Время обнимать

– Ты с луны свалился? Да евреев тысячу лет убивают или даже две тысячи, мой дед рассказывал. Какой-то идиот придумал, что они Бога распяли, Иисуса Христа. А этот Иисус сам был евреем, представляешь?! Тем более Бога вообще нет.

– Сашка, это легенды такие. Помнишь «Легенды и мифы Древней Греции»? Так и про Иисуса, и про царя Давида придумали, никто точно не знает, что было две тысячи лет назад!

– Совсем того или прикидываешься? – Саша выразительно покрутил пальцем у виска. – Да в нашу войну, в которой мой дед воевал, уничтожили шесть миллионов евреев! Концлагеря специально строили, печи, чтобы трупы сжигать. Даже детей сжигали. Мой дедушка ушел на фронт, а его мама, младшая сестра и два брата пропали без вести в Белоруссии. У себя дома! Дед после войны поехал искать хотя бы соседей или бывших знакомых, но даже свидетелей не осталось. Теперь заболел, лежит и целыми днями пишет письма в какие-то организации. Думаешь, хоть кто-то отвечает? Ничего, я вырасту и сам поеду! В Гомельскую область, слышал когда-нибудь?

Если задуматься, дед Виктор не зря сразу невзлюбил его друга. Если бы Артем не познакомился с Сашей, не поехал в Белоруссию, не попал в Гомельскую область… Нет, в Могилевскую, Саша тогда перепутал названия.

Самое интересное, что Артем слышал. Потому что именно в Гомеле родился будущий профессор Шнайдер, Муся сто раз рассказывала. В тот же вечер он попытался расспросить маму и бабушку, и они обе ужасно растерялись, но все-таки сказали, что правда – евреев убивали и в России, и в Германии, и почти во всей Европе. Просто так, без любой другой причины. Более того, евреев и раньше убивали, еще до революции, в том числе убили всю семью прадедушки Шнайдера. Как раз в Гомеле и убили.

Наверное, тогда стояла весна, Тёма запомнил, что мама подрезала ветки своей любимой сирени, и ветер сквозь окно разносил по дому легкий аромат. А Муся пекла наполеон, готовые теплые коржи, аккуратно разложенные по столу, соревновались упоительным запахом с сиренью и ложка с заварным кремом уже готовилась выпрыгнуть из кастрюльки и покрыть первый корж толстыми аппетитными шлепками. Наверное, бабушка маленького Шнайдера так же пекла наполеон и давала внуку облизать остатки крема с тяжелой серебряной ложки. А мамы вскоре убитых детей составляли из веток сирени пышные весенние букеты и улыбались чарующей женской улыбкой.

Дед Виктор, который так любил все обсуждать и объяснять, на этот раз здорово рассердился и заявил, что детям нужно смотреть вперед, а не погружаться в прошлое.

– Я не понимаю, почему тебя заинтересовала судьба именно евреев? Те же фашисты уничтожали и цыган, и славян. А в 1915 году турки вырезали более миллиона армян. Прадед Шнайдер ничего не определяет в твоей жизни, потому что в каждом русском человеке течет не менее четырех кровей – татары, поляки, немцы, французы. И ты имеешь такое же отношение к евреям, как я к французам.

Слишком он объяснял, слишком старался. Или считал Тёму глупым сопляком, или тема так раздражала? Потом еще шепотом накричал на бабушку и маму, чтобы не перегружали ребенка ненужной информацией. И что это за дружба такая?! Нет нормальных мальчиков, без заскоков и комплексов?

Смешно, что дед в своем возрасте не понимал, что такое заскоки! Посмотрел бы на их соседку со второго этажа, Эмилию Павловну, как она разговаривает сама с собой и при этом хихикает и поправляет воображаемую шляпку. А Сашка Цейтлин был отличным парнем, умным и бесстрашным, он мог подраться сразу с тремя придурками-двоечниками, пройти по карнизу второго этажа и при этом все свободное время читал серьезные взрослые книги и знал тысячу разных историй. Кроме того, он был на целых полтора года старше Тёмы, успел прочесть Мопассана (которого мама с Мусей затолкали на верхнюю полку и прикрыли журналом «Работница»), совершенно не воображал и не выпендривался.

Главное, дед сам организовал их дружбу с Сашкой. Или почти организовал. Потому что первый год в школе оказался очень скучным, проходили какие-то глупости, буквы и цифры до десяти, притом что Тёма спокойно считал до тысячи и уже два года умел читать. Он старался сидеть тихо, но часто не выдерживал и принимался громко хохотать, особенно на контрольных. Наконец в начале второго класса в школу пришел дед Виктор, причем не к учительнице, а прямо к директору, и на следующий день Тёму перевели в третий класс, где они и познакомились с Сашкой.

Сначала Артему очень нравилось быть самым младшим, все его баловали, не давали таскать мешки с макулатурой, а учительница шепотом говорила бабушке Мусе: «Чудо ребенок, просто чудо!» Но со временем многие вещи стали раздражать, особенно поведение девчонок. С какой стати называть его Тёмочкой и гладить по головке, как дебила? Или просить передать записку красавчику Никите Краскову? Артем учился намного лучше Краскова, быстрее бегал на физкультуре, но ни одна девчонка не улыбалась ему так, как Никите, и тем более не писала записок.

Летом 1983 года Артем как раз перешел в седьмой класс, произошла странная и на первый взгляд ерундовая история. Они заранее договорились с дедом встретиться в Махайловском саду и вместе пойти на выставку в Русский музей. Стоял редкий для Ленинграда солнечный день, на небе ни тучки, ни облака, каникулы набирали силу и впереди ждал не только любимый музей, но и обед в ресторане «Метрополь», шикарном ресторане, куда ни с мамой, ни с Мусей никогда не попадешь. Они решили для начала немного прогуляться по саду, Тёма как раз закончил читать книгу Марка Твена о Жанне д’Арк и ни о чем другом не мог говорить, хотя дед немного посмеивался над его горячностью.

– Что ты смеешься, они ее пытали и сожгли! Сожгли на костре! Потому что она победила врагов Франции, а святоши побед не прощают. Подлые лицемеры, предатели! Ты знаешь, сколько людей они замучили, даже придумали специальные орудия пыток!

Дед не успел ответить, потому что на боковой дорожке раздался тихий крик, и они увидели, как лысый тощий старик поднял костыль и стукнул по голове стоящего рядом мужика. Тоже довольно-таки старого мужика в плаще, что было отдельной странностью при такой погоде.

– Думашь, тебя забыли, сволочь?

Старик сипло закашлялся и еще раз замахнулся костылем, но тут стоящая рядом седая женщина сгребла нападающего в охапку и бегом потащила прочь. Все произошло так стремительно, что никто не заметил и не понял, почему человек в плаще упал. Виктор бросился ему помогать, отряхнул плащ, заглянул в лицо…

Тёме на мгновение показалось, что его интеллигентный дедушка сейчас врежет мужику не хуже старика, но Виктор тут же взял себя в руки.

– Борис Иванович, сколько лет, сколько зим, – его голос звучал почти приветливо. – Споткнулись? Нет, никого не видел. Да, я тоже с трудом вспомнил. И вам не хворать.

И всё. Они быстро повернулись и ушли, почти побежали мимо цветущих кустов и деревьев до самой Мойки, хотя вход в музей, как известно, находится с противоположной стороны.

На следующий день Артем впервые поссорился с Сашей.

– Что тут непонятного, – по-взрослому вздохнул Саша, услышав вчерашнюю историю, – наверняка тот старик своего палача встретил, бывшего гэбиста какого-нибудь. При чем тут Жанна д’Арк, думаешь с тех пор палачей не было, при Сталине не пытали и не убивали? Вот именно невинных – и ученых, и врачей, и еще разных людей. Даже маршалов, Блюхера и Тухачевского, я сам читал! И академика Вавилова. А твой дед точно этого гада раньше встречал, но раз не рассказал, значит – боится. Мой папа говорит, гэбисты нарочно так устраивали, чтобы каждый человек был замешан – либо ты заключенный, либо тюремщик.

Конечно, Артем был младше, но всего на полтора года, почему же он так растерялся? Нужно было наорать на Сашку за глупые шутки или хотя бы позвонить деду, пусть скажет, что в нашей стране не могли убивать маршалов и ученых! Без всякой вины убивать, словно преступников и бандитов. И почему Тёмин дед, бывший фронтовик, имеющий орден, должен бояться какого-то облезлого Бориса Ивановича? И что такое гэбисты, в конце-концов?! Но он только оттолкнул Сашку и позорно убежал домой. И еще нарычал на бедную Мусю, когда она пыталась сунуть ему под мышку градусник.

И опять мама и бабушка мялись, но признавали – да, в нашей советской стране убили и замучили многих невинных людей, и военных, и ученых, и писателей. Трудно объяснить, как это случилось, многие взрослые люди не понимают, не то что мальчики в двенадцать лет, но сегодня все преступники разоблачены, больше такого не повторится.

Поздно вечером он слышал, как мама разговаривает с дедом по телефону. Сквозь сон накатывал и уплывал знакомый голос, единственный и до каждого оттенка знакомый, так что заранее знаешь конец любой фразы. Мама сначала оправдывалась, повторяла, что невозможно уберечь ребенка от влияния более взрослых учеников, потом стала кричать, вернее громко шептать, что дед мог бы взять на себя объяснения про сталинские реперессии и другие сложные темы, а не придираться к дочери, которая все тянет одна, как рабочая лошадь. В любом случае она не готова врать и рассказывать сыну красивые сказки, оставим эту партию Елене Сергеевне!

Тёма потом несколько раз собирался расспросить деда о Сталине и гэбистах, о Борисе Ивановиче и старике с костылем, он даже специально приехал на Грибоедова в тот вечер, когда Елена Сергеевна была занята в театре. Но почему-то передумал.



Тем временем незаметно начиналась новая история страны! Один за другим сменялись и умирали старики-руководители – Брежнев, Андропов, Черненко – по телевизору траурные марши чередовались с симфоническими концертами, никто не переживал и не сочувствовал, и Муся ворчала, что даже в своей любимой филармонии она не слышала столько классической музыки. Весной 1985 года (кажется, в мае, но точно до летних каникул) Артем, вернувшись из школы, застал непривычную картину: бабушка и мама дружно сидели у телевизора и не дыша слушали незнакомого дядьку с большим кривым пятном на лбу. Непривычную, потому что вкусы у них никогда не совпадали – бабушка обожала бразильские сериалы, а мама «Клуб путешественников».

– Новый генеральный секретарь, – с удивлением сказала мама, – хоть человеческую речь послушать!

Да, именно с того года их жизнь сорвалась и понеслась, словно грузовик по разбитой дороге, – то взлетая на ухабах, то проваливаясь в ямы, а то и просто буксуя в глубокой луже.

Нет, не так. Почему-то в воспоминаниях оценки прожитого часто переворачиваются с ног на голову и меняют окраску ретроактивно, как сказал бы Саша Цейтлин, и сегодня ты уверен, что в том навсегда прошедшем времени не верил и не радовался переменам, словно мог заранее знать события грядущих дней или лет. А тогда все перемены показались замечательными. Первым делом в школе отменили политинформации и пионерские линейки. Потом сняли портреты Ленина. Завуч по внеклассной работе носа не показывала из учительской и не требовала даже сменной обуви. Парторг школы, нудная и громогласная учительница истории Аврора Николаевна, вдруг превратилась в растерянную старушку и слиняла на пенсию. Антиалкогольный закон вызвал бурное возмущение деда. Облачившись в любимый бархатный халат и поправив шейный платок, он громко декламировал:

– Подымем стаканы, содвинем их разом! Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Тетя Гуля разводила спирт ледяной водой строго до сорока процентов, добавляла лимон или тертую клюкву и переливала в фамильный хрустальный графин. Напиток назывался «Чудиновка» и пользовался бурным успехом у гостей и родственников.

По совету маминых сотрудников Тёма с восьмого класса перешел в математическую школу, знаменитую Тридцатку. Вернее, не перешел, а поступил, пройдя письменный экзамен по математике. Экзамен почему-то оказался смехотворно простым, Артем три раза проверял готовую работу и все-таки сдал за полчаса до окончания назначенного срока. Кажется, учителя тоже не ожидали от тринадцатилетнего мальчишки такой прыти, во всяком случае, его сразу зачислили. С выбором вуза сначала возникли разногласия, поскольку дед Виктор советовал идти в экономику, а мама и Муся – только на матмех ЛГУ. Тёма выбрал матмех и долгое время считал свой выбор глупейшей ошибкой. Кто и что тогда понимал, кто мог заглянуть на двадцать лет вперед!

А с Сашей они почти сразу помирились. Про маршалов все оказалось правдой, Артем уже взрослым прочел, что Тухачевский был арестован в 1937-м, кажется по доносу Ворошилова, и расстрелян вместе с группой других военачальников, а Блюхера, первого кавалера ордена Красного Знамени и Красной Звезды, замучили насмерть на Лубянке в ноябре 1938 года. Жен и родственников обоих маршалов тоже расстреляли, детей сдали в детдома и нашли уже после реабилитации, только самый младший сын Блюхера, рожденный в том же 1938 году, окончательно потерялся.



Но самое главное он проглядел! Привык, что дома статус-кво, то есть какие бы мелкие неприятности или радости не возникали, все возвращается в привычное русло. Мама работает много и без большого воодушевления, в свободное время читает книги, спорит с Мусей по целому ряду принципиальных вопросов, типа сдавать ли ковер в чистку, по выходным ходит в филармонию или посещает своих многочисленных подружек. А Муся готовит обед и переживает. Переживаний хватает, поскольку Муся следит за всеми авариями и стихийными бедствиями в радиусе ста километров, заранее уверенная, что Тёма и Наташа находятся в эпицентре трагедии. В дополнение на них обоих могут напасть воры и бандиты, а на маму еще и сексуальные маньяки, вот почему они обязаны каждый час звонить и докладывать, где находятся и когда вернутся домой. В случае молчания Муся начинает звонить сама, Артем предпочитает сдаться и, на радость приятелям, регулярно сообщает бабушке, что занимается в библиотеке, мама же, как человек эмоциональный и непоследовательный, спорит и произносит гневные речи на тему свободы личности, хотя давно пора понять, что ветер дует, а караван идет.

И вот Артем, увлеченный переворотом в стране, проглядел переворот в собственной семье. Что с того, что мама все позже возвращается с работы, но при этом не жалуется, как обычно, на тупые порядки и бюрократию, а вдохновенно раскладывает на столе какие-то списки и при этом напевает свою любиму арию «Фигаро здесь, Фигаро там». И в выходные не обсуждает с Мусей последнюю, на редкость неудачную роль Елены Сергеевны, не рассказывает подруге Тане о распродаже косметики в Пассаже, а с самого утра отправляется подышать воздухом, причем обязательно в новых туфлях, пусть на дворе хоть дождь, хоть град. Где ее умному сыну заметить, когда он занят глобальными вопросами мироздания! Наконец в один прекрасный день открылась неожиданная, ни в каких снах не предусмотренная правда. Оказывается, его отважная мама, которая извиняется, если ей наступают на ногу, и в магазинных очередях пропускает вперед всех старушек района, которая полдня переживает из-за любого неудачно сказанного слова, именно она, в одиночку, без финансирования, покровителей и прочей ерунды создает частный детский хор! Потому что в каждой школе есть хотя бы два-три незаурядных ребенка, уж она насмотрелась на своей работе методистом, грешно не начать именно сейчас, когда приветствуются всякие инициативы! И не нужно считать ее круглой дурой, она не собирается сразу бросать основную работу, репетиции хора можно проводить вечером. Для начала. Потому что в дальнейшем она создаст строгий график занятий и план концертов, у нее будет, наконец, любимая работа и намного больше свободного времени. И бесполезно отговаривать, уже все решено и оговорено, ее поддерживает прекрасный профессиональный преподаватель, осталось только найти помещение и пригласить концертмейстера!


Даже не слишком практичная Муся поинтересовалась, кто будет в дальнейшем оплачивать аренду зала и работу концертмейстера. А дед просто махнул рукой – мол, он и раньше не полагался ни на разум старшей дочери, ни на ее деловые качества. Но прошло несколько месяцев, и похудевшая, помолодевшая мама, с глазами, горящими негасимым огнем веры и надежды, торжественно сообщила им с бабушкой (с дедом на эту тему она больше не разговаривала), что помещение найдено! Она догадалась поговорить с директором одной из подшефных школ и получила актовый зал с хорошим роялем! Два раза в неделю и практически бесплатно, нужно только помочь с текущим ремонтом.

– Ты будешь заниматься ремонтом?! – ахнула Муся. – Как именно – красить стены, мыть лестницы?

Оказалось, мама давно нашла помощника, того самого прекрасного преподавателя. Правда, он пожилой человек и преподает физику, а не хоровое пение или (о чем можно только мечтать!) уроки труда, зато работает в той самой школе и берется привести детей и родителей на субботник.

– Тёма, может быть, твои товарищи тоже захотят помочь? Не слишком большая работа, не больше недели, материалы доставят за счет школы.

Честно говоря, Артем так поразился маминой бурной деятельности, что согласился и даже заманил еще трех ребят во главе с Сашкой Цейтлиным, с условием, что бабушка будет кормить всех добровольцев. Пункт немаловажный, поскольку с продуктами становилось все хуже.

В первый же день он познакомился с маминым помощником, учителем физики Петром Афанасьевичем Богоявленским. Бывают у людей и такие фамилии.

Учитель этот, надо сказать, не выглядел слишком пожилым, лет на пять старше самой мамы, зато манерами и аккуратной бородкой сильно напоминал актера из Мусиного любимого фильма «Дама с собачкой». Эх, жаль, дед не видел полной картины! Мало того что Петр Афанасьевич называл на «вы» всех сопливых школьников, включая первоклашек, что он постоянно ронял очки и кепку, два раза влепил молотком строго по собственному пальцу и с завидной периодичностью окунал рукав пиджака в ведро с белилами, апофеоз наступил в конце рабочего дня, когда господин Богоявленский благодарно поклонился Артему и его друзьям, словно был не в заляпанном краской школьном дворе, а на балу в дворянском собрании, потом снял перемазанную белилами кепку и поцеловал маме руку. Ребята дружно заржали, но мама была абсолютно довольна и счастлива.

Да, чувствовало Тёмино сердце, что добром такие поклоны не кончатся! Неприступная прежде мама, смеявшаяся над регулярно поставляемыми Мусей и Асей ухажерами, вдруг стала веселой, как девчонка, каждый день устраивала им с бабушкой сюрпризы, покупала дорогие конфеты и наконец раздобыла по страшному блату фирменную джинсовую юбку. Понятно, что без такой юбки ее сопливые гении просто не смогут петь в хоре! Пришлось послать на разведку вездесущую Асю, и через два дня осторожных расспросов и намеков выяснилось следующее.

Петр Афанасьевич не просто Богоявленский, но потомок великого декабриста или народовольца (Ася их вечно путала), поэтому его родителей репрессировали даже дважды – сначала в тридцать четвертом, сразу после убийства Кирова, а потом в сорок седьмом, по возвращении в Ленинград из первой ссылки. В промежутке между этими событиями, осенью сорок пятого года они успели родить сына, но после второго ареста уже никогда домой не вернулись, а Петю вырастила старорежимная тетушка отца, давно почившая и похороненная на Смоленском кладбище. Петр Афанасьевич замечательный благородный человек и очень уважаемый учитель, но уже много лет вынужден жить в бывшей тетушкиной комнате в огромной коммуналке на Конюшенной площади, потому что после развода оставил жене совместно нажитую квартиру, причем, в отличие от Коломейцева, продолжает всю жизнь заботиться о сыне, хотя бывшая жена повторно вышла замуж и прекрасно устроена.

– То есть гол как сокол, – отчаянно всплескивала руками Муся. – Ничего другого я от своей дочери не ожидала, что в двадцать лет, что в сорок! Парит в мечтах и на землю не опускается. И ведь было столько прекрасных партий!

Артем теоретически понимал, что если пятнадцать лет назад его мама ушла от мужа, это не означает, что она ушла в монастырь. И Муся постоянно приговаривала, что пора Наташеньке устроить свою судьбу, но, стыдно признаться, больше всего они оба не хотели делить маму ни с какими чужими дядьками, и будь Петр Афанасьевич не учителем, а ангелом с белыми крыльями и при этом директором банка, они бы так же огорчались и находили в нем недостатки. Правда, директор банка не жил бы в коммуналке, но, с другой стороны, нет уверенности, что он стал бы целовать женщине руку.

Не успела Муся как следует, со страстью и упоением поволноваться из-за Наташиных непрактичных увлечений и многочасовых репетиций созданного из голой мечты хора, как навалились гораздо более серьезные огорчения.

Началось с того, что тяжело заболела старенькая бабушка Бетти. Вернее, не заболела, а резко ослабла и почти все время лежала, а когда тетя Ася или Дина пытались вызвать врача, только махала рукой и отворачивалась к стенке. Артем впервые осознал, что Муся и Ася до сих пор ощущают себя рядом с Бетти трогательными послушными девочками, мамиными любимицами. И вот теперь им предстояло осиротеть и навсегда превратиться из дочек в бабушек. Сестры по очереди умоляли мамочку выпить теплого бульону или хотя бы чаю, тащили с базара дорогие ягоды и какой-то особый творог, но даже маленький Леня понимал, что все бесполезно. Наконец, примерно через месяц от начала болезни, бабушка Бетти встала, оделась с помощью Дины в синее выходное платье, накинула на плечи шаль, подаренную дедушкой Шнайдером в тридцать втором году, и попросила пригласить всех родных и раввина. Ни больше ни меньше! Потому что она должна срочно пройти гиюр[4] и уйти из этой жизни еврейкой.

Больше всего Артема потрясло, что ни Муся, ни Ася не удивились! Оказывается, сестры всю жизнь прекрасно знали, что их мама немка и что они с дедушкой Шнайдером даже не были никогда расписаны! Нет, вы могли такое представить?! Но этим дело не ограничилось. На срочно собранном семейном совете Дина рассказала, что полгода назад бабушка Бетти ей лично поручила разыскать в Германии свою родную сестру Мицци или хотя бы детей сестры, двух мальчиков, родившихся сразу после Первой мировой войны. Фотографий Бетти по понятным причинам не могла сохранить, но она и без всяких фотографий помнила свою дорогую Мицци и двух чудесных беленьких мальчиков с огромными, как у мамы Марии, серыми глазами. Благодаря перестройке такие поиски оказались возможными, и спустя несколько месяцев на имя бабушки пришло официальное письмо на немецком языке.

– И ты никому ничего не рассказала?! – не выдержал Артем. – Оказывается, у нас есть родственники в Германии?

– Леня, пойди проверь уроки на завтра, – вдруг строго заявила Дина, – нечего торчать среди взрослых! И ты, Тёмочка, пошел бы с ним, старший брат должен помогать.

Леня был намного моложе Артема, но все-таки не такой младенец, чтобы при всех выставлять из комнаты, не говоря об Артеме, нашли дураков! Он хотел возмутиться, но тут же все забыл, потому что, со слов Дины, бабушка Бетти слегла сразу по прочтении письма. И при этом категорически не хотела ничего рассказывать, так что Дине пришлось согрешить и ночью прочесть пресловутое письмо со словарем. В письме, в сдержанном официальном тоне говорилось, что прямых родственников Беаты Шнайдер не осталось, поскольку младшая сестра Лора Шнайдер умерла в восемнадцатом году от туберкулеза, а мать Мария Шнайдер и старшая сестра Мицци Шнайдер-Этингер погибли в сорок четвертом году при бомбежке города Хальберштадт. Муж Мицци, Генрих Этингер, а также сыновья, Карл Этингер и Фридрих Этингер, бывшие офицеры СС, служившие в Треблинке, осуждены пожизненно. Генрих скончался в 1969 году, Карл в 1985-м, а Фридрих до сих пор находится в заключении.

– Офицеры СС, служившие в Треблинке, – шепотом повторила Дина.

В тот же день дядя Маркуся поехал в городскую синагогу и привез молчаливого пожилого раввина. Раввин попросил оставить их с бабушкой наедине, просидел часа полтора и ушел, отказавшись от чая. А через неделю Бетти умерла. Умерла очень мирно, во сне, твердо уверенная, что теперь, когда она стала еврейкой, Бог простит ее за сыновей сестры и позволит соединиться со своим любимым Самюэлем. И они все поверили, даже Леня. Потому что старый раввин действительно благословил бабушку Бетти и даже пропел длинную непонятную молитву на иврите, но не стал объяснять, что гиюр за неделю пройти невозможно.

А еще через полгода умер дядя Маркуся. Умер почти так же, как и дедушка Шнайдер, вернулся из поликлиники, где не оказалось свободной очереди к врачу, аккуратно, превозмогая боль в груди, повесил пальто и прилег на диван в недавно опустевшей Беттиной комнате. На кладбище всегда спокойная и разумная Дина, одетая в непривычный старушечий платок и жуткое платье с надрезанным воротом, вдруг принялась молча сгребать принесенные букеты и венки в большой мусорный мешок.

– Камни, – повторяла она безумным шепотом, – и камни, которые были его изголовьем, соединились в один камень – его имя…

Никто ничего не понял, только уже знакомый старый раввин кивал и кивал седой головой в такт одному ему слышной мелодии и бормотал, бормотал непонятные слова. Впрочем, что тут непонятного – слова утешения, веры и любви.

В январе восемьдесят девятого года Дина увезла всю оставшуюся семью в Израиль. Двенадцатилетний Лёня радостно махал руками провожающим, Дина всхлипывала и обещала писать, Ася, одетая в теплое пальто и столь необходимую в Израиле норковую шапку растерянно молчала и, только посмотрев на подошедшую Мусю, горько, безнадежно разрыдалась.

В разлуке есть высокое значенье… Красивое вранье! Неужели правильно разлучиться с родными людьми, стать одиноким странником, заведомо отказаться от утешения и любви? Но, может быть, Тютчев видел высокое значенье в свободе и независимости? Или в умении одному нести страдания, не разделяя с близкими?

Если бы не все перечисленные события, Артем, вполне вероятно, никогда бы не собрался в Гомель. Но после отъезда родственников навалилась ужасная пустота. Мама почти не бывала дома, как ни странно, ее хор начал выступать и даже пользовался успехом. Более того, она нашла некоего любителя многоголосного пения, недавно сколотившего огромный и крайне сомнительный капитал на банковских операциях, и этот, с позволения сказать, меценат оплатил костюмы и профессионального концертмейстера. Безработных пожилых музыкантов в городе становилось все больше. Петр Афанасьевич принимал самое деятельное участие в работе хора, то есть присутствовал на всех репетициях и концертах, помогал расставлять стулья и опускать крышку рояля, исправно носил мамин зонтик, плащ и сумку с нотами и после концерта обязательно вручал главной руководительнице скромный, но изысканный букет цветов. Артем постепенно притерпелся к его присутствию, тем более мама выглядела очень счастливой, но Муся бешено ревновала и грудью защищала семью и дом от возможного вторжения, так что бедный Петр Афанасьевич решался проводить свою даму сердца не выше второго этажа. Наконец наш Богоявленский сделал маме официальное предложение руки и сердца, дружными усилиями сдали тетушкину комнату в коммуналке молодой лимитчице и, доплатив немалые деньги, арендовали однокомнатную квартиру в начале Московского проспекта. Тёма с Мусей остались одни-одинешеньки.

Если бы мама, как прежде, жила с ним в одной квартире, и тем более в одной комнате, наверняка не удалось бы наврать так виртуозно, потому что она по глазам угадывала все мелкие хитрости своего сына. А Муся сразу поверила и даже обрадовалась, что Тёма ненадолго уедет. Как раз начались серьезные проблемы с продуктами, за маслом и яйцами приходилось стоять в длинных очередях, хлеб ничего не забывшие ленинградцы расхватывали с самого утра и сушили на подоконниках. Короче говоря, Муся замучилась изобретать супы из крупы и старых консервов, а тут, специально в летние каникулы организована поездка студентов в Белоруссию на практику! Проживание в общежитии университета, продукты из ближайшего колхоза. Мама сначала очень заволновалась из-за близости Чернобыля, но Тёма прочел им с Мусей убедительную лекцию о том, что вторичное распространении ионизирующего излучения вследствии индуцированной ядерной реакции с учетом розы ветров конкретного района опасности не представляет. Роза ветров произвела на Мусю особенное впечатление, и больше вопросов не поступало. Более того, Артем оставил точный адрес. Не придуманный, а самый настоящий – в надежде, что писать при наличии телефона его дорогие женщины не станут. Потому что это был адрес райисполкома Могилевской области, с которым Саша Цейтлин целый год вел переписку. (Оказалось, Саша когда-то перепутал, его дедушка родился в Могилевской области, а не в Гомельской).

Да, они оба уже учились в университете, и хотя Саша увлекся прикладной математикой и компьютерами, а Тёма оставался верен классической матшколе, нормальная мужская дружба, не требующая лишних слов и доказательств, сохранилась и, если можно так сказать, повзрослела вместе с ними. И Артем без лишних вопросов знал, что Саша должен поехать в Белоруссию и найти следы своей погибшей семьи, точнее семьи деда, потому что пять лет назад дед оставил ему посмертную записку с одной фразой «Я на тебя надеюсь».

– Да, – ответили Саше из райисполкома, – многие исторические документы в настоящее время доступны населению. Кроме того, в области создан краеведческий музей, где представлены фотоархивы времен Отечественной войны.

Взяли билеты до Минска, чтобы оттуда на местном поезде добраться сначала до Гомеля, родины профессора Шнайдера, а потом в противоположном направлении до местечка Шамово Могилевской области. Благо, все растояния были плевыми, недорогие поезда и автобусы отправлялись в обе стороны несколько раз в день, никаких проблем не ожидалось.

В Белоруссию поезд приходил утром, Гомель встретил приветливым чистым вокзалом, хотя предупреждали что после Чернобыля в районе много проблем, в частности из-за увольнения сотрудников железной дороги. Никакая роза ветров не спасала, конечно, от близости к страшной закрытой зоне, но ведь местные люди продолжали здесь жить, работать, рожать детей, а они, два здоровых молодых лба, приехали на какую-то неделю, не о чем говорить!

Симпатичная пожилая тетенька сдала комнату с террасой на Советской улице, совсем рядом с Центральной городской библиотекой. Солнце светило вовсю, в саду поспевали первые летние яблоки, они купили в местном магазинчике большую банку маринованных помидоров, буханку теплого серого хлеба и десяток яиц, чашки, чай и сахар стояли в комнате на полке, накрытые полотенцем с вышитыми петухами, а через пару часов хозяйка принесла большую миску горячих обалденных пирожков с картошкой. Тёме вдруг страшно захотелось просто погулять, поглазеть на непривычно тихий маленький город, выйти к местной речке с милым названием Сож. И ничего не знать об убийствах, о прошедшей войне и скотской жестокости, случившихся в таком пасторальном месте. Еще не хватало, чтобы Саша догадался о его пораженческих настроениях!

Архивный отдел библиотеки условно делился на три неравные части – довоенная история города, годы Великой Отечественной войны и современная жизнь. Тёма начал с газет последнего времени, но в глазах вскоре зарябило от фотографий знатных комбайнеров и достижений в строительстве и сельском хозяйстве. Только несколько статей, посвященных Чернобылю, резко отличались, на первой странице в черной рамке были напечатаны фотографии пожарников, потом в столбик фамилии других ликвидаторов. Вот так, посреди обычной скучноватой жизни, теплым весенним днем на исходе апреля встать и осознанно выйти навстречу жуткой, без цвета и запаха смерти. Ему вдруг стало холодно, хотя июльское солнце светило во все окна и по небу плыли редкие светлые облака. На следующий день Артем решил перейти к самым старым газетам и на самой дальней полке наткнулся на ветхие рассыпающиеся дореволюционные листки. Страницы, описывающие гомельский погром, сохранились неплохо, были видны даты и даже строчки из воспоминаний очевидцев. И опять столбик с фамилиями погибших, хотя имен не разобрать вовсе и фотографии почти стерлись, но Тёме казалось, что он видит всю семью Шнайдеров – элегантная нарядная мама, солидный папа в сюртуке и круглых очках, девочки в кружевных платьях и девятилетний мальчик в гимназической фуражке. Выдающийся ученый и милый добрый папа двух хороших девочек тоже стоял бы в шеренге умерших, если бы не ударила по лбу коварная насмешница судьба. И не родилась бы ни Муся, ни ее ненаглядная дочка Наташа, ни он сам, Артем Коломейцев, так и не поменявший фамилию. Оказалось, местные евреи заранее организовали бригады самообороны, поэтому людей погибло намного меньше, чем в Кишиневе, но потом участников бригады судили вместе с погромщиками за превышение самообороны! Он как дурак не выдержал и помчался звонить Мусе.

– Бабуль, я нашел документы по гомельскому погрому!

– Тёмочка, я плохо слышу, откуда ты говоришь? Как практика? Прошу тебя, не расстраивайся и не ищи ничего в прошлом. Вся семья моего папы погибла, он видел своими глазами. Вас хорошо кормят? Не холодно ночевать? Мы с мамой волнуемся!

Нет, нельзя было так психовать и дергать бедную Мусю. Практика – значит, практика, дед Виктор не зря повторял, что мужчина должен молча нести свой груз. Правда, они с Сашей еще не знали, что ждет их в Шамово.

Самое страшное, что они нашли Сашину семью. Вернее, свидетелей убийства. С самого приезда в Шамово их настигла череда мистических жутких совпадений. Первое, наиболее простое совпадение только удивило обоих – оказалось, фашисты вошли в Шамово 13 июля 1941 года, то есть ровно в тот же день, когда они приехали в местечко. Потом нашелся первый свидетель, совсем не старый человек, Семен Наумович Дворкин. Семен Наумович без лишних подробностей рассказал, что был десятилетним пацаном, но Цейтлиных помнит хорошо, и мать, и всех троих детей.

– У них еще старший сын был, но он как раз в армии служил, может, и не погиб.