Восхищение

Она думала, что квартира ее не выпустит, что в плечо сейчас вцепится кто-то… или что-то… утащит обратно, в бабушкину комнату, но сделала шаг, потом второй, потянула за собой маму и поняла, что стоит в прохладе лестничного пролета, почти у лифта.

– Что происходит, солнце? – Настя увидела, как папа закрывает входную дверь. Никто его не сожрал, никто не попытался остановить.

– Надо уходить! Давайте куда-нибудь сходим. В «Макдоналдс», в офис к вам, куда-нибудь! Я расскажу, честное слово. Но не здесь. Пожалуйста!

Она подтащила маму к лифту, вдавила кнопку. Где-то задребезжало и загудело. Папа все еще стоял у двери, и Насте с нарастающим ужасом казалось, что сейчас из щелей, из дверного глазка и сквозь дверные петли просочится вонючая чернота и сожрет папу в один миг.

Дребезжа, раздвинулись створки лифта, оттуда вдруг вывалился какой-то большой человек в шубе, с красным от жара лицом. Кабина лифта оказалась завалена множеством вещей. Стояли чемоданы, сумки, велосипедные колеса и даже гитара в чехле.

– Простите великодушно! – суетливо пыхтел человек. – Я не местный, переезжаю… Шестой этаж? Соседями будем!.. Очень приятно… не поможете? Сам не справлюсь… у меня вот…

Он махнул пустым рукавом шубы, показывая, что у него нет правой руки. А Настя видела, что и человека-то как такового нет: вместо лица у него густые вздувшиеся вены, выпученные глаза с вертикальными зрачками, рваная бугристая кожа, вместо рта трубка, усеянная мелкими острыми зубками, и сквозь эту трубку с каждым словом взмывают в воздух серебристые нити, ложатся на кожу родителей, окутывают их ладони, прилипают к губам, векам, шее…

Папа заторопился:

– Конечно, поможем!

Но Настя перегородила путь, схватила папу за руку и потащила обоих родителей прочь от лифта, к лестнице. Ей показалось, что слышится сзади скрип и цокот когтей по бетонному полу, волосы на голове встали дыбом.

– Куда же вы, родненькие! – кричали в спину. – Сами же пригласили!

Родители не сопротивлялись, только мама каким-то уставшим, отстраненным голосом попыталась выяснить, что происходит.

– На улице расскажу! – повторяла Настя, словно молитву. – Давайте уже, торопитесь, ну!

Она срывала нити с папиных рук, с маминого лица – и те лохмотьями разлетались в воздухе.

Спуститься удалось всего на два этажа. А затем дорогу перегородили двое – мужчина и женщина. Он на костылях, она с множеством пакетов в руках.

Не люди. Рваная кожа на лицах, клыки, вокруг глаз переплетение темно-синих вен.

– Простите, не обойти! – жалостливо щебетала женщина, хрустя пакетами, забитыми непонятно чем. – Вы же видите, мы тут сами кое-как справляемся. Лифт занят, приходится своими ногами. Вы не обессудьте, конечно, нам так неловко… Если бы вы помогли, мы бы с радостью вам уступили…

В этот момент Настя поняла, что папина рука выскальзывает из ее ладони. Папа бросился помогать, бормоча что-то. Мама же, потирая виски, спустилась на несколько ступенек вниз, и ей всучили, с извинениями, несколько пакетов. Родители не видели, что происходит. Перед ними стояли несчастные люди, которым во что бы то ни стало надо помочь.

– Мы вам так благодарны, так благодарны!.. Нам на шестой!.. Гости, знаете ли… родственники, сюрприз хотим сделать… нас пригласили… всех приглашают. Но не подумайте чего, нас жалеть не надо…

Нити обволакивали родителей, липли к коже всё гуще и гуще.

В затылок дыхнуло влажной теплотой и гнилью.

Настя устало повернула голову. Она уже знала, кого там увидит. Соня стояла на несколько ступенек выше и улыбалась, не разлепляя губ. Белые гольфы. Платьице красивое. Левая косичка растрепалась, резинка сползла, едва сдерживая непослушные каштановые волосы. Надо бы заплести как следует, а то не похожа на принцессу.

За спиной шуршали пакетами, извинялись и цокали будто бы коготками по бетонному полу. Хотя это могли быть мамины каблуки.

Настя поняла, что не может оторвать взгляда от Сониных глаз. В глазах шевелились черные точки, будто живые. Соня протянула руку, ладошкой вверх. Это был робкий, скромный жест, от которого внутри Насти что-то болезненно надломилось. Боль прошла по позвоночнику до затылка и растворилась. На душе стало тепло.

– Я тебе сейчас такие косички заплету, что все-все завидовать будут! – сказала Настя. – А потом мы съездим в цирк. Ты когда-нибудь была в цирке?

Соня покачала головой. Приятно было видеть, как во взгляде ее зарождается радостное любопытство.

– Там есть медведи, которые катаются на велосипедах! – продолжила Настя с внезапным энтузиазмом. – Их очень долго воспитывают, чтобы они делали то, что скажет дрессировщик. Пойдем!

Теперь уже она сама побежала по ступенькам наверх, забыв про родителей. Потянула за собой улыбающуюся Соню. Взмахом руки разогнала густую бахрому серебристых нитей.

Дверь в квартиру была приоткрыта. У стены неподалеку валялись вещи: чемоданы, сумки, колеса от велосипеда, гитара в чехле.

Под ногами что-то похрустывало, и, опустив голову, Настя сообразила, что пол густо усыпан мелкими щепками от разломанных иконок вперемешку с лохмотьями ржавчины.

Соня проворно юркнула в черноту.

– Деточка, не бойся, – раздался голос тети Маши, ласковый, дружелюбный, такой теплый и родной. – Сегодня будет много родственников. Все-все приедут. Тебе понравится.

В нос ударил неожиданно резкий запах гнили, от которого сделалось дурно. Настю дернули за руку так, что больно хрустнуло в плече, и затащили внутрь. Она запнулась о порог, начала падать и успела лишь коротко вскрикнуть, прежде чем темнота залилась в рот, в глаза, в уши. Вспыхнули ворохом звуков цоканье когтей по полу, скрежет зубов, скрип колес и что-то чавкающее, стонущее, рвущееся.

Дверь захлопнулась, но через пару минут приоткрылась вновь.

В темноте квартиры с нетерпением ждали поднимающихся по лестнице гостей.






Леший





В тот вечер, липкий, словно лента для ловли мух, жаркий и бесконечно затянутый, на изломе лета, когда вода у берегов уже начала взбухать серой морщинистой пеной, Сеня понял, что наконец-то станет счастливым.

То есть по-настоящему, без условностей и оговорок.

Веслом зацепил бурую водоросль, стряхнул, разглядывая, как по речной взбудораженной поверхности разметаются мелкие рыбешки. Спина и грудь покрылись каплями пота. Между лопатками саднило, плечи обгорели. Кожа у Сени была нежная, городская. За лето он мог сто раз обгореть, облезть и обгореть снова, а приезжал домой все равно белый как молоко. Хотя, с другой стороны, к чему эти красивости? Вон Аленка пусть загорает до шоколадного. Ей, во-первых, идет, а во-вторых, есть с кем соперничать на работе. Сплошной женский коллектив.

Аленка сидела на носу лодки, подставив кукольное свое личико вечернему солнцу, вытянула руки ладонями вперед и приспустила лямки купальника – все равно никто не видит, потому что заплыли уже километров на пятнадцать от деревни, в нелюдимую глушь. С берегов шумели деревья, порхали туда-сюда ласточки. Низко порхали, над самой водой. К дождю или, что вероятнее, ловили вечерних стрекоз.

Сеня греб неторопливо и даже лениво, распределяя силы. Нравился ему местный пейзаж. Особенно в часы, когда над лесом плыло набухшее, тугое, сочащееся красным, будто кровью, солнце. Оно же раскрашивало облака в невероятные оттенки – казалось, мир над головой растекается, как если бы художник, нарисовавший пестрый лес, извилистую реку Мечку и даже крохотную лодку с Сеней и Аленкой, опрокинул нечаянно на пейзаж стакан с водой и так бы и оставил всю эту мешанину цветов и красок.

– Я нос забыла намазать, – сказала Аленка. – А ты и молчишь. Потрескается ведь. Буду как чучело.

Она выпихнула ногой из-под сиденья рюкзак и принялась в нем копошиться. Сене нравилось смотреть, как Аленка копошится. В миниатюрной, ладной Аленке была сексуальная грация и какая-то неконтролируемая энергия. Даже когда она просто перебирала вещи, казалось, что Аленка старательно флиртует, не выходит, значит, из образа. Сама Аленка списывала это на естественность, «от мамы, наверное». Но вот эти ее изгибы спины, заломленные ручки, коленка к коленке, тонкие бровки… Сеня не мог поверить, что это не специально. Но и поделать ничего не мог. Любовался.

– Мы же до темноты успеем? – спросила Аленка, выдавливая из пузырька в ладонь завитушку крема. – Я маме обещала по скайпу набрать.

– Успеем. Наверное. Еще часа три светло будет.

– Ты говорил – одной ногой тут, а второй уже там. А мы все плывем, плывем, никак не приплывем… К черту на кулички заплыли.

Аленка втирала крем, хмурилась. Аленка была хорошей – действительно хорошей, – но иногда вела себя невыносимо. Капризничала. Любую другую Сеня давно бы поставил на место. А вот с Аленкой становился как тряпка, хотя иногда она его ух как доводила.

Взять хотя бы тот случай, когда сказала Сене, что пошла к родителям ночевать, а сама с подругами по клубам… мохито, текила, танцы, чуть ли не стриптиз. Аленка, конечно, оправдывалась, говорила, что если бы Сеня знал правду, то ни за что бы не отпустил, но факт налицо – обманула. Тогда они не общались почти три дня. У Сени кошки скребли на душе, он засыпал с жуткими догадками, что же еще может скрывать Аленка. Неужели она такая же, как все? Неужели у нее есть от него секреты?

А потом, знаете, отпустило, и помирились – никогда до этого Сеня не прощал девушкам обман, уходил сразу, а тут понял, что влюбился по-настоящему. Бывает же так. Взяла Аленка его грубый, неотесанный характер в кулак, сжала, и потек у нее сквозь пальцы мягкий и покладистый Сеня. Такой, которого даже родители никогда не видели. Этот Сеня все мог стерпеть, даже секреты.

Он засушил весла, стащил шорты и сиганул через борт в воду.

– Утонешь! Течение! Дурак! – закричала Аленка, но не испуганно, а весело. Сеня знал, что ей нравились такие его внезапные чудачества.

Кожу словно срезало острым лезвием. После едкой жары вода показалась ледяной и жесткой. Внутри головы загудело, а звуки вокруг стали приглушенными, потусторонними. Сеня ощутил, как его подхватывает течением, холодные щупальца дергают за руки и ноги, тянут, кружат. Он открыл глаза, хотя знал, что в мутной речной воде толком не увидит ничего, кроме рыжих пучков света и завихрений грязи. Взмахнул руками, раз, другой, погружаясь глубже. Виски сдавило, а в груди налился тугой медный ком. Сеня любил здесь плавать. Это был своего рода ритуал из детства. Они с отцом часто заплывали по Мечке в глушь и прыгали в воду раз за разом, пока уши не начинали болеть, а зубы – стучать от холода. Потом Сеня часто плавал один, но ритуалу не изменял.

– Сенечка! Выныривай же, ну! – слышал он приглушенное, взволнованное.

Раз-два! Еще глубже.

Вот промелькнула перед глазами перепуганная желтопузая рыбешка. Пальцы зацепили водоросли. Сеня греб под водой, пока не закончился воздух, потом взвился вверх, сильными толчками нагнал скорости и вынырнул в сверкающих искрах. Волосы прилипли ко лбу, залезли в глаза.

А над головой плыли облака, мир вокруг плыл – неторопливый, вечерний, готовящийся ко сну.

– Убила бы тебя!

«Еще немного, – подумал Сеня. – До счастья осталось чуть-чуть».



Он вытащил лодку по скользкой упитанной грязи на берег. Шлепал босыми ногами, чувствуя кожей, как лопается нагретая жарой жижа, а под ней растекается другой слой, насыщенный речным холодом. Больше всего Сене нравились эти вот границы между жарой и холодом, излом одних ощущений над другими. По коже бежали мурашки от удовольствия.

– Ну, чего сидишь? – спросил Сеня дружелюбно. – Дуй давай помогать. Сама же выла, чтоб до темноты управились.

– Я не выла. Я тебе собачка, что ли? – Аленка нахмурилась, но помогла Сене привязать лодку к старой сохнущей иве, ветки которой, с желтеющими крохотными листьями, тонули в грязи.

Сеня закинул на плечи рюкзак, взял сандалии и так и пошел босиком, измазанный грязью до колена, вглубь леса.

– Ты обещал рассказать! – Аленка шла рядом.

– И расскажу.

– Когда?

– Все тебе положено знать.

– Ну, Сеньчик, ты же любимый мой, солнышко. Мы же договаривались. Приплывем – расскажешь. Что за сюрприз, а?

– Это твоей маме из деревни звонить по скайпу сюрприз, все рожи будут в квадратиках, как в восьмибитной игре, попробуй догадайся, с кем говоришь. А тут все серьезно. Одну штуку хочу тебе показать. Серьезную.

Десять лет подряд, каждое лето, он приплывал в этот лес. Дорогу знал наизусть. У большого черного дерева с потрескавшейся корой, ствол которого густо покрыт мхом и грибами, надо свернуть направо. Потом еще с полкилометра вдоль ручья, а когда появятся высохшие кустарники, обогнуть ручей, ну и там уже, как в сказке, вырастут плотно стоящие мохнатые ели. Иглы у них с голубоватым отливом. Красота.

Под ногами хлюпала вода, сочащаяся сквозь мох. Взлетели встревоженные птицы.