Врата Обелиска
Часть 16 из 42 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Он думает, что я зло, – ловит она себя на словах.
Шаффа смотрит на нее долгим взглядом. На миг в этом взгляде мелькают растерянность, мимолетное ощущение хмурости, которая порой появляется на его лице. Не то чтобы намеренно Нэссун в этот момент сэссит его – и да, эти странные серебристые нити снова вспыхивают в нем, переплетаясь в его плоти и дергая его разум откуда-то из затылка. Она прекращает, как только его лицо разглаживается, поскольку он чудовищно чувствителен к ее орогении и ему не нравится, когда она что-то делает без его разрешения. Но когда его дергают за эти яркие нити, он замечает меньше.
– Ты не зло, – твердо говорит он. – Ты ровно такова, какой сделала тебя природа. И ты особенная, Нэссун, – особенная и сильная, что нетипично даже для таких, как ты. В Эпицентре ты уже имела бы кольца. Может, четыре или даже пять. Для твоего возраста это изумительно.
Это радует Нэссун, хотя она до конца и не понимает.
– Вудех говорит, что в Эпицентре доходили до десяти колец? – У Вудеха самая разговорчивая из трех Стражей, Нида с глазами цвета агата. Нида порой говорит бессмысленные вещи, но в остальное время она делится полезной мудростью, так что все дети научились просто не слушать ее болтовни.
– Да, десять. – Почему-то Шаффа недоволен этим. – Но здесь не Эпицентр, Нэссун. Здесь ты должна обучаться сама, поскольку у нас нет старших орогенов, чтобы учить вас. И это хорошо, поскольку есть вещи… которые вы можете сделать. – Его лицо дергается. Снова сквозь него идут серебристые вспышки, затем угасают. – Дело, для которого вы нужны… эпицентровская школа такого не может.
Нэссун раздумывает над этим, на миг забывая о серебре.
– Вроде как выгнать мою орогению? – Она знает, что папа спрашивал об этом Шаффу.
– Это было бы возможно при надлежащем уровне развития. Но чтобы достичь его, тебе лучше научиться использовать свою силу без предубеждений. – Он бросает на нее взгляд. Он говорит уклончиво, он она почему-то знает, что он не хотел бы, чтобы она превращалась в глухача, даже если это возможно. – Тебе повезло, что тебя родила ороген, достаточно способная, чтобы справиться с тобой в детстве. Ты должна была быть весьма опасной в младенчестве и раннем детстве.
Теперь черед Нэссун пожать плечами. Она опускает взгляд и шаркает ногой по травинке, пробившейся между двумя базальтовыми колоннами.
– Наверное.
Он смотрит на нее, его взгляд становится жестче. Что бы там ни было с ним не так – а со всеми Стражами Найденной Луны что-то не так, – это исчезает, когда она пытается что-то скрыть от него. Словно он может сэссить умышленное уклонение от ответа.
– Расскажи побольше о твоей матери.
Нэссун не хочет говорить о матери.
– Наверное, она умерла.
Скорее всего, так, хотя она вспоминает, что чувствовала усилия матери отвести Разлом от Тиримо. Люди ведь вряд ли заметили бы это, так ведь? Мама всегда запрещала Нэссун использовать орогению во время землетрясения, поскольку так обнаруживали себя большинство орогенов. А когда их обнаруживают, случается как с Уке.
– Вероятно. – Он наклоняет голову, как птица. – Я заметил в твоей технике следы школы Эпицентра. Ты… точна. Это необычно для гальки… – Он замолкает. На мгновение снова выглядит растерянным. Улыбается. – Для ребенка твоих лет. Как она тебя обучала?
Нэссун снова пожимает плечами, сунув руки в карманы. Он возненавидит ее, если она расскажет. А если нет, то он уж точно как минимум будет хуже о ней думать. Может, отстанет?
Шаффа садится на стену террасы поблизости. Он продолжает смотреть на нее, вежливо улыбаясь. Ждет. Что заставляет Нэссун подумать о третьем, самом худшем варианте: что, если она откажется рассказывать, а он разозлится и вышвырнет ее с папой из Найденной Луны? Тогда у нее останется только Джиджа. И – она снова украдкой смотрит на Шаффу. Он чуть нахмурил лоб, но не от раздражения, а в задумчивости. И задумчивость эта не кажется напускной. Он волнуется за нее. За целый год никто никогда не волновался за нее. Наконец Нэссун говорит:
– Мы уходили в одно место в дальнем конце долины, подальше от Тиримо. Она говорила папе, что берет меня собирать травы. – Шаффа кивает. Такому детей, как правило, обучают в экваториальной сети узлов. Полезное умение на случай Зимы. – Она называла это «временем для девчачьих разговоров». Папа смеялся.
– И там вы занимались практикой орогении?
Нэссун кивает, глядя на руки.
– Она говорила со мной об этом, когда папы не было дома. О девчачьих делах. – Дискуссии о волновом механизме и математике. Бесконечные контрольные. Гнев, когда Нэссун отвечала не так быстро или неправильно. – Но в Конце – месте, куда она меня водила, – мы только практиковались. Она рисовала круги на земле. Я должна была поднимать камни, и мой торус не должен был выходить за пятый круг, а потом за четвертый, потом третий. Иногда она швыряла этот камень в меня. – Испуганная тремя тоннами скалы, летящими в нее, думающая – остановит ли камень мама, если я не смогу этого сделать? Она сделала это, так что вопрос остался без ответа.
Шаффа тихо смеется.
– Замечательно. – Видя смятение Нэссун, он добавляет: – Именно так обучаются – обучались – дети-орогены в Эпицентре. Но сдается, твое обучение было весьма ускоренным. – Он снова наклоняет голову, задумывается. – У вас были лишь случайные практические занятия, чтобы папа не видел…
Нэссун кивает. Ее левая ладонь разжимается и снова сжимается, словно сама по себе.
– Она говорила, что нет времени обучать меня мягко, да и вообще я слишком сильная. Ей приходилось делать то, что сработает.
– Вижу. – Но она ощущает, что он смотрит на нее, выжидает. Он понимает, что это не все. Он подталкивает ее: – Но это был тот еще вызов.
Нэссун кивает. Пожимает плечами:
– Я ненавидела это. Я как-то раз заорала на нее. Сказала, что она гадкая. Сказала, что я ее ненавижу и что она не заставит меня.
Дыхание Шаффы, когда в нем не мелькает и не вспыхивает серебристый свет, замечательно ровное. Прежде ей казалось, что он дышит, словно спящий, такое оно ровное. Он слушает его дыхание, не сонное, но все равно успокаивающее.
– Она успокоилась. Затем сказала: ты уверена, что можешь контролировать себя? И схватила меня за руку. – Она прикусывает губу. – Она сломала ее.
На мгновение дыхание Шаффы прерывается.
– Твою руку?
Нэссун кивает. Она проводит пальцем по ладони, где все длинные кости, соединяющие кисть с костяшками, до сих пор иногда ноют на холоде. Когда он больше не говорит ничего, она продолжает:
– Она сказала, что моя ненависть не имеет значения. Не имеет значения, что я не хочу хорошо владеть орогенией. Затем она взяла меня за руку и сказала – ничего не заморозь. Она взяла круглый камень и ударила… ударила им меня по руке. – Звук камня, бьющего по плоти. Мокрое щелканье, когда мать вправляет кости. Ее собственный крик. Голос матери сквозь шум крови в ее ушах: ты огонь, Нэссун. Ты молния, опасная, если ее не заключить в провод. Но если ты сможешь контролировать себя сквозь боль, я буду знать, что ты в безопасности. – Я ничего не заморозила.
После этого мать привела ее домой и сказала Джидже, что Нэссун упала и сильно ударилась. Сдержав слово, она больше никогда не заставляла Нэссун ходить в Конец. Джиджа позже заметил, какой тихой стала Нэссун в тот год. Так и бывает, когда девочки взрослеют, сказала мама.
Нет. Если папа – Джиджа, тогда мама – Иссун.
Шаффа очень спокоен. Однако он теперь знает, что она такое – ребенок столь своенравный, что ее собственной матери пришлось сломать ей руку ради вразумления. Девочка, которую мать никогда не любила, только оттачивала ее, и чей отец снова ее полюбит, только если она совершит невозможное и станет тем, чем она не является.
– Это было неправильно, – говорит Шаффа. Голос его настолько тих, что она едва слышит его. Она с удивленным видом поворачивается к нему. Он смотрит в землю, и лицо его странно. Непривычный блуждающий, растерянный взгляд, что порой у него бывает. Он что-то действительно вспомнил, и сейчас на его лице… вина? Раскаянье. Печаль. – Неправильно причинять боль тому, кого ты любишь, Нэссун.
Нэссун изумленно смотрит на него. У нее перехватывает дыхание, и она не замечает этого, пока в груди не начинает гореть, и она вынуждена заставить себя вздохнуть. Неправильно причинять боль тому, кого любишь. Неправильно. Неправильно. Всегда было неправильно. Затем Шаффа протягивает ей руку. Она берет ее. Он тянет, она добровольно падает, и вот она в его руках, он обнимает ее очень крепко, как ее отец не обнимал с тех пор, как убил Уке. В этот момент ей все равно, что Шаффа не может ее любить, раз знает ее всего несколько недель. Она любит его. Она нуждается в нем. Она все для него сделает.
Прижавшись лицом к плечу Шаффы, Нэссун сэссит возобновившиеся серебряные вспышки. На сей раз в контакте с ним она также ощущает слабое сокращение его мышц. Это едва заметная флуктуация и может быть вызвана чем угодно: укусом жука, дрожью на холодном вечернем ветру. Однако она каким-то образом понимает, что это боль. Нахмурившись, прижавшись лицом к его форме, Нэссун осторожно тянется к тому странному месту в затылке Шаффы, откуда идут серебряные нити. Они какие-то голодные, эти нити; когда она приближается, они лижут ее, что-то ищут. Заинтригованная, Нэссун касается их и сэссит… что? Легкий рывок. Затем она устает.
Шаффа снова вздрагивает и отстраняется, держа ее на расстоянии вытянутой руки.
– Что ты делаешь?
Она неуклюже пожимает плечами:
– Тебе было нужно. Тебе было больно.
Шаффа медленно поводит головой из стороны в сторону, не отрицательно, но словно проверяя присутствие кого-то, кто должен был быть здесь, но ушел.
– Мне всегда больно, малышка. Это значит быть Стражем. Но… – снова блуждающий взгляд. Нэссун понимает, что боль ушла, хотя бы сейчас.
– Всегда болит? – Она хмурится. – Это та штука у тебя в голове?
Его взгляд резко возвращается к ней. Она никогда не боялась его льдистых глаз, даже сейчас, когда они становятся ледяными.
– Что?
Она показывает на собственный затылок. Там находятся сэссапины, это она знает по урокам биоместрии в школе.
– В тебе какая-то маленькая штука. Тут. Я не знаю, что это, но я сэссила ее, когда мы встретились. Когда ты коснулся моей шеи. – Она моргает, осознавая. – Тогда ты что-то взял, чтобы она меньше тебя беспокоила.
– Да. – Сейчас он обхватывает ее голову и прикладывает два пальца к самому началу ее позвоночника, под основанием черепа. Это не расслабленное прикосновение, как в другие моменты, когда он прикасается к ней. Пальцы тверды, как будто он держит в них нож.
Только вот не как будто, понимает она. Она вспоминает тот день в лесу, когда они дошли до Найденной Луны и на них напали бандиты. Шаффа очень, очень силен – вполне способен пробить двумя пальцами кость и мышцы, как бумагу. Ему не понадобился бы камень, чтобы сломать ей руку.
Шаффа заглядывает ей в глаза и понимает, что она в точности понимает его мысли.
– Ты не боишься.
Она пожимает плечами.
– Говори почему. – Его тон не терпит неповиновения.
– Просто… – Она снова невольно пожимает плечами. Она не может подыскать верных слов. – Я не… то есть у тебя ведь нет причины?
– Ты понятия не имеешь о моих причинах, малышка.
– Я знаю. – Она смотрит сердито, скорее от досады на себя, чем от чего-то еще. Затем ей приходит в голову объяснение. – У папы не было причины убивать моего младшего братика. – Или вышвыривать ее из фургона. Или в еще десятке случаев, когда он смотрел на Нэссун и так откровенно думал – не убить ли ее, что даже десятилетняя девочка это понимала.
Льдистый взгляд моргает. То, что происходит потом, зачаровывает: на лице Шаффы мысль об ее убийстве медленно переходит в изумление и печаль столь глубокую, что у Нэссун в горле застревает ком.
– И ты видела столько беспричинных убийств, что можешь стерпеть убийство не беспричинное?
Ему становится лучше, когда он выговаривается. Она возбужденно кивает. Шаффа вздыхает. Она чувствует, как дрожат его пальцы
– Но это не то, что кто-то вне моего ордена должен знать. Однажды я оставил в живых ребенка, который это видел, но не должен был. И мы оба пострадали из-за моей жалости. Я помню об этом.
– Я не хочу, чтобы ты страдал, – говорит Нэссун. Она кладет руки ему на грудь, желая, чтобы серебряные вспышки в нем взяли еще. Они начинают перемещаться к ней. – Всегда больно? Это неправильно.
– Многое может ослабить эту боль. Улыбка, например, высвобождает особые эндорфины, которые… – Он отдергивается и убирает руки от ее затылка, хватает ее за руки и отрывает ее от себя как раз в тот момент, как серебряные волокна находят ее. Он действительно встревожен.
– Это убьет тебя!
– Ты все равно собираешься меня убить. – Это кажется ей разумным.
Он в упор смотрит на нее.
– Земля наших отцов и матерей. – Но с этими словами медленно напряжение убийства начинает уходить из его тела. Через мгновение он вздыхает. – Никогда не говори при других о том, что ты… сэссила во мне. Если остальные Стражи узнают, я не смогу защитить тебя.
Нэссун кивает:
– Не буду. Ты расскажешь мне, что это?
– Возможно когда-нибудь. – Он встает на ноги. Нэссун повисает на нем, когда он пытается вырваться. Он сурово смотрит на нее, но она улыбается и чуть качается на его руке, и он качает головой. Затем они идут в поселение, и в этот день Нэссун впервые думает о нем как о доме.
Шаффа смотрит на нее долгим взглядом. На миг в этом взгляде мелькают растерянность, мимолетное ощущение хмурости, которая порой появляется на его лице. Не то чтобы намеренно Нэссун в этот момент сэссит его – и да, эти странные серебристые нити снова вспыхивают в нем, переплетаясь в его плоти и дергая его разум откуда-то из затылка. Она прекращает, как только его лицо разглаживается, поскольку он чудовищно чувствителен к ее орогении и ему не нравится, когда она что-то делает без его разрешения. Но когда его дергают за эти яркие нити, он замечает меньше.
– Ты не зло, – твердо говорит он. – Ты ровно такова, какой сделала тебя природа. И ты особенная, Нэссун, – особенная и сильная, что нетипично даже для таких, как ты. В Эпицентре ты уже имела бы кольца. Может, четыре или даже пять. Для твоего возраста это изумительно.
Это радует Нэссун, хотя она до конца и не понимает.
– Вудех говорит, что в Эпицентре доходили до десяти колец? – У Вудеха самая разговорчивая из трех Стражей, Нида с глазами цвета агата. Нида порой говорит бессмысленные вещи, но в остальное время она делится полезной мудростью, так что все дети научились просто не слушать ее болтовни.
– Да, десять. – Почему-то Шаффа недоволен этим. – Но здесь не Эпицентр, Нэссун. Здесь ты должна обучаться сама, поскольку у нас нет старших орогенов, чтобы учить вас. И это хорошо, поскольку есть вещи… которые вы можете сделать. – Его лицо дергается. Снова сквозь него идут серебристые вспышки, затем угасают. – Дело, для которого вы нужны… эпицентровская школа такого не может.
Нэссун раздумывает над этим, на миг забывая о серебре.
– Вроде как выгнать мою орогению? – Она знает, что папа спрашивал об этом Шаффу.
– Это было бы возможно при надлежащем уровне развития. Но чтобы достичь его, тебе лучше научиться использовать свою силу без предубеждений. – Он бросает на нее взгляд. Он говорит уклончиво, он она почему-то знает, что он не хотел бы, чтобы она превращалась в глухача, даже если это возможно. – Тебе повезло, что тебя родила ороген, достаточно способная, чтобы справиться с тобой в детстве. Ты должна была быть весьма опасной в младенчестве и раннем детстве.
Теперь черед Нэссун пожать плечами. Она опускает взгляд и шаркает ногой по травинке, пробившейся между двумя базальтовыми колоннами.
– Наверное.
Он смотрит на нее, его взгляд становится жестче. Что бы там ни было с ним не так – а со всеми Стражами Найденной Луны что-то не так, – это исчезает, когда она пытается что-то скрыть от него. Словно он может сэссить умышленное уклонение от ответа.
– Расскажи побольше о твоей матери.
Нэссун не хочет говорить о матери.
– Наверное, она умерла.
Скорее всего, так, хотя она вспоминает, что чувствовала усилия матери отвести Разлом от Тиримо. Люди ведь вряд ли заметили бы это, так ведь? Мама всегда запрещала Нэссун использовать орогению во время землетрясения, поскольку так обнаруживали себя большинство орогенов. А когда их обнаруживают, случается как с Уке.
– Вероятно. – Он наклоняет голову, как птица. – Я заметил в твоей технике следы школы Эпицентра. Ты… точна. Это необычно для гальки… – Он замолкает. На мгновение снова выглядит растерянным. Улыбается. – Для ребенка твоих лет. Как она тебя обучала?
Нэссун снова пожимает плечами, сунув руки в карманы. Он возненавидит ее, если она расскажет. А если нет, то он уж точно как минимум будет хуже о ней думать. Может, отстанет?
Шаффа садится на стену террасы поблизости. Он продолжает смотреть на нее, вежливо улыбаясь. Ждет. Что заставляет Нэссун подумать о третьем, самом худшем варианте: что, если она откажется рассказывать, а он разозлится и вышвырнет ее с папой из Найденной Луны? Тогда у нее останется только Джиджа. И – она снова украдкой смотрит на Шаффу. Он чуть нахмурил лоб, но не от раздражения, а в задумчивости. И задумчивость эта не кажется напускной. Он волнуется за нее. За целый год никто никогда не волновался за нее. Наконец Нэссун говорит:
– Мы уходили в одно место в дальнем конце долины, подальше от Тиримо. Она говорила папе, что берет меня собирать травы. – Шаффа кивает. Такому детей, как правило, обучают в экваториальной сети узлов. Полезное умение на случай Зимы. – Она называла это «временем для девчачьих разговоров». Папа смеялся.
– И там вы занимались практикой орогении?
Нэссун кивает, глядя на руки.
– Она говорила со мной об этом, когда папы не было дома. О девчачьих делах. – Дискуссии о волновом механизме и математике. Бесконечные контрольные. Гнев, когда Нэссун отвечала не так быстро или неправильно. – Но в Конце – месте, куда она меня водила, – мы только практиковались. Она рисовала круги на земле. Я должна была поднимать камни, и мой торус не должен был выходить за пятый круг, а потом за четвертый, потом третий. Иногда она швыряла этот камень в меня. – Испуганная тремя тоннами скалы, летящими в нее, думающая – остановит ли камень мама, если я не смогу этого сделать? Она сделала это, так что вопрос остался без ответа.
Шаффа тихо смеется.
– Замечательно. – Видя смятение Нэссун, он добавляет: – Именно так обучаются – обучались – дети-орогены в Эпицентре. Но сдается, твое обучение было весьма ускоренным. – Он снова наклоняет голову, задумывается. – У вас были лишь случайные практические занятия, чтобы папа не видел…
Нэссун кивает. Ее левая ладонь разжимается и снова сжимается, словно сама по себе.
– Она говорила, что нет времени обучать меня мягко, да и вообще я слишком сильная. Ей приходилось делать то, что сработает.
– Вижу. – Но она ощущает, что он смотрит на нее, выжидает. Он понимает, что это не все. Он подталкивает ее: – Но это был тот еще вызов.
Нэссун кивает. Пожимает плечами:
– Я ненавидела это. Я как-то раз заорала на нее. Сказала, что она гадкая. Сказала, что я ее ненавижу и что она не заставит меня.
Дыхание Шаффы, когда в нем не мелькает и не вспыхивает серебристый свет, замечательно ровное. Прежде ей казалось, что он дышит, словно спящий, такое оно ровное. Он слушает его дыхание, не сонное, но все равно успокаивающее.
– Она успокоилась. Затем сказала: ты уверена, что можешь контролировать себя? И схватила меня за руку. – Она прикусывает губу. – Она сломала ее.
На мгновение дыхание Шаффы прерывается.
– Твою руку?
Нэссун кивает. Она проводит пальцем по ладони, где все длинные кости, соединяющие кисть с костяшками, до сих пор иногда ноют на холоде. Когда он больше не говорит ничего, она продолжает:
– Она сказала, что моя ненависть не имеет значения. Не имеет значения, что я не хочу хорошо владеть орогенией. Затем она взяла меня за руку и сказала – ничего не заморозь. Она взяла круглый камень и ударила… ударила им меня по руке. – Звук камня, бьющего по плоти. Мокрое щелканье, когда мать вправляет кости. Ее собственный крик. Голос матери сквозь шум крови в ее ушах: ты огонь, Нэссун. Ты молния, опасная, если ее не заключить в провод. Но если ты сможешь контролировать себя сквозь боль, я буду знать, что ты в безопасности. – Я ничего не заморозила.
После этого мать привела ее домой и сказала Джидже, что Нэссун упала и сильно ударилась. Сдержав слово, она больше никогда не заставляла Нэссун ходить в Конец. Джиджа позже заметил, какой тихой стала Нэссун в тот год. Так и бывает, когда девочки взрослеют, сказала мама.
Нет. Если папа – Джиджа, тогда мама – Иссун.
Шаффа очень спокоен. Однако он теперь знает, что она такое – ребенок столь своенравный, что ее собственной матери пришлось сломать ей руку ради вразумления. Девочка, которую мать никогда не любила, только оттачивала ее, и чей отец снова ее полюбит, только если она совершит невозможное и станет тем, чем она не является.
– Это было неправильно, – говорит Шаффа. Голос его настолько тих, что она едва слышит его. Она с удивленным видом поворачивается к нему. Он смотрит в землю, и лицо его странно. Непривычный блуждающий, растерянный взгляд, что порой у него бывает. Он что-то действительно вспомнил, и сейчас на его лице… вина? Раскаянье. Печаль. – Неправильно причинять боль тому, кого ты любишь, Нэссун.
Нэссун изумленно смотрит на него. У нее перехватывает дыхание, и она не замечает этого, пока в груди не начинает гореть, и она вынуждена заставить себя вздохнуть. Неправильно причинять боль тому, кого любишь. Неправильно. Неправильно. Всегда было неправильно. Затем Шаффа протягивает ей руку. Она берет ее. Он тянет, она добровольно падает, и вот она в его руках, он обнимает ее очень крепко, как ее отец не обнимал с тех пор, как убил Уке. В этот момент ей все равно, что Шаффа не может ее любить, раз знает ее всего несколько недель. Она любит его. Она нуждается в нем. Она все для него сделает.
Прижавшись лицом к плечу Шаффы, Нэссун сэссит возобновившиеся серебряные вспышки. На сей раз в контакте с ним она также ощущает слабое сокращение его мышц. Это едва заметная флуктуация и может быть вызвана чем угодно: укусом жука, дрожью на холодном вечернем ветру. Однако она каким-то образом понимает, что это боль. Нахмурившись, прижавшись лицом к его форме, Нэссун осторожно тянется к тому странному месту в затылке Шаффы, откуда идут серебряные нити. Они какие-то голодные, эти нити; когда она приближается, они лижут ее, что-то ищут. Заинтригованная, Нэссун касается их и сэссит… что? Легкий рывок. Затем она устает.
Шаффа снова вздрагивает и отстраняется, держа ее на расстоянии вытянутой руки.
– Что ты делаешь?
Она неуклюже пожимает плечами:
– Тебе было нужно. Тебе было больно.
Шаффа медленно поводит головой из стороны в сторону, не отрицательно, но словно проверяя присутствие кого-то, кто должен был быть здесь, но ушел.
– Мне всегда больно, малышка. Это значит быть Стражем. Но… – снова блуждающий взгляд. Нэссун понимает, что боль ушла, хотя бы сейчас.
– Всегда болит? – Она хмурится. – Это та штука у тебя в голове?
Его взгляд резко возвращается к ней. Она никогда не боялась его льдистых глаз, даже сейчас, когда они становятся ледяными.
– Что?
Она показывает на собственный затылок. Там находятся сэссапины, это она знает по урокам биоместрии в школе.
– В тебе какая-то маленькая штука. Тут. Я не знаю, что это, но я сэссила ее, когда мы встретились. Когда ты коснулся моей шеи. – Она моргает, осознавая. – Тогда ты что-то взял, чтобы она меньше тебя беспокоила.
– Да. – Сейчас он обхватывает ее голову и прикладывает два пальца к самому началу ее позвоночника, под основанием черепа. Это не расслабленное прикосновение, как в другие моменты, когда он прикасается к ней. Пальцы тверды, как будто он держит в них нож.
Только вот не как будто, понимает она. Она вспоминает тот день в лесу, когда они дошли до Найденной Луны и на них напали бандиты. Шаффа очень, очень силен – вполне способен пробить двумя пальцами кость и мышцы, как бумагу. Ему не понадобился бы камень, чтобы сломать ей руку.
Шаффа заглядывает ей в глаза и понимает, что она в точности понимает его мысли.
– Ты не боишься.
Она пожимает плечами.
– Говори почему. – Его тон не терпит неповиновения.
– Просто… – Она снова невольно пожимает плечами. Она не может подыскать верных слов. – Я не… то есть у тебя ведь нет причины?
– Ты понятия не имеешь о моих причинах, малышка.
– Я знаю. – Она смотрит сердито, скорее от досады на себя, чем от чего-то еще. Затем ей приходит в голову объяснение. – У папы не было причины убивать моего младшего братика. – Или вышвыривать ее из фургона. Или в еще десятке случаев, когда он смотрел на Нэссун и так откровенно думал – не убить ли ее, что даже десятилетняя девочка это понимала.
Льдистый взгляд моргает. То, что происходит потом, зачаровывает: на лице Шаффы мысль об ее убийстве медленно переходит в изумление и печаль столь глубокую, что у Нэссун в горле застревает ком.
– И ты видела столько беспричинных убийств, что можешь стерпеть убийство не беспричинное?
Ему становится лучше, когда он выговаривается. Она возбужденно кивает. Шаффа вздыхает. Она чувствует, как дрожат его пальцы
– Но это не то, что кто-то вне моего ордена должен знать. Однажды я оставил в живых ребенка, который это видел, но не должен был. И мы оба пострадали из-за моей жалости. Я помню об этом.
– Я не хочу, чтобы ты страдал, – говорит Нэссун. Она кладет руки ему на грудь, желая, чтобы серебряные вспышки в нем взяли еще. Они начинают перемещаться к ней. – Всегда больно? Это неправильно.
– Многое может ослабить эту боль. Улыбка, например, высвобождает особые эндорфины, которые… – Он отдергивается и убирает руки от ее затылка, хватает ее за руки и отрывает ее от себя как раз в тот момент, как серебряные волокна находят ее. Он действительно встревожен.
– Это убьет тебя!
– Ты все равно собираешься меня убить. – Это кажется ей разумным.
Он в упор смотрит на нее.
– Земля наших отцов и матерей. – Но с этими словами медленно напряжение убийства начинает уходить из его тела. Через мгновение он вздыхает. – Никогда не говори при других о том, что ты… сэссила во мне. Если остальные Стражи узнают, я не смогу защитить тебя.
Нэссун кивает:
– Не буду. Ты расскажешь мне, что это?
– Возможно когда-нибудь. – Он встает на ноги. Нэссун повисает на нем, когда он пытается вырваться. Он сурово смотрит на нее, но она улыбается и чуть качается на его руке, и он качает головой. Затем они идут в поселение, и в этот день Нэссун впервые думает о нем как о доме.