Вопрос и ответ

[Виола]


Когда мэр с солдатами увели Тодда, я осталась в глупейше разобранном виде, так что Коринн даже пришлось мне что-то от этого дать. Я почувствовала, как игла куснула меня в руку, но едва-едва – не больше, чем ладонь у себя на спине. Ладонь не шевелилась, не гладила, не делала вообще ничего, чтобы пациент почувствовал себя лучше: просто удерживала на месте. На земле.

Жаль это говорить, но никакой благодарности я к ней не испытывала.

Когда я проснулась у себя в кровати, только что рассвело. Солнце висело низко-низко, даже еще не оторвавшись полностью от горизонта. Все кругом окутывали синие утренние тени.

У кровати в кресле сидела Коринн.

– Тебе было бы полезно поспать еще. Но, боюсь, не получится.

Я наклонилась вперед и сгибалась, сгибалась, пока не согнулась почти впополам. В груди было так тяжело, что меня прямо-таки тянуло к земле.

– Знаю, – прошептала. – Знаю.

А вот почему он упал – не знала. Оглушенный, почти без сознания, пена изо рта… Солдаты вздернули его на ноги и уволокли прочь.

– Теперь они придут за мной, – сказала я, когда смогла, наконец, проглотить ком в горле. – Как только покончат с Тоддом.

– Да, наверняка придут, – просто сказала Коринн, глядя на свои руки, на белесые мозоли на концах пальцев, на сероватую шелушащуюся кожу тыльной стороны: слишком много времени они проводили в горячей воде.

Утро выдалось холодное, просто на удивление, зверски холодное. Даже при закрытом окне на меня накатывал озноб. Я охватила себя руками за бока.

Его больше нет.

Все. Увели.

И я не знаю, что будет дальше.

– Я выросла в деревне под названием Кентские ворота, – вдруг произнесла Коринн, не встречаясь со мной взглядом. – Она стояла на краю большого леса.

Я подняла глаза.

– Что?

– Отец погиб в спачью войну, – продолжала она, – но мать выжила. Как только я смогла стоять на ногах, меня приставили к работе в саду: собирать яблоки, и гребешковую сосну, и ройзинфрут.

Я таращилась на нее, гадая, с чего это она решила рассказать о себе именно сейчас.

– А наградой за этот тяжелый труд мне был поход, каждый год, как соберут урожай, только я и мать – так далеко в лес, как мы только посмеем зайти. – Она посмотрела в окно, в рассветную мглу. – Здесь столько жизни, Виола. В каждом уголке каждого леса, реки, ручья, горы. Эта планета просто гудит жизнью.

Она потрогала свои мозоли.

– В последний такой поход мне было восемь. Целых три дня мы шли на юг – подарок мне за то, что я уже почти такая взрослая. Бог знает, сколько миль мы прошли… но мы были одни, только я и мама, и остальное не имело значения.

Повисла долгая-долгая пауза. Я просто ждала, не прерывала.

– Ее укусил красный полосатик, в пятку, когда она купала ноги в ручье, чтобы охладиться. – Коринн снова потерла ладони. – Яд красной змеи, смертельный, но медленный.

– Ох, Коринн… – вполголоса выдохнула я.

Она внезапно встала, словно сочла мое сочувствие грубостью, и подошла к окну.

– Мама умирала семнадцать часов. – Она по-прежнему не желала встречаться со мной глазами. – Ужасных и мучительных часов. Когда она ослепла, она вцепилась мне в руку и умоляла спасти ее. Снова и снова просила спасти ей жизнь.

Я молчала.

– Сейчас мы знаем – целители в какой-то момент это открыли, – что я реально могла спасти ее, догадайся я только сделать отвар из корня зантуса. – Она скрестила руки на груди. – Который рос везде вокруг нас. Можно сказать, в изобилии.

РЕВ Нового Прентисстауна только начинал просыпаться – подымался вместе с солнцем. От горизонта били лучи света. Мы все так же молчали.

– Мне очень жаль, Коринн, – наконец сказала я, – но зачем…

– Все мы здесь – чьи-то дочери, – тихо проговорила она. – Каждый солдат – чей-то сын. На свете есть одно-единственное преступление – забирать жизнь. Только одно.

– И поэтому ты не сражаешься.

Коринн резко развернулась ко мне.

– Жить – значит сражаться, – отрезала она. – Сохранять жизнь – значит бороться за всё, чего сто́ит этот человек. – Она свирепо втянула воздух. – А теперь и она, со всеми ее бомбами. Я сражаюсь с ними каждый раз, как обрабатываю подбитый глаз женщины, когда удаляю шрапнель из ран жертвы взрыва.

Ее голос взлетел было, но она с усилием посадила его обратно.


– Вот моя война. На этой войне я сражаюсь.

Она вернулась к креслу и вытащила из-под него узел.

– А потому надевай-ка вот это.

Времени спорить или даже хотя бы спросить, какой у нас план, она мне не дала. Забрала у меня ученический халат и мою собственную стираную-перестираную одежку и заставила надеть почти что тряпки: блузу с длинными рукавами, длинную юбку, платок на голову, который совершенно спрятал волосы.

– Коринн… – начала я, завязывая его.

– Умолкни и поторопись.

Когда я оделась, меня повели по длинному коридору, который выходил на речной берег рядом с домом. У двери на улицу стояла тяжеленная холщовая сумка с бинтами и лекарствами. Сумку протянули мне со словами:

– Жди звука. Поймешь, когда услышишь.

– Коринн…

– Шансов у тебя мало, это ты должна знать. – На сей раз мне все-таки посмотрели в глаза. – Но если сумеешь добраться туда, где они прячутся, ты воспользуешься всем этим как целитель, поняла? Оно в тебе есть, знаешь ты о том или нет.

Я тяжело и нервно задышала, но ответила ей таким же прямым взглядом.

– Да, мистрис.

– Мистрис – это правильно, – кивнула она.

Через окошко в двери виднелся один-единственный скучающий солдат на углу: он ковырял в носу.

– А теперь, будь добра, врежь мне.

– Чего?

– Врежь мне, – повторила Коринн. – Мне необходим хотя бы подбитый нос. Или рассеченная губа.

– Коринн…

– Скорее, а не то на улице будет слишком много солдат.

– Да не буду я тебя бить!

Она с такой яростью схватила меня за плечо, что я невольно отшатнулась.

– Если президент пришлет за тобой, думаешь, ты сюда вернешься? Он уже пытался выудить из тебя правду сначала расспросами, а потом ловушкой, расставленной для твоего друга. Ты правда думаешь, что терпения у такого человека хватит надолго?

– Но Коринн…

– Рано или поздно он перейдет к пыткам, – сказала она. – А если ты откажешься сотрудничать, убьет тебя.

– Но я же не знаю…

– А ему плевать, чего ты не знаешь! – прошипела она сквозь стиснутые зубы. – Если я могу предотвратить чью-то смерть, я это сделаю – даже если человек меня настолько бесит.

– Ты делаешь мне больно, – сообщила я, когда ее пальцы впились мне в плечо.

– Отлично. Разозлись достаточно, чтобы мне врезать.

– Но почему…

– Просто сделай это! – рявкнула она.

Я вдохнула поглубже… потом еще разок, потом размахнулась и ударила ее по лицу. Со всей силы.



Я подождала у окошка в двери, наблюдая за солдатом. Шаги Коринн уже затихли: она убежала в приемный покой. Я подождала еще. Солдат был из тех – уже очень многих, – кому перестали давать лекарство: в относительной тишине утра я слышала его мысли.

Скука… деревня, где он жил, пока не пришла армия… армия, в которую его вынудили вступить. Девушка, которую он знал… она умерла.

Потом издалека прилетел вопль Коринн – она кричала у парадного входа. Кричала, что ночью в дом проник Ответ, избил ее до потери пульса и похитил меня, прямо у них, солдат, под носом, но она видела, куда все потом побежали – вон туда, в направлении, противоположном тому, куда собиралась бежать я.

Дурацкая история, наверняка не сработает. Как можно скрыться, когда повсюду понатыкана стража? Но я понимала, на что она рассчитывала. На легенду, которая уже подняла голову – легенду об Ответе.

Как они умудряются закладывать бомбы так, чтобы никто не видел?