так считает, что мать бросила ее. И теперь ты собираешься окончательно разбить бедняжке сердце, показав, что и ее отец тоже порядочный ублюдок?
Сыщик ерзает на месте:
– Надо было хорошенько подумать, прежде чем нанимать меня.
– Ну ты и козел.
– Ничего личного, просто бизнес. Каждый зарабатывает, как умеет.
– Хватит уже мне зубы заговаривать! Нам обоим ясно, что на этом деле ты не обогатишься. Тогда чего ты добиваешься?
– Хочу узнать правду.
– Ради Дженны? – спрашиваю я. – Или ради себя самого, потому что десять лет назад тебе было лень расследовать это дело, а теперь совесть замучила?
У него на щеке дергается мускул. Какое-то мгновение я думаю, что переступила черту, сейчас Верджил встанет и уйдет. Но тут возвращается Дженна.
– Очков там нет, – говорит она, продолжая сжимать в кулаке висящий на шее камушек.
Я знаю, некоторые неврологи считают, что у детей-аутистов в клетках головного мозга избыток синапсов и они передают импульсы с такой частотой, что от этого возникает гиперактивность сознания; вот почему ребятишки с расстройствами аутистического спектра раскачиваются или совершают какие-то иные повторяющиеся действия – это помогает им сосредоточиться и защищает от бомбардировки всеми органами чувств одновременно. Думаю, ясновидение не сильно отличается в этом смысле от аутизма. И ни то ни другое не является психическим заболеванием. Однажды я спросила Гиту о ее воображаемых друзьях. «Воображаемых?» – повторила она и посмотрела на меня как на сумасшедшую, которая не замечает очевидных вещей. И тут я поняла, о чем она говорит, потому что и сама попадала в такие ситуации. Если вы замечаете человека, беседующего с кем-то, кого вы сами не видите, он может оказаться обычным психом. Однако не исключено, что это экстрасенс.
Вот еще одна причина, почему я не хочу встречаться с Томасом Меткалфом в психиатрической клинике: там можно столкнуться с пациентами, которые не в состоянии контролировать свой природный Дар – тот, что сама я утратила и теперь готова пойти на все, лишь бы только его вернуть.
– Ты знаешь, как доехать до больницы? – спрашивает у Дженны Верджил.
– Вообще-то, идея навестить моего отца не слишком удачная, – упорствует девочка. – Он плохо реагирует на незнакомых людей.
– Ты вроде говорила, будто иногда он и тебя не узнает. Так давайте скажем, что якобы мы его старые друзья, про которых он просто-напросто забыл?
Вижу, Дженна силится совладать с логикой Верджила, решая про себя, защищать ей отца или попытаться извлечь выгоду из его слабости.
– Верджил прав, – говорю я.
Обоих мое заявление сильно удивляет.
– Вы с ним согласны? – не может поверить Дженна.
– Да, – киваю я. – Если твой отец добавит что-нибудь к истории исчезновения матери, это может подтолкнуть нас в правильном направлении.
– Так что все зависит от тебя, – провокационно заявляет Верджил.
Дженна выдерживает паузу, но наконец выдает:
– Честно говоря, он всегда только о маме и болтает: как они встретились, какой она была в тот момент, когда папа понял, что хочет на ней жениться. – Девочка закусывает губу. – Я возражала против того, чтобы вы поехали в клинику, потому что не хочу делиться этим с вами. Вообще ни с кем не хочу делиться. Это единственная ниточка, которая связывает меня с отцом. Он один тоскует по маме так же, как и я.
Когда получаешь звонок от Вселенной, его нельзя перевести в режим ожидания. Вот почему я продолжаю виться вокруг этой девочки, неизменно возвращаясь к ней. Либо так действует на меня притяжение ее гравитационного поля, либо она – та сточная канава, в которой мне предначертано захлебнуться.
Я широко улыбаюсь и говорю:
– Ах, дорогая, я сама не своя до красивых любовных историй.
Элис
Умерла Ммаабо, самка-матриарх.
Вчера вечером Ммаабо пробралась вглубь стада, двигаясь с трудом, рывками, а потом опустилась на колени и повалилась на землю. Я не прерывала наблюдения тридцать шесть часов. Заметила, как Оналенна, дочь и ближайшая подруга Ммаабо, пыталась поднять мать бивнями, и ей даже удалось поставить слониху на ноги, но после этого матриарх снова упала и больше уже не вставала. Мать в последний раз протянула хобот к дочери, после чего он лентой распластался на земле. Оналенна и другие члены стада печально затрубили и, теснясь вокруг мертвой Ммаабо, снова попытались поднять свою предводительницу хоботами.
Через шесть часов стадо покинуло тело. Но почти сразу вслед за этим появился другой слон. Я сперва подумала, что это какой-то отбившийся от остальных член семьи Ммаабо, но затем узнала треугольную зазубрину на левом ухе и пятнистые ступни Сетуньи, матриараха другого, менее многочисленного стада. Сетунья и Ммаабо не состояли в родстве, однако, приближаясь к трупу, Сетунья притихла и стала двигаться мягче. Она повесила голову, опустила уши, прикоснулась хоботом к телу Ммаабо. Потом Сетунья приподняла левую ногу и подержала ее над трупом слонихи, переступила через него, так что ее передние ноги оказались с одной стороны, а задние – с другой, и принялась раскачиваться взад-вперед. Я засекла время: это продолжалось шесть минут. Движения слонихи напоминали танец без музыки. Этакая безмолвная панихида.
Что это означало? Почему на слониху, не бывшую в родстве с Ммаабо, гибель последней оказала столь сильное воздействие?
Прошло два месяца с момента смерти Кеноси, молодого слона, попавшего в силок; два месяца с тех пор, как я официально сузила поле своего исследования. В то время как мои коллеги, работавшие в заповеднике, изучали пути миграции слонов в области Тули-Блок и влияние этих миграций на экосистему, воздействие засух на численность рождающихся слонят, муст и сезонные особенности поведения слонов, предметом моего научного внимания стали эмоции. Их невозможно измерить количественно и отследить с помощью приборов, да и в генетическом коде это тоже не отображено. Не важно, сколько раз я фиксировала ситуации, когда слоны трогали черепа других слонов или возвращались на то место, где умер член их стада, стоило мне интерпретировать это поведение как выражение печали, и я заходила за черту, которую не должен переступать ни один ученый-зоолог. Я приписывала наличие эмоций кому-то еще, помимо людей.
Если бы меня попросили высказаться в защиту своей работы, я бы сформулировала это следующим образом: чем сложнее предмет изучения, тем более серьезно и ответственно должна подходить к нему наука. Математика или химия описывают простые вещи – закрытые модели, предполагающие однозначные ответы. Для понимания поведения – человеческого или слоновьего – необходимы комплексные системы, вот почему и научные подходы, стоящие за такими исследованиями, должны быть значительно более разветвленными.
Но никто ни о чем таком меня никогда не спрашивал. Думаю, Грант, мой босс, считает это увлечение временным явлением и не сомневается: рано или поздно я вернусь к настоящей науке.
Я и прежде видела, как умирают слоны, но смерть Ммаабо стала первой с тех пор, как я сменила фокус исследования. Мне хотелось зафиксировать все до последней мелочи, важно было удостовериться, что я не упустила, посчитав незначительной подробностью, ни одной мелкой детали, которую впоследствии могла бы расценить как критически важную для понимания феномена слоновьей скорби. А потому я жертвовала сном и оставалась на своем наблюдательном посту: отмечала, какие слоны приходили на место смерти матриарха, идентифицируя их по бивням, волоскам на хвостах, отметинам на телах, а иногда даже по расположению сосудов на ушах, которые составляют рисунок столь же уникальный, как и отпечатки пальцев у людей. Я записывала, сколько времени слоны прикасались к Ммаабо и к каким именно местам, когда они покидали тело и возвращались ли к нему снова. Не упустила из виду и других животных – антилопу импалу и одного жирафа, которые проходили поблизости, не зная о том, что здесь встретила смерть предводительница слоновьего стада. Но больше всего меня интересовало, вернется ли к телу матери Оналенна.
И она пришла, примерно десять часов спустя. Сгустились сумерки. Ее соплеменники находились в отдалении. Слониха тихо стояла рядом с трупом матери, пока на землю не упала ночь, внезапная, как нож гильотины. Оналенна то и дело подавала голос, словно бы нуждалась в общении с сестрами и напоминала им, что она все еще здесь; ей отвечали с северо-востока.
Целый час Оналенна не двигалась; наверное, поэтому я так испугалась, когда, рассекая лучами фар тьму, появился «лендровер». Слониха тоже вздрогнула от неожиданности и попятилась от мертвой матери, грозно хлопая ушами.
– Вот ты где, – сказала Анья, подъезжая ближе; она тоже была специалистом по слонам, изучала влияние браконьерства на пути миграции животных. – Ты не отвечала на запросы по рации.
– Я отключила звук. Не хотела беспокоить ее, – ответила я, кивая в сторону встревоженной слонихи.
– Ясно. Слушай, там Грант тебя разыскивает, ты зачем-то ему понадобилась.
– Сейчас?
Мой начальник, мягко говоря, не пришел в восторг, когда я решила переключиться на изучение слоновьей печали. Он со мной почти не разговаривал, практически не замечал. Неужели вдруг сменил гнев на милость?
Анья посмотрела на тело Ммаабо:
– Когда это случилось?
– Почти сутки назад.
– Ты уже сказала рейнджерам?
Я покачала головой. Конечно, сказать придется: они придут и отрубят Ммаабо бивни, чтобы у браконьеров не было охоты сюда соваться. Но я подумала, что стаду нужно дать время на оплакивание матриарха.
– Что передать Гранту? Когда тебя ждать? – спросила Анья.
– Скоро, – ответила я.
Машина скрылась за кустами и вскоре превратилась в булавочную головку света, светлячком мерцавшую в чернильной темноте. Оналенна запыхтела и сунула хобот в рот матери.
Не успела я записать это в дневник, как рядом с Ммаабо появилась гиена. Луч фонарика, которым я освещала сцену, выхватил раскрытую пасть с ярко-белыми резцами. Оналенна затрубила и махнула хоботом в сторону незваной гостьи. Но та стояла слишком далеко, и, казалось бы, слониха не могла причинить ей никакого вреда. Однако у африканских слонов есть в запасе примерно фут хобота, который может раскрыться, как гармошка, и ударить, когда вы меньше всего этого ждете. Оналенна так поддала гиене, что хищница с визгом отлетела от трупа Ммаабо.
Слониха повернула ко мне массивную голову. Из ее височных желез темными полосами сочился маслянистый секрет.
– Тебе придется ее отпустить, – громко сказала я, не вполне уверенная в том, кого из нас двоих пытаюсь убедить.
Проснулась я резко, почувствовав на лице брызги утреннего света. Первой мыслью было: «Грант меня убьет». Второй: «Оналенна ушла». Вместо нее у тела Ммаабо копошились две львицы, они раздирали зад слонихи. А наверху, выписывая в воздухе восьмерки, кружил гриф, ожидавший своей очереди.
В лагерь возвращаться не было никакой охоты. Я предпочла бы сидеть рядом с Ммаабо и наблюдать, не придет ли еще кто-нибудь из слонов отдать ей последние почести.
Мне хотелось найти Оналенну и выяснить, что она сейчас делает, как ведет себя ее стадо, кто стал новым матриархом?
Хорошо бы узнать, смогла ли она перекрыть поток скорби, как водопроводный кран, или продолжает печалиться об утрате матери? Сколько времени нужно слонихе, чтобы скорбное чувство исчезло?
Было совершенно ясно, что Грант решил наказать меня.