Воскрешение Офелии
Часть 23 из 35 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
«Я последовала его совету насчет секса, – сказала она. – Да мне и не хочется».
Она продолжала рассказ: «После его смерти мы перестали о нем говорить. Мама закрыла дверь в его комнату на ключ, и мы ведем себя так, словно он уехал в лагерь. Я чувствую, что наша семья просто развалится, если мы заговорим о нем».
«Единственный, кто мог бы нас от этого спасти, это Грег, – сказала она. – Он умел найти нужные слова».
Я протянула Пруденс коробочку с одноразовыми платочками, и минут через пять она заговорила снова: «Я восстала против Бога. Почему бы ему было не забрать какого-нибудь старика, который и так уже хотел бы умереть, или убийцу ребенка, приговоренного к смертной казни? Зачем было забирать самого лучшего человека на свете?»
Она опять заплакала, но потом сказала: «Как хорошо, что мы об этом поговорили».
«Тебе теперь предстоит многое наверстать», – сказала я.
После этой встречи у меня зародилась некоторая надежда. Пруденс, как и многие юные женщины, страдающие от булимии, пытается справиться с охватившими ее чувствами с помощью переедания, а потом избавляется от съеденного. Похоже, что, столкнувшись с самым большим потрясением в жизни, она научится справляться и с другими мучительными чувствами и обсуждать их, а не объедаться с горя.
В течение следующих месяцев мы часто говорили о Греге. Пруденс приносила еще фотографии и письма, которые получала от него, когда он был на сборах в баскетбольных лагерях. Рассказывала мне истории о том, какие приключения они переживали вместе. Она стала разговаривать о Греге с мамой и бывшей подружкой Грега. Она даже с папой завела разговор о нем, но тот твердо заявил: «Пру, я не могу».
Однажды я попросила ее отыскать в природном мире нечто такое, что напоминало бы ей о брате и благодаря чему она могла бы установить с ним духовную связь всякий раз, когда это что-то попадется ей на глаза. В следующий раз у меня на приеме Пруденс сказала, что брат напоминал ей стебель похожего на камыш рогоза, потому что был такой же высокий, стройный и с волосами каштаново-коричневого цвета, а еще он любил воду. Скучая по брату, она стала ходить к водоему поблизости, где росли рогозы, и думала о нем.
Пруденс обнаружила, что после того, как стала говорить о брате, реже объедается. Она научилась справляться и с другими переживаниями, делая записи в дневнике или беседуя с теми, кому доверяла.
Я посоветовала ей уделять больше внимания себе. Рассказала о девизе общества анонимных обжор (АО): «Скажи стоп: стоп голоду, стоп гневу, стоп одиночеству и стоп усталости»[31]. Она научилась распознавать свои чувства и не принимать их за голод. Научилась отдыхать, когда устанет, разговаривать с людьми, если рассердится на кого-то, и подыскивать себе занятия, когда скучно.
Пруденс понравилось в обществе АО. Для нее было таким облегчением слышать рассказы других людей о расстройствах пищевого поведения. Полегчало на душе и оттого, что она познакомилась с выздоравливающими женщинами, которые хорошо себя чувствовали. Она оценила моральную поддержку и беседы о чувствах. Она завела себе блокнот повышения сознательности, в который записывала все обидные замечания по поводу внешности или фривольные высказывания. Она принесла и показала мне рекламу, на которой были изображены худые женщины. Она испытывала отвращение, потому что этих женщин изображали только как объект сексуального интереса, а не как полноценных личностей. Пруденс гордилась своей независимостью и стала более активно выражать неприятие, когда окружающие пытались навязать ей роль пустоголовой красотки «бимбо»[32].
А потом она решила побороть свое безудержное стремление объедаться. Это необходимый и важный шаг к выздоровлению, но это ужасно трудно. Мой клинический опыт показывает, что побороть стремление объедаться так же сложно, как и удержаться от употребления наркотиков. Для этого требуются дисциплинированность и устойчивость к эмоциональным потрясениям. Пруденс научилась мысленно обращаться за помощью к брату. Она представляла себе его лицо и разговаривала с ним, прося помочь справиться с приступами обжорства. Когда ей это удавалось, она мысленно благодарила его.
Конечно, у Пруденс не всегда все получалось. Но постепенно она сумела сократить количество приступов переедания до одного в день. После четырех месяцев психотерапии она впервые провела целый день без переедания. К ней отчасти вернулись силы, кожа и волосы стали выглядеть более здоровыми. Она сообщила, что бывали такие дни, когда она вообще не думала о своем весе.
Пруденс любила поговорить, стала более чуткой к своим и чужим чувствам, чем типичные подростки. Постепенно она победила пристрастие к перееданию. Она дала себе слово быть хозяйкой собственной жизни. После нескольких месяцев наших встреч она сказала мне: «Грег бы меня такую одобрил».
Анорексия – проблема процветающих стран. По словам Питера Роуэна, это «жажда под дождем». Анорексия является также результатом протеста против навязанных культурой правил, которые заставляют женщину быть красивой. Сначала девушка изо всех сил старается быть стройной и красивой, но со временем анорексия полностью ее подчиняет. Своим поведением она словно сообщает миру вокруг: «Посмотрите, какая я худая, даже стройнее, чем от меня требовалось. Вы не можете заставить меня есть больше. Я сама хозяйка своей судьбы, даже если моя судьба – умереть с голода».
Именно послушные и целеустремленные девочки больше всего подвержены анорексии. Она часто начинается в подростковом возрасте как обычная склонность сидеть на диете. Но вместо того, чтобы прекратить диету, юные перфекционистки продолжают ее придерживаться. Они все сильнее тревожатся за собственный вес, их пищевое мышление становится более косным. Они стремятся стать стройнее всех вокруг, прекраснее всех на свете.
Слово анорексия обозначает отсутствие голода, но, в сущности, страдающие от анорексии девушки постоянно голодны. Они так же помешаны на еде, как и голодающие люди. У них проявляется множество физиологических симптомов голодания: раздутый живот, сухие и тусклые волосы, прекращение месячных, слабость и подверженность инфекциям. Также у них отмечаются психологические признаки голодания: они испытывают депрессию, раздражительны, склонны впадать в пессимизм и апатию и мечтают о праздниках.
Родные всеми силами заставляют девочек поесть: уговаривают, угрожают, приводят убедительные аргументы или пытаются обмануть. Но им ничего из этого не удается, потому что единственное, что анорексичные девушки могут контролировать в своей жизни, – это еда. Никто не заставит их набрать вес. Их худоба стала источником гордости, медалью за мужество.
Обычно анорексичные женщины пользуются популярностью у представителей противоположного пола, потому что являются воплощением культурных стереотипов, характеризующих женственность: худая, пассивная, слабая и угодливая. Часто женщины рассказывают, что больше всего комплиментов по поводу своей внешности они слышали накануне госпитализации с предписанием экстренного кормления.
Анорексия – это метафора. Юная женщина считает, что должна соответствовать культурным требованиям, которые предъявляются к женщинам, то есть стать худой и не представлять ни для кого угрозы. Анорексия – это сигнал, что женщина настолько слабое существо, что напоминает китаянок былых времен с крошечными перебинтованными ножками. Она словно говорит, что ей нужен мужчина, который оберегал бы ее, защищая от мира, справиться с которым она не в состоянии. Анорексичные женщины сигнализируют своей худобой: «Я займу совсем немного места. Я никому не помешаю». Они словно хотят сказать: «Я ничем вас не встревожу, я не опасна для вас». (Ну кто же будет бояться невесомого взрослого человека?)
Саманта, 16 лет
Саманту ко мне насильно привела мама, германская лютеранка. Уилма прижимала к себе пальто, скрестив руки на пышной груди, и извинялась за то, что муж не пришел: он хотел, но в тот день ушел в поля. Надо было собирать урожай, потому что по прогнозу в ближайшие выходные выпадет снег. Уилма сообщила, что врач поставил ее дочери диагноз «анорексия». У девушки уже несколько месяцев не было критических дней, а уровень холестерина был таким низким, что мог спровоцировать сердечный приступ.
Уилма рассказала, что раньше Саманта была жизнерадостной и активной. Но теперь она редко улыбалась, стала раздражительной и постоянно впадала в оцепенение. Раньше она была сильной и хорошо помогала на ферме, а теперь могла справиться лишь с самой легкой работой. Когда она была дома, то практически не общалась с родными и все время проводила за уроками или занимаясь гимнастикой. Саманта была отличницей, участвовала в танцевальной группе поддержки спортивной команды и нравилась одноклассникам, но, как сказала Уилма: «Она разлюбила то, что ей нравилось раньше».
Рассказ мамы о проблемах со здоровьем и об изменении поведения Саманта слушала без тени эмоций на лице. Рост у нее был метр семьдесят, а весила она 45 килограммов. Лицо ее напоминало череп, обтянутый кожей, глаза были водянистыми и запавшими. Русые волосы были красиво причесаны, но выглядели сухими и тусклыми. Она была в блузке и объемном свитере, скрывавшем худобу. У нее были волосатые ручки – распространенный при анорексии симптом. Такие мягкие, покрывающие всю кожу на теле волоски называются лануго, или первичный пушок, он вырастает, компенсируя потерю жировых клеток.
Я спросила Саманту, что она думает по поводу маминого описания. Она ответила: «Мама преувеличивает. Я много ем. Прошлым вечером ела пиццу и мороженое».
Уилма скептически глянула на нее и сказала: «Всего-то одну ложечку мороженого и меньше кусочка пиццы. И сначала сняла сверху весь сыр».
«Я сыр не люблю, – парировала Саманта, – ты же знаешь».
Уилма сказала: «Она нас обманывает насчет еды. Делает вид, что ест, а на самом деле просто убирает еду с тарелки. Говорит, что в школе ела, а ребята мне передают, что нет».
«А как личность ты изменилась за последний год?» – поинтересовалась я.
«Я теперь совсем другая, это правда. Мне уже не так весело, как раньше, и я постоянно беспокоюсь. Заснуть не могу».
«А как ты начала худеть?»
Саманта сказала: «Я села на диету». И указала на мать: «Ты же сама меня навела на эту мысль».
Уилма горестно покачала головой: «Да, я пыталась худеть вместе с ней. Только я недельку помучилась и бросила, а Саманта так и не остановилась».
Я предложила Саманте вести дневник тренировок и диеты, чтобы понять, как именно все происходит. Я подчеркнула, что Саманта не поправится, пока не поймет, что анорексия – ее враг, и пока не примет осознанного решения справиться с ней. Иначе она будет враждебно настроена по отношению ко мне и родным, считая, что ей пытаются что-то навязать. И тогда она будет нам противодействовать, а нужно, чтобы она победила.
«Такой ужас смотреть, как Саманта ест на ужин салат и несколько виноградин, ведь я знаю, что она умирает с голоду, – сказала Уилма. – Но мы поняли, что не сможем заставить ее есть. Мы как-то попробовали, а она потом снова похудела, даже быстрее, чем раньше».
Я дала Саманте почитать книгу о расстройствах пищевого поведения и назначила ей прием на следующий день в полдень. А при себе она должна была иметь пакетик с обедом.
Саманта пришла ко мне в голубой толстовке с изображением белых котят и в синих джинсах, которые, похоже, гладили утюгом. Я вынула свой бутерброд с сыром и яблоко и предложила есть и беседовать одновременно. Саманта показала мне свой обед: два крекера, сельдерей и морковка, а еще гроздь винограда. Она объяснила, что плотно позавтракала и потому неголодна.
Я поинтересовалась, что спровоцировало у нее анорексию. «Я порвала с Брэдом, – ответила Саманта. – Мы встречались все годы учебы в средних классах. Я считала, что могу ему доверять и что мы всегда будем вместе».
Я отложила свой бутерброд в сторону. «А что, ты думаешь, он встречался с кем-то еще?»
«Он дразнил меня за то, что у меня попа, как у слона. Хотел встречаться со стройняшкой».
Саманта откусила морковку. «У меня с диетой получилось гораздо лучше, чем у мамы или моих подружек. Я похудела на пять фунтов за первую неделю, а на следующую – на три. В школе два раза в обморок падала».
Она улыбнулась при этих воспоминаниях. «Мне стали говорить столько комплиментов. Друзья завидовали, а парни, которые раньше смотрели на меня как на пустое место, стали приглашать на свидания».
Самым важным событием для Саманты стало взвешивание. Этим она занималась первым делом, как только открывала глаза утром. Если она похудела, то чувствовала себя великолепно, а если набрала вес – расстраивалась. Ничего больше – ни школьные оценки, ни успехи в области общения – не оказывали такого воздействия на ее самочувствие.
Она научилась «кайфовать» от чувства голода. Стала пробегать по пять километров в день, а потом по восемь и по двенадцать. Хотя эти пробежки выматывали ее, истощая ограниченные запасы энергии, она не сдавалась. Выработала для себя систему проверок, которые позволяли ей контролировать потребление пищи. Например, она приглашала к себе гостей на вечеринку и, изнемогая от голода, смотрела, как они поедают лазанью и сливочное мороженое с изюмом и орехами. Пекла брауни на всю семью и ни один не пробовала, когда вынимала выпечку из духовки. Смотрела, как другие люди поглощают пищу со зверским аппетитом, и чувствовала себя выше их. Саманта добилась именно того, что делают анорексичные девушки: она свела все жизненные трудности к одной – контроль собственного веса.
У Саманты сформировались собственные ограниченные представления о себе, и окружающие не могли до нее достучаться. Она так загипнотизировала саму себя, что считала анорексию своим союзником. Ко мне на прием она попала до того, как родители и врачи сумели убедить ее, что с анорексией нужно бороться. Это нас она воспринимала как врагов, а не анорексию. Она врала, искажала факты и прятала еду, чтобы защититься именно от тех, кто хотел ей помочь.
Психотерапия должна была развернуть ход ее мыслей в обратном направлении. Я нападала на анорексию, а не на Саманту. Когда она доела свой скромный обед, я стала задавать те вопросы, которым научилась у психолога Давида Эпсона: «Если анорексия – твой друг, то почему ты из-за нее так слабеешь и устаешь? Почему же тогда от анорексии у тебя выпадают волосы и прекратились месячные?»
«Не понимаю, о чем вы», – ответила Саманта.
К концу часового приема я сказала: «Мы будем продолжать изучать тот обман, которым тебя сбивает с толку анорексия и который может стоить тебе жизни». А еще я рассказала Саманте, что буду работать с ней лишь при условии, что она пока прекратит свои многокилометровые пробежки. Я объяснила, что из-за них у нее может случиться сердечный приступ. Саманте было неприятно установленное мной ограничение, но она согласилась.
Работать с ней было трудно. Я рекомендовала ей заняться аналитической работой. Нужно было понаблюдать за моделями и звездами кино и ответить на вопрос: «Кто установил, что именно они будут восприниматься нами в качестве стандарта красоты?» Я попросила ее вспомнить о тех женщинах, кого она по-настоящему уважала: волновались ли они о своей внешности и весе?
Для Саманты, как и для большинства анорексичных женщин, самый важный шаг к исцелению – осознание, что анорексия им не друг, а враг и возможная причина их смерти. Однажды Саманта осознала, что анорексия – это самообман. Она сообщила: «Анорексия обещала мне счастье, если я похудею, а я несчастна. Анорексия обещала мне великие свершения, а я так плохо себя чувствую, что не в состоянии делать даже то, на что была способна раньше. Анорексия обещала мне друзей, а все на меня злятся. Анорексия лишила меня радости жизни».
И в тот день, когда она так сказала, я поняла, что Саманта поправится.
Компульсивные обжоры
Наша культура воспитывает в нас любовь к еде. Жирная, сладкая еда ассоциируется с любовью, заботой и теплом. Праздники – это печенье и торты, а не морковки. Полноценная эмоциональная жизнь связана с наполнением желудка. Многие слова, которыми мы обозначаем любовь, связаны для нас с едой, например «сладкая моя», «сладенький», «ты ж моя булочка». Еда имеет над нами не только эмоциональную власть, она воздействует с помощью химических соединений, которые вызывают привыкание. Все мы испытывали желание сладко вздремнуть после обильного ужина на День благодарения.
Юные женщины, страдающие от компульсивного переедания, привыкли использовать еду в качестве успокоительного, чтобы утешиться, когда огорчены. Это вредно, потому что они не учатся преодолевать эмоциональные потрясения и набирают лишний вес, из-за которого еще больше страдают и теряют контакты с окружающими. В Америке практически невозможно быть тучным и при этом быть довольным собой. И вот человек попадает в замкнутый круг.
Обычно от компульсивного переедания страдают женщины, которые сидели на диете. Они соблюдают диету и чувствуют себя несчастными, потом едят и им становится лучше, но от диеты их метаболизм замедляется – и они начинают толстеть. Со временем потеря веса начинает восприниматься как контроль над своей жизнью, а увеличение веса – как бесконтрольное поведение. И вскоре уже не их пищевое поведение, а сама жизнь выходит из-под контроля.
Писательница Сьюзи Орбах проводит различие между «желудочным голодом», то есть голодом настоящим, и «голодом во рту», то есть потребностью в чем-то, а не настоящим голодом: во внимании, в отдыхе, в новых ощущениях, комфорте или любови. Компульсивные обжоры испытывают именно эту разновидность голода. Все чувства кажутся им голодом. Люди, страдающие от компульсивного переедания, едят, когда устали, волнуются, сердятся, страдают от одиночества, скучают, страдают или не знают, как поступить.
Лечение компульсивного переедания схоже с лечением булимии. Молодым женщинам нужно осознать свои подлинные потребности и не называть это голодом. Если они беспокойны, то им нужна стимуляция; если устали, то надо отдохнуть; если злятся, то нужно изменить обстановку или выйти из той ситуации, которая провоцирует в них злость. Конечно, те, кто страдает от компульсивного переедания, должны научиться контролировать свое пищевое поведение. Часто им помогают группы поддержки, например «Анонимные обжоры».
Вайолет жила на улице, когда мы познакомились, но вскоре попала в приют для женщин без определенного места жительства. У нее жизнь была труднее, чем у большинства страдающих от компульсивного переедания, но проблемы были те же. Вайолет ассоциировала еду с любовью и заботой. Как и многие люди, страдавшие от навязчивого желания переедать, она была доброй, трудолюбивой и старалась всем угодить. У нее хорошо получалось заботиться об окружающих, но когда ей самой понадобилась помощь, рядом не оказалось никого. И спасала только еда.
Вайолет, 18 лет
Я познакомилась с Вайолет в 1990-х, когда работала в местном приюте для бездомных. В течение дня бездомные и люди, временно испытывающие трудности с жильем, приходили туда принять душ, позвонить, забрать почту, переждать непогоду и поиграть в карты. Я там была волонтером, и моя работа заключалась в том, чтобы варить им кофе и раздавать пончики и булочки. Я установила правила: никаких бранных слов, никакого алкоголя, непристойностей и оружия. Большинство наших постояльцев были мужчины, но со временем я увидела, как все больше женщин и даже целые семьи обращаются за помощью в наш центр. Комнату заполнял сигаретный дым и висел там голубоватым облачком до середины утра. Меня поразило, сколько бездомных подсели на кофеин, сахар, сигареты и алкоголь.
На Вайолет я сразу же обратила внимание, потому что посетители такого возраста в нашем приюте были редкостью. На вид ей было лет восемнадцать, а может быть, и того меньше. Она была неряшливо одета, в джинсах, футболке и пластмассовых шлепках. Как и у большинства наших постояльцев, у нее были плохие зубы. Когда я впервые увидела ее, она играла в карты за столом с нашими постоянными подопечными. Они шутили с ней, предлагали закурить и давали советы по выживанию.
Потом, когда мужчины отправились на свои улицы, я подсела к Вайолет. Она только что сбежала из последнего, так сказать, приемного дома. До того у нее их было шесть, и с нее хватит. Она жила и в резервации с больной матерью, страдавшей алкоголизмом, и в приюте для неблагополучных детей, потому что больше некуда было деться. Она была уже готова жить самостоятельно и заявила: «Лучше останусь на улице, лишь бы никто не говорил мне, что надо делать».
Я выразила опасение, что если она будет одна, то ее могут изнасиловать, а она странно на меня посмотрела: «А вы думаете, что этого еще не случилось?»
Вайолет приходила в приют несколько месяцев подряд. Как многие бездомные, она сдавала кровь за деньги и была «волонтером» для экспериментов по апробации новых лекарственных средств в фармацевтической компании. Она плела кожаные браслеты, которые продавала на улице. Вайолет зарабатывала достаточно, чтобы купить еду себе и друзьям. Покупала подарки детям, если они оказывались у нас в приюте.
Однажды утром она показала мне шрамы у себя на руках и ногах, которыми ее наградил бывший любовник матери и один из приемных отцов, который придерживался суровых представлений о том, что такое дисциплина. Как-то она сказала: «Вы – мозгоправ. Вот интересно, что скажете о моей привычке съедать все подряд, что не прибито гвоздями?» Она рассказала мне, насколько еда связана у нее с чувством комфорта. Лучшие воспоминания ее детства связаны с бабушкой, к которой она ездила в гости. Там было спокойно, чисто и можно было отдохнуть. Она рассказала, что бабушка хорошо готовила и у нее всегда были печенюшки и «ангельский торт», которыми она угощала Вайолет. «У мамки никогда не было еды, одно бухло. У бабули всегда было что-то вкусное».
Она закурила. «У меня было столько плохих домов. Еда – единственное, чем я спасалась. Как бы мне ни было плохо, как поем – так сразу мне лучше. Но еды никогда не хватало. И сейчас это меня беспокоит. Ем, пока пузо не заболит, и все равно не могу остановиться».
Я сказала: «Похоже, что ты сама все прекрасно понимаешь».
Она улыбнулась в ответ: «Я знаю, что это плохо, а что делать-то?»
Вайолет не приходило в голову, чем еще кроме еды она могла удовлетворить эту насущную потребность. Я знала, что она способна позаботиться о себе, не нанося вреда здоровью. Поскольку она была такой трудолюбивой, я знала, что она может найти себе нормальную работу и жить более благополучно. Я стала говорить с ней об этом, но Вайолет замахала руками: «Ой, не надо мне в душу лезть!»
Она продолжала рассказ: «После его смерти мы перестали о нем говорить. Мама закрыла дверь в его комнату на ключ, и мы ведем себя так, словно он уехал в лагерь. Я чувствую, что наша семья просто развалится, если мы заговорим о нем».
«Единственный, кто мог бы нас от этого спасти, это Грег, – сказала она. – Он умел найти нужные слова».
Я протянула Пруденс коробочку с одноразовыми платочками, и минут через пять она заговорила снова: «Я восстала против Бога. Почему бы ему было не забрать какого-нибудь старика, который и так уже хотел бы умереть, или убийцу ребенка, приговоренного к смертной казни? Зачем было забирать самого лучшего человека на свете?»
Она опять заплакала, но потом сказала: «Как хорошо, что мы об этом поговорили».
«Тебе теперь предстоит многое наверстать», – сказала я.
После этой встречи у меня зародилась некоторая надежда. Пруденс, как и многие юные женщины, страдающие от булимии, пытается справиться с охватившими ее чувствами с помощью переедания, а потом избавляется от съеденного. Похоже, что, столкнувшись с самым большим потрясением в жизни, она научится справляться и с другими мучительными чувствами и обсуждать их, а не объедаться с горя.
В течение следующих месяцев мы часто говорили о Греге. Пруденс приносила еще фотографии и письма, которые получала от него, когда он был на сборах в баскетбольных лагерях. Рассказывала мне истории о том, какие приключения они переживали вместе. Она стала разговаривать о Греге с мамой и бывшей подружкой Грега. Она даже с папой завела разговор о нем, но тот твердо заявил: «Пру, я не могу».
Однажды я попросила ее отыскать в природном мире нечто такое, что напоминало бы ей о брате и благодаря чему она могла бы установить с ним духовную связь всякий раз, когда это что-то попадется ей на глаза. В следующий раз у меня на приеме Пруденс сказала, что брат напоминал ей стебель похожего на камыш рогоза, потому что был такой же высокий, стройный и с волосами каштаново-коричневого цвета, а еще он любил воду. Скучая по брату, она стала ходить к водоему поблизости, где росли рогозы, и думала о нем.
Пруденс обнаружила, что после того, как стала говорить о брате, реже объедается. Она научилась справляться и с другими переживаниями, делая записи в дневнике или беседуя с теми, кому доверяла.
Я посоветовала ей уделять больше внимания себе. Рассказала о девизе общества анонимных обжор (АО): «Скажи стоп: стоп голоду, стоп гневу, стоп одиночеству и стоп усталости»[31]. Она научилась распознавать свои чувства и не принимать их за голод. Научилась отдыхать, когда устанет, разговаривать с людьми, если рассердится на кого-то, и подыскивать себе занятия, когда скучно.
Пруденс понравилось в обществе АО. Для нее было таким облегчением слышать рассказы других людей о расстройствах пищевого поведения. Полегчало на душе и оттого, что она познакомилась с выздоравливающими женщинами, которые хорошо себя чувствовали. Она оценила моральную поддержку и беседы о чувствах. Она завела себе блокнот повышения сознательности, в который записывала все обидные замечания по поводу внешности или фривольные высказывания. Она принесла и показала мне рекламу, на которой были изображены худые женщины. Она испытывала отвращение, потому что этих женщин изображали только как объект сексуального интереса, а не как полноценных личностей. Пруденс гордилась своей независимостью и стала более активно выражать неприятие, когда окружающие пытались навязать ей роль пустоголовой красотки «бимбо»[32].
А потом она решила побороть свое безудержное стремление объедаться. Это необходимый и важный шаг к выздоровлению, но это ужасно трудно. Мой клинический опыт показывает, что побороть стремление объедаться так же сложно, как и удержаться от употребления наркотиков. Для этого требуются дисциплинированность и устойчивость к эмоциональным потрясениям. Пруденс научилась мысленно обращаться за помощью к брату. Она представляла себе его лицо и разговаривала с ним, прося помочь справиться с приступами обжорства. Когда ей это удавалось, она мысленно благодарила его.
Конечно, у Пруденс не всегда все получалось. Но постепенно она сумела сократить количество приступов переедания до одного в день. После четырех месяцев психотерапии она впервые провела целый день без переедания. К ней отчасти вернулись силы, кожа и волосы стали выглядеть более здоровыми. Она сообщила, что бывали такие дни, когда она вообще не думала о своем весе.
Пруденс любила поговорить, стала более чуткой к своим и чужим чувствам, чем типичные подростки. Постепенно она победила пристрастие к перееданию. Она дала себе слово быть хозяйкой собственной жизни. После нескольких месяцев наших встреч она сказала мне: «Грег бы меня такую одобрил».
Анорексия – проблема процветающих стран. По словам Питера Роуэна, это «жажда под дождем». Анорексия является также результатом протеста против навязанных культурой правил, которые заставляют женщину быть красивой. Сначала девушка изо всех сил старается быть стройной и красивой, но со временем анорексия полностью ее подчиняет. Своим поведением она словно сообщает миру вокруг: «Посмотрите, какая я худая, даже стройнее, чем от меня требовалось. Вы не можете заставить меня есть больше. Я сама хозяйка своей судьбы, даже если моя судьба – умереть с голода».
Именно послушные и целеустремленные девочки больше всего подвержены анорексии. Она часто начинается в подростковом возрасте как обычная склонность сидеть на диете. Но вместо того, чтобы прекратить диету, юные перфекционистки продолжают ее придерживаться. Они все сильнее тревожатся за собственный вес, их пищевое мышление становится более косным. Они стремятся стать стройнее всех вокруг, прекраснее всех на свете.
Слово анорексия обозначает отсутствие голода, но, в сущности, страдающие от анорексии девушки постоянно голодны. Они так же помешаны на еде, как и голодающие люди. У них проявляется множество физиологических симптомов голодания: раздутый живот, сухие и тусклые волосы, прекращение месячных, слабость и подверженность инфекциям. Также у них отмечаются психологические признаки голодания: они испытывают депрессию, раздражительны, склонны впадать в пессимизм и апатию и мечтают о праздниках.
Родные всеми силами заставляют девочек поесть: уговаривают, угрожают, приводят убедительные аргументы или пытаются обмануть. Но им ничего из этого не удается, потому что единственное, что анорексичные девушки могут контролировать в своей жизни, – это еда. Никто не заставит их набрать вес. Их худоба стала источником гордости, медалью за мужество.
Обычно анорексичные женщины пользуются популярностью у представителей противоположного пола, потому что являются воплощением культурных стереотипов, характеризующих женственность: худая, пассивная, слабая и угодливая. Часто женщины рассказывают, что больше всего комплиментов по поводу своей внешности они слышали накануне госпитализации с предписанием экстренного кормления.
Анорексия – это метафора. Юная женщина считает, что должна соответствовать культурным требованиям, которые предъявляются к женщинам, то есть стать худой и не представлять ни для кого угрозы. Анорексия – это сигнал, что женщина настолько слабое существо, что напоминает китаянок былых времен с крошечными перебинтованными ножками. Она словно говорит, что ей нужен мужчина, который оберегал бы ее, защищая от мира, справиться с которым она не в состоянии. Анорексичные женщины сигнализируют своей худобой: «Я займу совсем немного места. Я никому не помешаю». Они словно хотят сказать: «Я ничем вас не встревожу, я не опасна для вас». (Ну кто же будет бояться невесомого взрослого человека?)
Саманта, 16 лет
Саманту ко мне насильно привела мама, германская лютеранка. Уилма прижимала к себе пальто, скрестив руки на пышной груди, и извинялась за то, что муж не пришел: он хотел, но в тот день ушел в поля. Надо было собирать урожай, потому что по прогнозу в ближайшие выходные выпадет снег. Уилма сообщила, что врач поставил ее дочери диагноз «анорексия». У девушки уже несколько месяцев не было критических дней, а уровень холестерина был таким низким, что мог спровоцировать сердечный приступ.
Уилма рассказала, что раньше Саманта была жизнерадостной и активной. Но теперь она редко улыбалась, стала раздражительной и постоянно впадала в оцепенение. Раньше она была сильной и хорошо помогала на ферме, а теперь могла справиться лишь с самой легкой работой. Когда она была дома, то практически не общалась с родными и все время проводила за уроками или занимаясь гимнастикой. Саманта была отличницей, участвовала в танцевальной группе поддержки спортивной команды и нравилась одноклассникам, но, как сказала Уилма: «Она разлюбила то, что ей нравилось раньше».
Рассказ мамы о проблемах со здоровьем и об изменении поведения Саманта слушала без тени эмоций на лице. Рост у нее был метр семьдесят, а весила она 45 килограммов. Лицо ее напоминало череп, обтянутый кожей, глаза были водянистыми и запавшими. Русые волосы были красиво причесаны, но выглядели сухими и тусклыми. Она была в блузке и объемном свитере, скрывавшем худобу. У нее были волосатые ручки – распространенный при анорексии симптом. Такие мягкие, покрывающие всю кожу на теле волоски называются лануго, или первичный пушок, он вырастает, компенсируя потерю жировых клеток.
Я спросила Саманту, что она думает по поводу маминого описания. Она ответила: «Мама преувеличивает. Я много ем. Прошлым вечером ела пиццу и мороженое».
Уилма скептически глянула на нее и сказала: «Всего-то одну ложечку мороженого и меньше кусочка пиццы. И сначала сняла сверху весь сыр».
«Я сыр не люблю, – парировала Саманта, – ты же знаешь».
Уилма сказала: «Она нас обманывает насчет еды. Делает вид, что ест, а на самом деле просто убирает еду с тарелки. Говорит, что в школе ела, а ребята мне передают, что нет».
«А как личность ты изменилась за последний год?» – поинтересовалась я.
«Я теперь совсем другая, это правда. Мне уже не так весело, как раньше, и я постоянно беспокоюсь. Заснуть не могу».
«А как ты начала худеть?»
Саманта сказала: «Я села на диету». И указала на мать: «Ты же сама меня навела на эту мысль».
Уилма горестно покачала головой: «Да, я пыталась худеть вместе с ней. Только я недельку помучилась и бросила, а Саманта так и не остановилась».
Я предложила Саманте вести дневник тренировок и диеты, чтобы понять, как именно все происходит. Я подчеркнула, что Саманта не поправится, пока не поймет, что анорексия – ее враг, и пока не примет осознанного решения справиться с ней. Иначе она будет враждебно настроена по отношению ко мне и родным, считая, что ей пытаются что-то навязать. И тогда она будет нам противодействовать, а нужно, чтобы она победила.
«Такой ужас смотреть, как Саманта ест на ужин салат и несколько виноградин, ведь я знаю, что она умирает с голоду, – сказала Уилма. – Но мы поняли, что не сможем заставить ее есть. Мы как-то попробовали, а она потом снова похудела, даже быстрее, чем раньше».
Я дала Саманте почитать книгу о расстройствах пищевого поведения и назначила ей прием на следующий день в полдень. А при себе она должна была иметь пакетик с обедом.
Саманта пришла ко мне в голубой толстовке с изображением белых котят и в синих джинсах, которые, похоже, гладили утюгом. Я вынула свой бутерброд с сыром и яблоко и предложила есть и беседовать одновременно. Саманта показала мне свой обед: два крекера, сельдерей и морковка, а еще гроздь винограда. Она объяснила, что плотно позавтракала и потому неголодна.
Я поинтересовалась, что спровоцировало у нее анорексию. «Я порвала с Брэдом, – ответила Саманта. – Мы встречались все годы учебы в средних классах. Я считала, что могу ему доверять и что мы всегда будем вместе».
Я отложила свой бутерброд в сторону. «А что, ты думаешь, он встречался с кем-то еще?»
«Он дразнил меня за то, что у меня попа, как у слона. Хотел встречаться со стройняшкой».
Саманта откусила морковку. «У меня с диетой получилось гораздо лучше, чем у мамы или моих подружек. Я похудела на пять фунтов за первую неделю, а на следующую – на три. В школе два раза в обморок падала».
Она улыбнулась при этих воспоминаниях. «Мне стали говорить столько комплиментов. Друзья завидовали, а парни, которые раньше смотрели на меня как на пустое место, стали приглашать на свидания».
Самым важным событием для Саманты стало взвешивание. Этим она занималась первым делом, как только открывала глаза утром. Если она похудела, то чувствовала себя великолепно, а если набрала вес – расстраивалась. Ничего больше – ни школьные оценки, ни успехи в области общения – не оказывали такого воздействия на ее самочувствие.
Она научилась «кайфовать» от чувства голода. Стала пробегать по пять километров в день, а потом по восемь и по двенадцать. Хотя эти пробежки выматывали ее, истощая ограниченные запасы энергии, она не сдавалась. Выработала для себя систему проверок, которые позволяли ей контролировать потребление пищи. Например, она приглашала к себе гостей на вечеринку и, изнемогая от голода, смотрела, как они поедают лазанью и сливочное мороженое с изюмом и орехами. Пекла брауни на всю семью и ни один не пробовала, когда вынимала выпечку из духовки. Смотрела, как другие люди поглощают пищу со зверским аппетитом, и чувствовала себя выше их. Саманта добилась именно того, что делают анорексичные девушки: она свела все жизненные трудности к одной – контроль собственного веса.
У Саманты сформировались собственные ограниченные представления о себе, и окружающие не могли до нее достучаться. Она так загипнотизировала саму себя, что считала анорексию своим союзником. Ко мне на прием она попала до того, как родители и врачи сумели убедить ее, что с анорексией нужно бороться. Это нас она воспринимала как врагов, а не анорексию. Она врала, искажала факты и прятала еду, чтобы защититься именно от тех, кто хотел ей помочь.
Психотерапия должна была развернуть ход ее мыслей в обратном направлении. Я нападала на анорексию, а не на Саманту. Когда она доела свой скромный обед, я стала задавать те вопросы, которым научилась у психолога Давида Эпсона: «Если анорексия – твой друг, то почему ты из-за нее так слабеешь и устаешь? Почему же тогда от анорексии у тебя выпадают волосы и прекратились месячные?»
«Не понимаю, о чем вы», – ответила Саманта.
К концу часового приема я сказала: «Мы будем продолжать изучать тот обман, которым тебя сбивает с толку анорексия и который может стоить тебе жизни». А еще я рассказала Саманте, что буду работать с ней лишь при условии, что она пока прекратит свои многокилометровые пробежки. Я объяснила, что из-за них у нее может случиться сердечный приступ. Саманте было неприятно установленное мной ограничение, но она согласилась.
Работать с ней было трудно. Я рекомендовала ей заняться аналитической работой. Нужно было понаблюдать за моделями и звездами кино и ответить на вопрос: «Кто установил, что именно они будут восприниматься нами в качестве стандарта красоты?» Я попросила ее вспомнить о тех женщинах, кого она по-настоящему уважала: волновались ли они о своей внешности и весе?
Для Саманты, как и для большинства анорексичных женщин, самый важный шаг к исцелению – осознание, что анорексия им не друг, а враг и возможная причина их смерти. Однажды Саманта осознала, что анорексия – это самообман. Она сообщила: «Анорексия обещала мне счастье, если я похудею, а я несчастна. Анорексия обещала мне великие свершения, а я так плохо себя чувствую, что не в состоянии делать даже то, на что была способна раньше. Анорексия обещала мне друзей, а все на меня злятся. Анорексия лишила меня радости жизни».
И в тот день, когда она так сказала, я поняла, что Саманта поправится.
Компульсивные обжоры
Наша культура воспитывает в нас любовь к еде. Жирная, сладкая еда ассоциируется с любовью, заботой и теплом. Праздники – это печенье и торты, а не морковки. Полноценная эмоциональная жизнь связана с наполнением желудка. Многие слова, которыми мы обозначаем любовь, связаны для нас с едой, например «сладкая моя», «сладенький», «ты ж моя булочка». Еда имеет над нами не только эмоциональную власть, она воздействует с помощью химических соединений, которые вызывают привыкание. Все мы испытывали желание сладко вздремнуть после обильного ужина на День благодарения.
Юные женщины, страдающие от компульсивного переедания, привыкли использовать еду в качестве успокоительного, чтобы утешиться, когда огорчены. Это вредно, потому что они не учатся преодолевать эмоциональные потрясения и набирают лишний вес, из-за которого еще больше страдают и теряют контакты с окружающими. В Америке практически невозможно быть тучным и при этом быть довольным собой. И вот человек попадает в замкнутый круг.
Обычно от компульсивного переедания страдают женщины, которые сидели на диете. Они соблюдают диету и чувствуют себя несчастными, потом едят и им становится лучше, но от диеты их метаболизм замедляется – и они начинают толстеть. Со временем потеря веса начинает восприниматься как контроль над своей жизнью, а увеличение веса – как бесконтрольное поведение. И вскоре уже не их пищевое поведение, а сама жизнь выходит из-под контроля.
Писательница Сьюзи Орбах проводит различие между «желудочным голодом», то есть голодом настоящим, и «голодом во рту», то есть потребностью в чем-то, а не настоящим голодом: во внимании, в отдыхе, в новых ощущениях, комфорте или любови. Компульсивные обжоры испытывают именно эту разновидность голода. Все чувства кажутся им голодом. Люди, страдающие от компульсивного переедания, едят, когда устали, волнуются, сердятся, страдают от одиночества, скучают, страдают или не знают, как поступить.
Лечение компульсивного переедания схоже с лечением булимии. Молодым женщинам нужно осознать свои подлинные потребности и не называть это голодом. Если они беспокойны, то им нужна стимуляция; если устали, то надо отдохнуть; если злятся, то нужно изменить обстановку или выйти из той ситуации, которая провоцирует в них злость. Конечно, те, кто страдает от компульсивного переедания, должны научиться контролировать свое пищевое поведение. Часто им помогают группы поддержки, например «Анонимные обжоры».
Вайолет жила на улице, когда мы познакомились, но вскоре попала в приют для женщин без определенного места жительства. У нее жизнь была труднее, чем у большинства страдающих от компульсивного переедания, но проблемы были те же. Вайолет ассоциировала еду с любовью и заботой. Как и многие люди, страдавшие от навязчивого желания переедать, она была доброй, трудолюбивой и старалась всем угодить. У нее хорошо получалось заботиться об окружающих, но когда ей самой понадобилась помощь, рядом не оказалось никого. И спасала только еда.
Вайолет, 18 лет
Я познакомилась с Вайолет в 1990-х, когда работала в местном приюте для бездомных. В течение дня бездомные и люди, временно испытывающие трудности с жильем, приходили туда принять душ, позвонить, забрать почту, переждать непогоду и поиграть в карты. Я там была волонтером, и моя работа заключалась в том, чтобы варить им кофе и раздавать пончики и булочки. Я установила правила: никаких бранных слов, никакого алкоголя, непристойностей и оружия. Большинство наших постояльцев были мужчины, но со временем я увидела, как все больше женщин и даже целые семьи обращаются за помощью в наш центр. Комнату заполнял сигаретный дым и висел там голубоватым облачком до середины утра. Меня поразило, сколько бездомных подсели на кофеин, сахар, сигареты и алкоголь.
На Вайолет я сразу же обратила внимание, потому что посетители такого возраста в нашем приюте были редкостью. На вид ей было лет восемнадцать, а может быть, и того меньше. Она была неряшливо одета, в джинсах, футболке и пластмассовых шлепках. Как и у большинства наших постояльцев, у нее были плохие зубы. Когда я впервые увидела ее, она играла в карты за столом с нашими постоянными подопечными. Они шутили с ней, предлагали закурить и давали советы по выживанию.
Потом, когда мужчины отправились на свои улицы, я подсела к Вайолет. Она только что сбежала из последнего, так сказать, приемного дома. До того у нее их было шесть, и с нее хватит. Она жила и в резервации с больной матерью, страдавшей алкоголизмом, и в приюте для неблагополучных детей, потому что больше некуда было деться. Она была уже готова жить самостоятельно и заявила: «Лучше останусь на улице, лишь бы никто не говорил мне, что надо делать».
Я выразила опасение, что если она будет одна, то ее могут изнасиловать, а она странно на меня посмотрела: «А вы думаете, что этого еще не случилось?»
Вайолет приходила в приют несколько месяцев подряд. Как многие бездомные, она сдавала кровь за деньги и была «волонтером» для экспериментов по апробации новых лекарственных средств в фармацевтической компании. Она плела кожаные браслеты, которые продавала на улице. Вайолет зарабатывала достаточно, чтобы купить еду себе и друзьям. Покупала подарки детям, если они оказывались у нас в приюте.
Однажды утром она показала мне шрамы у себя на руках и ногах, которыми ее наградил бывший любовник матери и один из приемных отцов, который придерживался суровых представлений о том, что такое дисциплина. Как-то она сказала: «Вы – мозгоправ. Вот интересно, что скажете о моей привычке съедать все подряд, что не прибито гвоздями?» Она рассказала мне, насколько еда связана у нее с чувством комфорта. Лучшие воспоминания ее детства связаны с бабушкой, к которой она ездила в гости. Там было спокойно, чисто и можно было отдохнуть. Она рассказала, что бабушка хорошо готовила и у нее всегда были печенюшки и «ангельский торт», которыми она угощала Вайолет. «У мамки никогда не было еды, одно бухло. У бабули всегда было что-то вкусное».
Она закурила. «У меня было столько плохих домов. Еда – единственное, чем я спасалась. Как бы мне ни было плохо, как поем – так сразу мне лучше. Но еды никогда не хватало. И сейчас это меня беспокоит. Ем, пока пузо не заболит, и все равно не могу остановиться».
Я сказала: «Похоже, что ты сама все прекрасно понимаешь».
Она улыбнулась в ответ: «Я знаю, что это плохо, а что делать-то?»
Вайолет не приходило в голову, чем еще кроме еды она могла удовлетворить эту насущную потребность. Я знала, что она способна позаботиться о себе, не нанося вреда здоровью. Поскольку она была такой трудолюбивой, я знала, что она может найти себе нормальную работу и жить более благополучно. Я стала говорить с ней об этом, но Вайолет замахала руками: «Ой, не надо мне в душу лезть!»