Восхищение

Холодок сошел с губ, будто его не было, будто я не пытался стереть его зубной щеткой в темноте ванной много часов назад. Я почувствовал себя нелепо, вспомнив о вчерашней сцене. Что на меня нашло? Почему я обезумел? Только ли дело в том, что встретил бывшую жену?

– Кризис семейной жизни, – подсказала Леся, словно читала мысли. – Ты долго копил что-то в душе. Может быть, я тебя чем-то обидела, может, как-то заслужила такое отношение. В любом случае, мне кажется, надо понять, что наша семья – лучшее, что могло случиться.

Я сказал:

– Прости!

И Леся меня простила, потому что знала искренность слов.





4


Это какая-то форма раздвоения личности.

Я вспоминаю и забываю, люблю и ненавижу, хочу вырвать с корнем прошлую жизнь или же, наоборот, по осколкам собираю ее в надежде склеить и сохранить.

Точка отсчета – тот день, когда передо мной лег альбом, набитый фотографиями. В нем невозможно найти фото, где нам больше тридцати лет. Словно жизнь за пределами этого возраста оборвалась. Только я и Леся. В обязательном порядке улыбчивые, держащиеся за руки, целующиеся, что-то празднующие. Наша жизнь соткана из веселья и любви.

Загвоздка в том, что на самом деле этого больше нет.

В одной жизни мне кажется, что я люблю Лесю. Лучше нее нет никого на свете. Мне нравится тембр ее голоса, походка, смех, изгиб бровей, плечи. Мне нравится, как она поддерживает разговор или как засыпает на кушетке у телевизора, отвернувшись лицом к окну. Я обожаю, когда она придумывает разные вещи, чтобы разнообразить быт – везет меня за город на шашлык, покупает эротическое белье, устраивает внезапную вечеринку с друзьями. Я не замечаю ее изъянов. Она идеальна. Мы состаримся и умрем в один день, как в сказке.

В другой жизни… однажды позвонила бывшая жена и сказала:

– Лена умерла.

Мое счастье рассыпалось на осколки. Я подхватил куртку и выскочил из дома, ничего не сказав Лесе. Мчался словно псих, не замечая, что нарушил правила, превысил все допустимые пределы скорости. Открыл окно, в салон ворвался ветер и стал срывать с меня, словно перья, воспоминания о призрачной ведьмовской любви.

Когда я добрался до гостиницы, где остановилась Ксюша, мир перестал быть прежним. В потоке льющегося света я пересек холл, поднялся на нужный этаж, постучал в дверь.

Ксюша сильно постарела. Голубые ручейки вен скользили по щекам и шее, под глазами налились синяки, а на лбу собрались красные точки, сыпь.

Она бросилась мне на шею, рыдая.

– Как это произошло? Что случилось? – Вот и все, что я смог произнести.

– Я же говорила про проклятие! – Ксюша отстранилась, внимательно посмотрела мне в глаза. – Ты не помнишь? Ты не помнишь того разговора?

Что-то темное всплыло в голове, воспоминания завязли в болоте, будто что-то вонючее, вязкое тащило их на дно, подальше от света.

– Как давно?

Мы всё еще стояли на пороге. Ксюша взяла меня за ворот, затащила внутрь.

– Ты действительно успел забыть? Прошло всего полтора года. Я несколько раз пыталась тебе дозвониться. Приезжала к этой… к твоей жене… Ты понимаешь, что вообще происходит?

– Проклятие, – эхом повторил я. Все, что крутилось в голове. – Кажется, начинаю вспоминать. Она меня держит при себе. А вас хочет убрать. Так?

– Ей удалось.

Голос Ксюши дрожал, но держалась она более-менее уверенно. Я чувствовал, как у меня от напряжения начинают зудеть пальцы. В тесном одноместном номере стало вдруг нестерпимо душно, но вместе с тем откуда-то возник холодный привкус на языке и губах.

– Расскажи все, что рассказывала раньше. Мне надо вспомнить. Я не понимаю, что происходит.

Ксюша вздохнула, прошлась по номеру кругом, будто осматривалась.

– Тебя увели из семьи. Приворожили, – сказала она. – Это случилось почти семь лет назад. И, судя по всему, продолжается до сих пор…

…В квартиру я вернулся ночью. В нагрудном кармане были спрятаны фотографии. Несколько штук, чтобы наверняка. Теперь я точно знал, чего следовало опасаться.

Леся спала. Я зашел в комнату и увидел ее силуэт на кровати. Свернулась клубочком, отвернувшись к стенке. Раньше мне нравилась эта ее поза. Сейчас же я подумал, что Леся похожа на змею.

Я разделся и нырнул под одеяло, в привычное тепло, в гнездышко. Провел ладонью по обнаженной женской коже, погладил ее грудь, некрепко сжал плечо.

– Где ты был? – едва слышно спросила Леся. Ее холодный и скользкий шепот заставил меня вздрогнуть.

Она знала все. Каждую минуту моей жизни.

Вместо ответа я привлек ее к себе, обвил руками, уперся подбородком в висок. Мне показалось, что я слышу биение Лесиного сердца. В каком-то злом, неестественном порыве я прижал Лесю крепче, навалился сверху и начал душить. Большие пальцы нащупали дрожащие вены. Одеяло соскользнуло, вспотевшую спину облизал холодный порыв сквозняка. Леся вцепилась ногтями мне в щеки, я почувствовал, как они скребут по коже, оставляя окровавленные бороздки. В дрожащем сумраке света уличных фонарей мне хорошо было видно ее прекрасное лицо с кривой ухмылкой, выпученными глазами – как будто сморщенное, смятое, словно кусок ткани.


Мы возились в тишине. Прерывистое дыхание – это все, что мы могли себе позволить.

Леся изгибалась подо мной, как в порыве страсти, как любила в жаркие ночи, била ногами по кровати, хлестала меня по лицу и барабанила кулаками в грудь. Я же, навалившись, душил, вминал пальцы в мягкую шею, молился, чтобы этот кошмар быстрее закончился.

В какой-то момент Леся издала горлом протяжный булькающий звук, тело ее выгнулось, напряглось и обмякло. Я заметил движение в темноте, потом что-то тяжелое ударилось об мою голову, внутри черепа хрустнуло, перед глазами вспыхнули белые круги, и я потерял сознание.





4.1


Врачам Леся сказала, что произошел несчастный случай. Над нашей кроватью висело овальное зеркало – наследство от бабушки, которое жалко было выкидывать. И вот ночью хлипкое крепление треснуло и зеркало упало.

На самом деле все было не так. Я помнил холод, раздирающий легкие, разбивающий позвонки. Ногти, расцарапавшие кожу и плоть. Помнил скользкий раздвоенный язык, проникающий в горло. Обрывочные воспоминания – безобразный страх, сковавший тело. Холод поселился во мне. А вместе с ним кое-что еще.

Меня нашли в осколках на кровати, с пробитой головой, истекающим кровью. Я лежал в коме почти полторы недели, в реанимации, среди умирающих стариков. Все это время Леся провела рядом, сжимая мою ладонь. Каждый раз, когда кто-то заходил в палату, оранжевые глаза Леси наполнялись слезами. В другие моменты она гладила мои пальцы, проводила свернутым уголком полотенца по моим вискам, лбу и щекам и говорила.

– Мы с тобой навсегда вместе, – говорила Леся, и каждое ее слово ледяной иголкой пронзало мне мозг. – Разве ты еще не понял? Это судьба. Так сказали карты. У меня от бабушки остались. Хорошая колода, проверенная. Я раньше размышляла, стоит ли тебя удерживать, но теперь поняла. Надо… – Кто-то заходил в палату, Леся всхлипывала, прижималась холодными губами к моим губам. Я чувствовал пульс ее души. Шептала: – Еще до того, как ты меня обманул в Сочи, не сказал про жену и ребенка, я решила, что наша любовь – навеки, хочешь ты того или нет. Ведьмы влюбляются один раз. Ты действительно хороший муж, а я – признайся – отличная жена. Если бы ты все делал правильно, не было бы у нас проблем. Что теперь? Ты, кажется, все еще хочешь вырваться? Так я тебе скажу. Колдовскую любовь нельзя разрушить. Ты мой счастливый муж. Навеки.





4.2


Что-то у меня случилось с позвоночником, развился частичный паралич, я не владел левой половиной тела, с трудом двигал правой рукой и не мог ходить. Вместо связной речи изо рта вырывались хрипы и стоны, так что я предпочитал молчать. Леся забрала меня из больницы после полугода реабилитации. Мы ехали в автомобиле по осеннему городу, и все, что я мог делать, это смотреть в окно, разглядывая сверкающие лужи на дорогах и горсти желтых листьев, спешащих по своим делам вместе с порывами ветра.

– Понимаю тебя, – говорила Леся. – Я бы тоже сошла с ума от такой ситуации. Ну, ничего, скоро все пройдет. Рана затянется. Воспоминания – штука мягкая как пластилин. Всегда можно слепить из них что-то новое. Останется только холод в твоих костях. Это безнадега. От нее не избавиться, прости.

Леся подняла меня в квартиру, провезла по темному коридору на кухню и оставила возле окна. Я слышал, как она хлопает дверцами шкафа. На столе в кухне лежали россыпью старые игральные карты. У них были обтертые сальные края, почти стершиеся рисунки, бледная краска. Еще пахло свечами и чем-то горелым. В кухне как будто стоял, не развеиваясь, дымок.

Леся вернулась, бросила мне на колени фотоальбом.

– Вспомни, как мы были счастливы. Может, сто раз подумаешь, прежде чем кидаться на любимую жену.

Я не пошевелился, наблюдая за Лесей взглядом. Тяжело было осознавать, что тело больше мне не подчиняется. Словно наружу вывернули тряпичную безвольную куклу.

Леся прошла по кухне – одетая в короткие шорты (чересчур короткие), майку и тапочки. Заварила кофе, щелкнула зажигалкой, закурила.

– Не хочешь? Я сама.

Она небрежно пододвинула табуретку, села рядом, открыла альбом. Увидела, что я не реагирую. Взяла ладонью меня за подбородок и с силой дернула вниз.

Тряпичная кукла. Я подчинился, потому что по-другому не мог.

– Смотри. Вот они мы. Улыбаемся. Помнишь?

Струя дыма ударила в лицо. На глазах выступили слезы, сорвались и разбились о фотографию.

– С тобой навеки, мой дорогой. Чего бы мне это ни стоило!

Потом она расставила на столе свечи, зажгла их, задернула шторы, и мне стало казаться, что темнота сгустилась по углам и шевелится, словно выжидает что-то.

Леся докурила, небрежно стащила майку, сбросила тапочки и расстегнула молнию на шортах. Я почувствовал, что начинаю возбуждаться. На висках проступили капли пота. В штанах стало безобразно тесно.

Леся заметила, ухмыльнулась и, отвернувшись, картинно сняла шорты, а за ними и трусики. Теперь она была полностью обнажена. Блики света лизали ее тело. Темнота обволакивала.

– Теперь ведь нет смысла прятаться, да? – спросила Леся, игриво посмотрев на меня через плечо. – Ты будешь сидеть здесь много-много лет, а я продолжу жить несомненно хорошей и красивой жизнью.

Она потянулась к шее, зацепила пальцами складки кожи и вдруг принялась стягивать ее с себя, словно еще одну майку. Кожа пошла волнами, взбухла, поползла вниз. Под ней обнажалось что-то другое. Темное, бесформенное, скрюченное. Леся мяла старую кожу, отлепляя ее от новой, стаскивала слоями, которые падали к ее ногам. Затем она взялась за подбородок и рывком содрала себе лицо.

Я хотел закричать, но лишь сдавленно засипел, чувствуя, как колотится сердце. Я видел расползающуюся по морщинистому лицу плесень, капли гноя, собирающиеся на щеках, веках и кончике носа, видел ошметки рваной кожи на губах и огромные оранжевые глаза.

– Нравится? – она улыбнулась, обнажив частокол гнилых острых зубов. – Нравится, да? Любовь слепит, знаешь ли. Влюбленные люди столько всего не замечают…

Она перешагнула через ошметки кожи, исчезла в коридоре, а затем вернулась – на четырех конечностях, словно собака, цокая когтями по полу, ловко перебирая руками и ногами. Во рту у нее было что-то зажато. Ребенок. Или щенок. Что-то завернутое в тряпье, с торчащими клочками волос. Из коридора тянулась дорожка из капель крови. Я застонал так громко, как только мог. Где-то внутри головы заболели ледяные иглы. Едкий ком тошноты подобрался к горлу. Если меня сейчас стошнит – о, если это случится! – я захлебнусь собственной блевотиной и больше никогда не увижу ничего подобного…

Леся подбежала в угол между раковиной и посудомоечной машиной, села, раздвинув ноги, сплюнула ком в тряпье перед собой и вдруг принялась разрывать ребенка (Щенка! Щенка!) на куски. Плоть рвалась с чавкающим звуком, а Леся запихивала ее в рот и ела, громко чавкая.

– Как много ты не замечал, да, муженек? – хихикала она незнакомым голосом, вытирая кровь с подбородка.