Воронята

Шагая по лестнице на второй этаж, Диклан шепотом излагал всё это Девушке, а она нервно хихикала, как будто с ней делились секретом. Адам заметил, как губы Диклана во время разговора легонько коснулись уха Девушки; он отвернулся в ту самую секунду, когда Диклан взглянул на него.

Адам очень хорошо умел наблюдать, оставаясь незамеченным. Только Ганси мог его застукать.

Девушка указала на треснутое окно, выходившее на парковку. Диклан проследил ее взгляд и увидел черные, агрессивные линии, которые оставили там колеса машин Ганси и Ронана. Лицо у него помрачнело; даже если бы это всё натворил один Ганси, Диклан предположил бы, что это был Ронан.

Адам уже стучал – но он постучал еще раз, условленным образом, один долгий, два коротких.

– Там не прибрано, – извиняющимся тоном произнес он.

Это было сказано скорее ради Девушки, чем ради Диклана, который прекрасно знал, в каком состоянии квартира. Диклан отчего-то считал бардак привлекательным для посторонних; он производил какие-то расчеты. Его интересовала невинность Эшли, и каждый сегодняшний шаг был спланирован именно с этой целью, даже короткая остановка на Монмутской фабрике.

Никто не ответил.

– Может, я позвоню? – спросил Диклан.

Адам подергал ручку (заперто), а потом уперся в нее коленом и немного приподнял дверь. Она распахнулась. Девушка издала одобрительный звук, однако успех этого предприятия зависел скорее от ржавых петель, чем от силы мышц.

Они вошли в помещение, и Девушка запрокинула голову. Над ними уходил ввысь потолок, который поддерживали железные балки. Апартаменты Ганси представляли собой лабораторию мечтателя. Перед ними простирался весь второй этаж, площадью в несколько тысяч футов. Две стены состояли сплошь из старых окон – десятки крошечных кривых стекол и всего несколько нормальных – а другие две были увешаны картами. Горы Вирджинии, Уэльса, европейских стран… Их испещряли проведенные фломастером дугообразные линии. В небо на западе был устремлен телескоп. У его подножия грудами лежали странные электронные приборы, предназначенные для измерения магнитной активности.

И всюду, всюду лежали книги. Не аккуратные стопки интеллектуала, долженствующие впечатлить гостей, а неуклюжие груды сумасшедшего ученого. Книги на иностранных языках. Словари тех языков, на которых были написаны эти книги. А еще подшивки спортивных журналов с супермоделями в купальниках.

У Адама возникло знакомое ощущение. Не ревность. Желание. Однажды у него тоже будет достаточно денег, чтобы приобрести такой дом. Дом, который снаружи выглядел бы точно так же, как Адам внутри.

Тихий голос в душе поинтересовался, приобретет ли Адам хоть когда-нибудь внутреннее достоинство или с этим нужно родиться. Ганси был таким, потому что с самого детства жил в роскоши – как виртуоз, которого сажают за рояль, едва он научится сидеть.

Адам, парвеню и самозванец, до сих пор боролся со своим неуклюжим местным акцентом и хранил мелочь в коробке из-под хлопьев под кроватью.

Стоя рядом с Дикланом, Девушка прижала руки к груди, в бессознательной реакции на мужскую наготу. В данном случае обнаженной была вещь, а не человек – кровать Ганси. Ничего, кроме кое-как застеленных двух матрасов на голой металлической раме, откровенно стоящей посреди комнаты. Полное отсутствие приватности придавало этому зрелищу нечто глубоко интимное.

Сам Ганси сидел за старым столом, повернувшись к ним спиной. Он смотрел в окно, выходившее на восток, и постукивал ручкой. Перед ним лежала открытой толстая тетрадь. Страницы были оклеены вырезками из книг и густо испещрены записями.

Адама, как это иногда случалось, потряс вневременной облик Ганси: старик в теле юноши или юноша с умом старика.

– Это мы, – сказал Адам.

Ганси не ответил, и Адам первым подошел к другу, который как будто ничего вокруг не замечал. Девушка издала несколько междометий, которые все начинались с «о». С помощью коробок из-под хлопьев, пластмассовых контейнеров и краски Ганси возвел в центре комнаты точную копию Генриетты, по колено высотой, поэтому гости были вынуждены пройти по Главной улице, чтобы добраться до стола. Адам знал правду: эти здания были симптомом бессонницы. Во время очередной бессонной ночи появлялась новая стена.

Адам остановился перед Ганси. Вокруг сильно пахло мятой: тот рассеянно жевал листок. Адам постучал по наушнику в правом ухе Ганси. Друг испуганно вздрогнул и вскочил.

– О… привет.

Как всегда, у него был вид героя всех американских войн – растрепанные каштановые волосы, прищуренные от летнего солнца ореховые глаза, прямой нос, любезно дарованный ему древними англосаксонскими предками. Буквально всё в Ганси говорило о доблести, власти и крепком рукопожатии.

Девушка уставилась на него.

Адам хорошо помнил, что при первой встрече Ганси показался ему устрашающим. Как будто их было двое – первый обитал внутри постоянно, а второй надевался сверху поутру, когда Ганси клал бумажник в задний карман брюк. Первый был беспокойным и страстным и не обладал никаким характерным выговором, а второй буквально источал скрытую силу и разговаривал с гладким, красивым акцентом, присущим выходцам из аристократических семей Вирджинии. Для Адама было загадкой, отчего две эти версии не совмещались.

– Я не слышал, как вы вошли, – сказал Ганси, и они с Адамом стукнулись сжатыми кулаками.

В исполнении Ганси этот жест был одновременно очаровательным и неловким, как произнесенная на незнакомом языке фраза.

– Эшли, это Ганси, – сказал Диклан приятным нейтральным тоном.

Таким голосом сообщают о торнадо и приближении холодного фронта. О побочных эффектах маленьких синих таблеток. О технике безопасности на борту лайнера номер 747, которым мы летим. Диклан добавил:

– Дик Ганси.

Если Ганси и подумал, что подружки Диклана вполне взаимозаменяемы, то не выказал этого. Он просто поправил, добавив в голос капельку льда:

– Как тебе известно, Дик – это мой отец. А я просто Ганси.

Эшли с удивлением взглянула на него.

– Дик?

– Традиционное имя, – ответил Ганси, с усталым видом человека, которому надоело, когда его переспрашивают. – Я стараюсь на него не отзываться.

– Ты учишься в Агленби? Супер. А почему ты не живешь в школе? – спросила Эшли.

– Потому что всё это здание принадлежит мне, – ответил Ганси. – И это гораздо выгоднее, чем платить за комнату в общежитии. Ее нельзя продать, после того как окончишь школу. Считай, деньги пропали.

Дик Ганси Третий терпеть не мог, когда ему говорили, что он похож на Дика Ганси Второго, но прямо сейчас он действительно на него походил. Оба, когда хотели, наряжали логику в изящный клетчатый жилетик и выгуливали на аккуратном коротком поводке.


– Господи… – произнесла Эшли и посмотрела на Адама.

Долго ее взгляд не задержался, но, тем не менее, Адам вспомнил, что свитер у него на плече протерся.

«Ничего страшного. Она туда не смотрит. Никто, кроме тебя, этого не замечает».

Адам с некоторым усилием расправил плечи, жалея, что школьная форма сидит на нем не так безыскусно, как на Ганси и Ронане.

– Эш, ты просто не представляешь, почему Ганси поселился именно здесь, – сказал Диклан. – Расскажи ей, парень.

Ганси не мог устоять. Ему всегда страстно хотелось поговорить о Глендауэре. Поэтому он спросил:

– А что ты знаешь про валлийских королей?

Эшли поджала губы, пощипывая пальцами кожу на горле.

– Хм… Левеллин. Глендауэр. Лорды Английской марки.

Улыбка на лице Ганси вполне могла воспламенить угольные копи. Адам понятия не имел о Левеллине и Глендауэре, когда они с Ганси познакомились. Тому пришлось объяснить, что Овайн Глендур – или Оуэн Глендауэр, как говорили англичане, – был средневековым валлийским лордом, который боролся за свободу Уэльса, а затем, когда его поимка казалась неизбежной, просто исчез со страниц истории.

Но Ганси всегда был не прочь рассказать об этом еще раз. Он повествовал о древних событиях, как будто они произошло совсем недавно. Ганси с восторгом говорил о магических знамениях, которые сопровождали рождение Глендауэра, о его легендарной способности становиться невидимым, о невероятных победах над превосходящим противником и, наконец, о загадочном исчезновении. Слушая Ганси, Адам видел зеленое подножье валлийских холмов, широкую сверкающую гладь реки Ди, суровые северные горы, в которых скрылся Глендауэр.

В рассказах Ганси Овайн Глендур не мог умереть.

Адам слушал, и ему было совершенно ясно, что для Ганси Глендауэр – больше, чем историческое лицо. Он воплощал буквально всё – мудрость и смелость, уверенность в избранном пути, связь с мистическими силами, общее уважение, оставшуюся в веках память.

Ганси, вновь погрузившийся в очарование древних тайн, совсем разошелся. Он спросил у Эшли:

– Ты слышала легенды о спящих королях? Что герои вроде Левеллина, Глендауэра и короля Артура на самом деле не умерли – они просто спят в своих гробницах и ждут пробуждения.

Эшли вяло моргнула и ответила:

– Мне кажется, это метафора.

Может, она была и не такой тупой, как они думали.

– Возможно, – ответил Ганси и шикарным жестом указал на карты, исчерченные линиями силы, вдоль которых, как он полагал, перемещался Глендауэр.

Схватив лежавшую на столе тетрадь, он стал перебирать карты и вырезки в качестве примеров.

– Я полагаю, что тело Глендауэра перевезли в Новый Свет. А именно – сюда. В Вирджинию. Я хочу найти, где он похоронен.

К большому облегчению Адама, Ганси умолчал о том, что, по его убеждению, легенды гласили правду и спустя столько веков Глендауэр был еще жив. И о том, что, по мнению Ганси, он должен был оказать большую услугу тому, кто его разбудит. И о том, что желание найти давно пропавшего короля не давало ему покоя. И о полуночных звонках Адаму, когда Ганси, помешанному на поисках, не спалось. О микрофильмах и музеях, о газетных статьях и металлоискателях, о бонусах постоянного пользователя авиалиний и о потрепанных иностранных разговорниках.

И обо всем, что касалось магии и силовых линий.

– С ума сойти, – сказала Эшли, не сводя глаз с тетради. – А с чего ты взял, что он здесь?

На этот вопрос можно было ответить двумя способами. Первый способ основывался исключительно на исторических данных и вполне подходил для широкой публики. Другой предполагал упоминание о волшебных лозах и магии. Иногда, в неудачные дни, Адам верил в первый вариант, и то не до конца. Но быть другом Ганси значило надеяться на второй. В этом, к большой досаде Адама, преуспевал Ронан: его вера в сверхъестественное объяснение была непоколебима. А вере Адама недоставало полноты.

Эшли, то ли потому, что на нее смотрели как на нечто преходящее, то ли потому, что сочли скептиком, удостоилась исторической версии. Профессорским тоном Ганси рассказал про валлийские топонимы в окрестностях, про артефакты пятнадцатого века, обнаруженные при раскопках в Вирджинии, и про мнение ученых касательно того, что валлийцы, возможно, бывали в доколумбовой Америке.

Примерно на середине лекции из тщательно прибранной комнатки по соседству с бывшим кабинетом, который захватил себе Ронан, появился Ной – третий обитатель Монмутской фабрики, обычно склонный к отшельничеству. Кровать Ноя соседствовала в этом крохотном помещении с каким-то загадочным механизмом – Адам подозревал, что это печатный станок.

Ной, войдя в зал, не столько улыбнулся Эшли, сколько вылупился на нее. Он побаивался незнакомых.

– Это Ной, – сказал Диклан таким тоном, который подтвердил подозрения Адама: Монмутская фабрика и ее обитатели входили в туристический маршрут Диклана и Эшли и могли послужить предметом для беседы за ужином.

Ной протянул руку.

– Ой, какая холодная, – пожав ее, сказала Эшли и потерла пальцы о блузку.

– Я семь лет как умер, – сказал Ной. – Ничего не поделаешь.

Ной, в отличие от своей девственно-чистой комнаты, всегда выглядел немного неопрятно. Что-то вечно было не так с одеждой, с зачесанными назад светлыми волосами. Мятая школьная форма Ноя отчасти избавляла Адама от ощущения, что он один тут выглядит неуместно. Было трудно чувствовать себя частью Агленби, стоя рядом с Ганси, чья белая крахмальная сорочка в стиле Джорджа Вашингтона стоила дороже, чем велосипед Адама (а кто говорит, что рубашка, сшитая умелым итальянским портным, ничем не отличается от купленной в магазине, просто никогда таковую не видел). Или даже рядом с Ронаном, который потратил девятьсот долларов на татуировку, просто чтобы позлить брата.

Угодливый смешок Эшли прервался, когда открылась дверь спальни Ронана. Лицо Диклана заволокла грозовая туча.

Ронан и Диклан Линчи были братьями – одинаковые темные волосы и острые носы не оставляли сомнений, – но Диклан был массивным, а Ронан хрупким. Крупная челюсть и улыбка Диклана гласили: «Голосуй за меня», а стриженая голова и тонкие губы Ронана намекали: «Это растение ядовито».

– Ронан, – произнес Диклан.

Когда они разговаривали с Адамом по телефону, Диклан поинтересовался: «Когда Ронана НЕ будет?»

– Я думал, ты играешь в теннис.