Воскрешение секты

Но потом навалились воспоминания, скрывавшиеся в глубине, — и застали ее врасплох. Тяжелее всего давались ночи. В темноте картины прошлого становились особенно яркими и отчетливыми в последний час перед наступлением рассвета. Если она не лежала и не предавалась размышлениям, а забывалась тревожным сном, ей снились кошмары. Разные версии одного и того же сна. Освальд, лапающий ее в офисе. София могла проснуться от своего собственного дикого крика, ощущая, как бешено колотится сердце, и недоумевая, действительно ли это она так ужасно кричала. От одной мысли об Освальде сердце замирало. Иногда ей мерещилось, что он стоит в тени за дверью в ее комнате — она видела черты его лица, проступающие из темноты. Две черных дыры там, где должны быть глаза. Именно так он стоял и караулил в тот вечер, когда покушался на нее в офисе.

Сон казался таким ярким и реальным, что ей приходилось вставать с постели и бродить туда-сюда по комнате, пока не прекратится сердцебиение. Вызывать в сознании всякие утешительные мысли: он все же не довел дело до конца, другим пришлось гораздо хуже, хватит пугаться на пустом месте… Однако мрачное, зловещее чувство не проходило. Словно именно туда она движется — к той самой стене в его офисе.

София попробовала принимать снотворное, но оно не оказало никакого влияния на этот повторяющийся сон, разрывавший в клочки ее ночи.

Тем временем запустилась судебная машина — со скрипом и вздохом, — и вдруг оказалось, что Освальд снова дышит ей в затылок.

Софии казалось, что процесс — плевок в лицо справедливости. Освальду удалось завладеть всеобщим вниманием и распространять свои лживые речи. Каллини буквально затравила Эльвиру, почти доведя ее до нервного срыва. Но в заключительном выступлении прокурор сжала руки в жесте фрустрации и воскликнула:

— Черт подери, ей было всего четырнадцать, а этот негодяй запер ее на чердаке и насиловал!

И, несмотря на протесты со стороны судьи и адвоката, это произвело сильное впечатление.





* * *


Пришлось ждать четыре часа, пока судья и присяжные совещались в отдельном кабинете. Солнце за окнами здания суда успело затянуться тяжелыми дождевыми облаками, а они все ждали — с надеждой и страхом.

Когда их снова пригласили в зал, Эльвира почти сгрызла самый последний ноготь. София сидела в объятиях Беньямина, отгоняя ужасные мысли о том, что будет дальше, если Освальда оправдают.

Но в конце концов его приговорили к тюремному заключению. Два жалких года — за все, что он вытворял с ними на Туманном острове. Список оказался длинным, но «изнасилование несовершеннолетней», которое каким-то загадочным образом смягчилось до «сексуального использования», стало единственным, что удалось доказать.

Когда было оглашено решение суда и все закончилось, София в последний раз взглянула на Освальда. Тот поднялся и с довольным видом кивнул Каллини. У Софии голова пошла кругом. Так он считает, что это хорошо? Как-никак он будет сидеть в тюрьме. И тут до нее дошло, что именно так Освальд все и спланировал. Поскольку наказания не избежать, он получил свои два года, и его наверняка посадят в одиночную камеру, где он отдохнет, напишет свой идиотский роман и сохранит контроль над тем, что осталось от «Виа Терра».

«Хотя мне на это плевать, — подумала София. — Никогда больше, никогда в жизни мне не придется находиться рядом с тобой, ощущать запах твоего отвратительного одеколона, переписывать начисто твои бредни или слушать твой ворчливый голос. Никогда больше ты не посмеешь прикоснуться ко мне. Надеюсь, ты получишь в тюрьме по заслугам. И однажды останешься один в ду́ше с тремя парнями и ручкой от швабры…» Впрочем, она тут же подумала, что такое происходит только по телевизору или в американских тюрьмах.

Освальд обернулся, мимоходом поймав ее взгляд. По всему ее телу пробежал холодок; она поспешно вдохнула, узнав этот огонек в его глазах. Легкую улыбку, отражавшуюся в глазах, хотя губы оставались неподвижны.

И это выражение лица, так хорошо ей знакомое, заставило ее вновь задаться вопросами.

Как все могло так сложиться? Почему он стал таким, каким стал?

И откуда взялось это злое начало…





3




Симон покосился на профиль Софии. Она напряжена. Челюсти сжаты, она неосознанно скрежещет зубами. Ему показалось, что она бледная и усталая. Даже еще более усталая, чем когда они вместе вкалывали, словно рабы, в «Виа Терра», успевая поспать пять-шесть часов за ночь.

Отношение ко всему этому у Симона было двойственное. С одной стороны, его мало интересовало происходящее в зале суда. У Освальда на совести много всякого, и теперь пришло возмездие. Это могло закончиться только тюрьмой. С другой стороны, Симона не покидало неприятное, трудно определяемое чувство, в целом непривычное ему. Что-то такое чудилось ему в поведении Освальда… Если не знать, что он подсудимый, можно было подумать, что это он царит в зале суда. Казалось, ему все равно; он лениво взирает на всех, иногда забавляясь. И Симон не мог сказать, оправданны ли его мрачные предчувствия, или же они связаны с его все чаще возвращающимися параноидальными приступами.

Более всего на свете ему хотелось уехать обратно на Туманный остров, где он теперь работал. Симон очень надеялся, что в его отсутствие другие хорошо позаботились о теплицах. Новая работа ему очень нравилась. Осень скоро вступит в свои права, и многое еще предстоит сделать, чтобы всю зиму продолжать выращивать овощи в теплицах. Но времени у него предостаточно — кошмар, связанный с «Виа Терра», никогда уже не вернется. В пансионате на него не кричали, не заставляли работать быстрее, не случалось катастроф; его не забирали, словно пешку, на другие объекты. Нет, ему определенно нравилась новая работа. Приятно будет вернуться на остров.

Однако Симона огорчало, что у Софии такой серьезный вид. Такая бледная, с черными кругами под глазами… Заметно, что она не в порядке, даже несмотря на красивый костюм, который она сегодня надела. И все же есть в Софии нечто особенное, притягивающее взгляды. Далеко не все мужчины замечали ее красоту, притаившуюся где-то глубоко. Она редко пользовалась косметикой, а длинные волнистые волосы обычно попросту заплетала в косу. Но тот, кто почувствовал ее притяжение, уже не мог от него отделаться. Симон подумал, ему повезло, что он не влюбился в нее. Просто ему хотелось снова увидеть ее веселой, как тогда, когда они работали вместе в секте: кормили свиней, обсуждали книги, пробирались по снегу и строили рожи за спиной у охранника Бенни, смеясь надо всем и всеми. Рабский труд не сломил их. Оба знали, что Освальд лишился разума, но продолжали бороться. Именно такой Симон хотел бы снова увидеть Софию.

Но даже когда они встретились за дверями зала суда после оглашения приговора, она по-прежнему казалась недовольной.

Тогда Симон взял ее под руку.

— Всех угощаю ужином. Кто пойдет?

Откликнулись София, Беньямин и Эльвира.

— Ну что ты сидишь и дуешься? — спросил Беньямин Софию, когда они уселись за столиком в ресторане. — Он будет сидеть в тюрьме. Ведь именно этого мы и хотели, не так ли?

— Каких-то два жалких года, — возразила София. — За все, что он сделал со своими сотрудниками… Это не изменит его ни на йоту. Он воспримет это как отпуск. Отдохнет и вернется еще злее, чем когда-либо. А потом, представь себе, сколько любовных писем он получит в тюрьме… Таких, как он, только могила исправит.

— По крайней мере, с «Виа Терра» покончено, — проговорила Эльвира.

Симон принялся чесать ногтями голову. Он не собирался ничего говорить, но недомолвки — не его кредо. Так что он рассказал им все, что произошло на острове. С того дня, как полиция провела рейд во владениях секты, до того, как всех сотрудников отправили на пароме домой.

Симон как раз был занят тем, что укреплял в теплице решетку для вьющегося винограда, когда приехала полиция. В стеклянном доме царили такая жара и духота, что трудно было дышать. Стоял солнечный день, в теплице было жарко, как в бане. Растения боролись за каждую каплю кислорода. Симон весь вспотел. Внезапно он увидел, как распахнулись ворота и вбежали полицейские — целая армия с пистолетами в руках. Они заняли усадьбу, перевернули все вверх дном. Поначалу Симон просто стоял, открыв рот, и смотрел на окна здания, пытаясь понять, что происходит внутри. Потом увидел Эльвиру, которая вышла, закутанная в одеяло, в сопровождении женщины-полицейского. И тогда до него дошло. Сердце подпрыгнуло в груди. Стало быть, все это всерьез — стены рухнули. Он стоял и смотрел, пока к нему не подошла женщина-полицейский.


— Тебе следует зайти внутрь, — сказала она, глядя на его грязный комбинезон. — Может быть, тебе стоит сперва умыться. Мы будем допрашивать всех сотрудников.

Допросы продолжались три дня, и Симон рассказал все, как было. О наказаниях, о том, как им не давали спать, держали за стеной, словно заключенных. Слова текли, как журчащий ручей. Никогда прежде ему не доводилось так много говорить.

После трех дней допросов их отправили домой, даже тех, у кого не было другого дома, кроме «Виа Терра». Усадьба — место преступления, его нужно огородить.

Так получилось, что они все вместе сели на пятичасовой паром, пересекающий залив. Сорок восемь человек — без Освальда, который столько лет был их путеводной звездой. Без работы и планов на будущее. Потрясенные и пристыженные. Некоторые — подавленные и сбитые с толку. Другие втайне испытывали возбуждение и облегчение.

Первой открыла рот Мадлен — при виде ее бесцветных глаз у Симона мурашки побежали по телу.

— Это все неправда, я никогда не предам Франца, — сказала она. — София просто спятила.

С ней согласилась Анна, которая всегда была влюблена в Освальда.

— Видели Эльвиру? Она ныла, как ребенок, когда ее выводили. Фальшиво до ужаса.

— Франца скоро отпустят, — сказала Мадлен. — Он вернется. Вы же понимаете? Нужно держаться вместе, пока все снова не станет как прежде.

Но Мира, которая за время своего пребывания в секте в основном выполняла штрафные работы, выглядела потерянной, сидя на своей скамейке.

— Я, пожалуй, поеду домой и обдумаю все это хорошенько, — пробормотала она.

— Да что тут думать? — заявил Буссе, правая рука Освальда. — «Виа Терра» — единственная истина. Понятно, что они пытаются заставить Франца замолчать. Само собой, мы должны держаться вместе.

И дальше все в том же духе. Либо ты всей душой принадлежишь группе, либо оказываешься изгоем.

Но Симон сидел, погруженный в собственные мысли, не в силах заставить себя участвовать в этом странном разговоре. Целых три года он не покидал остров. Когда они только взошли на паром, он был уверен на все сто процентов, что вернется к родителям на хутор в Смоланде и начнет работать на земле; ничто больше не связывало его с Туманным островом. Ни одна живая душа не знает, что он на самом деле думает и чувствует, а также о том, что это он помог Софии сбежать, — и пусть все так и останется. Но когда на горизонте тонкой полосой замаячили очертания материка, Симона начали терзать сомнения. В голове зазвучал резкий голос матери. Он увидел перед собой грустные глаза Даниэля в тот роковой вечер. Симон поклялся себе никогда не возвращаться. Никогда не прощать мать. Запихнуть весь этот проклятый хутор в некий душевный архив. И вот теперь он направляется из огня да в полымя… Симон не видел никакого выхода. Не мог заставить себя принять решение.

Оторвавшись от своих размышлений, он оглядел группу, которая теперь разделилась на два лагеря. Те, кто за, и те, кто против.

Тех, кто за, оказалось явно больше. Андерс и Мона, родители Эльвиры, сидели молча, прислонившись к бортику. Мадлен тоже заметила, что они не проронили ни слова.

— А вы? Что вы собираетесь делать?

Мона сжала губы и отвернулась. Но тут Андерс поднялся и положил руку на плечо Моне.

— Мы с тобой, Мадлен. Эльвира сама виновата, что все так получилось. Она все время говорила нам, что хочет быть с Францем. Мы не предадим «Виа Терра» ради нее. Правда, Мона? Мы вытесним из памяти все, что связано с Эльвирой.

Мадлен издала радостный возглас:

— Вот это правильно!

Симон почувствовал прилив гнева. Он встал и сделал пару шагов в сторону Андерса, охваченный желанием двинуть ему хорошенько и выкинуть за борт. Но как раз в эту секунду паромщик Эдвин Бьёрк выкрикнул из кабины его имя.

— Тут кто-то ищет тебя по моему мобильному телефону. Подойди и поговори, пожалуйста.

Растерявшись, Симон подошел к Бьёрку и взял из его протянутой руки телефон.

Женщина с незнакомым голосом представилась как Инга Херманссон, владелица пансионата в деревне. После долгих извинений и вздохов по поводу ужасной ситуации с сектой Инга перешла к делу: она наслышана о том, что и как выращивает Симон, и теперь хотела бы предложить ему работу, поскольку пансионат планирует использовать только экологическое сырье и овощи собственного производства. Инга продолжала рассказывать, как много хорошего слышала о Симоне от гостей «Виа Терра». Сердце сжалось у него в груди. Мысли унеслись к теплицам и полям «Виа Терра», к виноградным лозам и томатной рассаде — все это завянет и исчезнет. Поля скоро зарастут бурьяном. Перед глазами встало все, что создано его руками за последние годы и что сейчас будет заброшено и испорчено. На мгновение вернулся голос матери, но тут же удалился, слившись со звуком воды, бьющейся о киль парома. То, что давило на грудь, отпустило.

— Когда приступать? — спросил Симон.

— Как можно скорее.

— Приеду назад следующим паромом, — ответил он Инге Херманссон и, не дожидаясь ответа, дал отбой.

В тот же день Симон вернулся на остров и начал работать в пансионате. Стоило ему прикоснуться к земле, как воспоминания о секте поблекли и растворились. Но теперь его стал волновать вопрос: а вдруг «Виа Терра» возродилась, словно живой организм, задышала, зашевелилась? Где-нибудь… Каким-то образом…

Когда он закончил свой рассказ, все некоторое время сидели молча.

— Но ты же не думаешь, что они вернутся на остров? — с ужасом спросила Эльвира.

— Кто знает… — Симон вздохнул. — Меня не покидает ощущение, будто что-то затевается.

— Да ну, если Мадде[2] возьмется править, получится сущая ерунда, — отмахнулся Беньямин. — Да и о чем нам беспокоиться? Что они могут нам сделать? Ничегошеньки.

— Я не в состоянии даже думать об этом, — проговорила София. — Но ведь ты можешь на всякий случай приглядывать за этим местом, правда, Симон?

Симон кивнул. Он не чувствовал внутренней уверенности — однако лучше промолчать, пока у него не будет чего-либо конкретного.

— Но что же ты будешь делать теперь, Эльвира? — спросила София. — У тебя есть кто-нибудь, кто позаботится о тебе?

— Я сейчас живу у тети в Лунде. Хочу закончить школу. Потом посмотрим.

Ее взгляд вдруг помрачнел, между светлыми бровями пролегла морщинка. Девочка явно над чем-то размышляла, и Симон был почти уверен, что дело тут не в судебном процессе. Черные круги под глазами, казалось, поселились там навсегда. Красные прожилки в глазах были у нее уже в то утро. С Эльвирой что-то не так.