Воскрешение секты

Мне было лет пять или шесть, когда все это произошло. К нам приехали дядя Маркус и тетя Офелия. Мне не нравился дядя Маркус — у него были жесткие руки, которые поднимали меня и вертели в воздухе так, что у меня кружилась голова. Тетушка Офелия была слабая и болезненная.

В тот день я сидела на качелях. И тут заметила их. Мать, отец и дядя Маркус выходили в ворота. Я прокралась вслед за ними. Сперва сбилась с пути, потому что отвлеклась на белку, сидевшую на дереве, но потом услышала голоса, доносившиеся от озера. Взглянула, раздвинув ветки, и увидела их.

Мать лежала в воде голая, так что ее тело мерцало в черной воде, как перламутр. Отец стоял позади нее, держа ее за руки. Дядя Маркус стоял между ее раздвинутых ног. Мать жалобно кричала. Отец опустил ее голову под воду.

Я забыла, что мне нельзя там находиться. Испугалась, что мать утонет, и закричала; потеряла основу под ногами и скатилась по склону к воде. Потом вскочила и попыталась убежать, но дядя Маркус схватил меня. Он был голый и мокрый, так что вода потекла струйками на мою одежду. Он сел на камень, положил меня себе на колени, снял с меня штанишки и стал больно шлепать.

Отец продолжал что-то делать с матерью в озере.

— Что делает здесь этот трижды проклятый ребенок? За ней что, никто не смотрит?

Он обернулся и посмотрел на меня, лежавшую на коленях у дяди, — я кричала, извивалась и вырывалась. Моя непокорность что-то в нем запустила — он подошел и вырвал меня из рук дяди Маркуса. Отнес меня к воде и опустил под воду. Стало черно и холодно; я пыталась закричать, но видела только пузырьки из своего рта. Руки отца крепко держали меня под водой. Потом, схватив меня за волосы, поднимали меня, так что я могла сделать вдох, — и снова опускали меня под воду.

В тот краткий миг, когда я поднялась над поверхностью, до меня донесся голос матери:

— Артур, ты утопишь ее!

Но в тот день этого не произошло.

Мать послали отвести меня домой. Мы шли через лес, мокрые и подавленные.

Всю дорогу до дома она молчала. И это было самое ужасное.





* * *


Капитан возник, как чертик из коробочки. Отец исчез, а капитан появился. Его звали Бруман, и он был добр ко мне и к Оскару: привозил нам подарки из дальних стран, водил нас на скалы и разрешал играть у моря, разговаривал с матерью тихо, чтобы мы не слышали. Однако я все видела и слышала. Как он прикоснулся к ее синякам и проговорил:

— Амелия, так дальше продолжаться не может.

— Капитан — наша тайна, — сказала мать мне и Оскару. — Он — просто сон, понимаете? Как свинья на чердаке, Сигрид. Если отец услышит о капитане Брумане, он ужасно рассердится.

А этого никто из нас не хотел.

Целый год нас кидало то вверх, то вниз: мы жили как в раю, когда капитан приходил на остров. И — как в аду, когда возвращался отец и срывал на нас свою злость.

А потом случился пожар и положил конец всему. О нем я расскажу в конце, потому что все неправильно поняли, что произошло: полиция, врачи, пожарные, газетчики. Я — единственная живая душа, знающая, что же произошло в ту ночь, и я поклялась рассказать об этом прежде, чем умру. И теперь приходится торопиться, потому что рак распространяется по моему организму, как капля чернил в воде.

Слуги потушили пожар и спасли усадьбу, но все пристройки сгорели. Дым пожарища еще долго висел над островом. Нас с Оскаром держали в комнатках для прислуги, не позволяя выходить. Эмма обнимала меня, укачивала, как младенца, говоря, что мать и отец уехали на небеса, что все будет хорошо. Оскар плакал, стоя в уголке.

— Ах, какая ужасная трагедия! — всхлипывала Эмма.

— Но мать не умерла, — упрямо повторяла я. — Я видела ее. Она вернется.

— Нет, моя бедная малышка, она не вернется.

— Вернется.

— Нет, золотце мое.

Тогда я зажала уши руками и закричала:

— Прекрати!

И она наконец замолчала.





* * *


В тот же вечер Оскар заболел. Цвет лица у него поменялся, стал бледно-зеленым. Его трясло, у него начался жар. В легких у него пищало, а дыхание выходило с таким шумом, что я не могла спать. Я лежала в постели, ощущая комок в горле. Время от времени вставала и выглядывала на двор.

Тьма нависла над Виндсэтрой. Обуглившаяся часть, словно дерзко ухмыляясь, поднималась к небу. Луна исчезла за тучами; холодный порыв ветра с запахом дыма залетел через щель в оконной раме. Стоя так, я могла бы поклясться, что ощущала щекой ее дыхание.

Тихий, едва различимый шепот мне на ухо.


«Сигрид, я вернусь. Я вернусь к тебе».





* * *


Они заявились с большой помпой — дядя Маркус и тетя Офелия. Им не терпелось вступить во владение усадьбой. Гораздо меньше их интересовали мы — но ведь есть же няньки…

Поначалу все было как во сне. Вступив в права хозяина, дядя Маркус произвел на территории усадьбы большие преобразования. В конце каждой недели устраивались праздники. Теперь в Виндсэтре царила радостная атмосфера, кипела жизнь.

Меня отправили учиться в школу в деревне. Отпускали гулять по острову. Даже разрешали ездить на материк, хоть и под присмотром няньки. Оскар, страдавший двусторонним воспалением легких, не имел возможности воспользоваться этой свободой, но для меня началась новая удивительная жизнь.

Некоторых изменений я до конца не понимала: почему все служанки стали такие молодые? Куда девалась Эмма и почему ее сменила Хильда, которой самой было шестнадцать? Почему она всегда так нервничала и хихикала в присутствии дяди Маркуса? Иногда я встречала ее среди ночи, разгуливающую в одной ночной рубашке. Часто от нее странно пахло, словно в ее длинные волосы пробралось облако господского табачного дыма.





* * *


Мне было всего одиннадцать, когда Оскар умер от воспаления легких. Он хирел, слабел, и в конце концов его не стало. Его душа покинула этот мир, а во мне осталась пустота.

Тетушка Офелия с важным видом заявила мне, что Оскар улетел в Царство Божие, где теперь играет на арфе с другими ангелами. Мне это казалось ужасной глупостью — Оскар не имел музыкальных наклонностей и нисколько не походил на ангела.

Дядя Маркус придерживался иного мнения, которое он изложил однажды за ужином.

— В нашем семействе фон Бэренстенов всегда было заведено, что слабых и убогих отсортировывали. Таков закон природы. Хотя и странно, что Артур тоже ушел… Но, наверное, Господь порой делает исключения.

Он бросил на меня быстрый взгляд и рассмеялся, увидев, что я чуть не поперхнулась супом.

— Что ты смотришь с таким ужасом, Сигрид? С тобой-то всё в порядке! Ты станешь этакой дикой кошечкой, которую трудно приручить.

На этом разговор о смерти Оскара и закончился. После похорон мы никогда больше о нем не говорили. Стоило мне упомянуть его, как тетушка Офелия прерывала меня:

— Не будем тревожить тех, кто отдыхает в Царстве Божием.





* * *


Когда Оскар умер, во мне словно что-то лопнуло. Одиночество напоминало рану, которая никак не желала заживать. Я упорно отказывалась признавать, что мать тоже умерла. Ведь она обещала позаботиться обо мне.

Однажды вечером я отправилась к морю, ища покоя. Солнце только что скрылось за линией горизонта, и его отсвет еще висел над вересковой пустошью. Я залезла на Дьяволову скалу и встала на самом краю утеса. Ветер ласкал мне лицо, на губах ощущался привкус соли. Я громко позвала маму, но ветер унес прочь мой крик.

По пути домой меня отвлекли от размышлений звуки, раздававшиеся в лесу, — под чьими-то ногами ломались ветки. Я остановилась. Ощутила ее присутствие. Затылок сдавило, словно он превратился в кусок льда. В этот момент я поняла, что нельзя оборачиваться. То, что я увижу, напугает меня до смерти.

Всю дорогу до Виндсэтры я шла как зашоренная.

Мне стало ясно: я не готова взглянуть в глаза смерти.





* * *


В жизни каждой девочки настает день, когда она превращается в девушку. Меняются все ее движения, облик становится мягче и изящнее. Со мной это случилось в то лето, когда мне исполнилось четырнадцать.

Я бродила по острову в длинных пышных юбках и соломенных шляпах, которые ветер иногда уносил прочь, понимала, что со мной что-то случилось, но не понимала до конца, что именно. Стала забывчивой и рассеянной. Мне казалось, что весь мир окрасился в более мягкие тона.

Дядя Маркус заметил это моментально. Он был как охотничья собака, унюхавшая свежий след. Я могу вспомнить тот самый момент, когда он это заметил и почувствовал. Мы сидели за обеденным столом. Я уронила ложку и наклонилась, чтобы поднять ее. Когда же снова вынырнула из-под стола, то заметила, что дядя неотрывно смотрит на вырез моей блузки. Потом наши глаза встретились. Его взгляд был таким жадным, что я отвернулась. Но когда снова подняла глаза, он по-прежнему смотрел на меня. Напряжение стало невыносимым, так что я снова уронила ложку, но на этот раз она упала в тарелку.

Тетушка заметила, что произошло. По шее у нее пошли красные пятна, как всегда случалось, когда она нервничала. Многозначительно кашлянула, и тогда дядюшка отвел глаза. Я поняла, что что-то изменилось.

В тот же вечер, когда я уже почти заснула, он пришел ко мне в комнату. Подошел и сел на край постели.

— Сними одеяло, Сигрид, — велел он.