Вообрази меня
Часть 40 из 69 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Как же хорошо снова молчать.
Этим утром что-то между нами изменилось, что-то сломалось. Напротив меня – Андерсон, он выглядит расслабленным, что непривычно, однако задавать вопросы – не мое дело. Мне выпала честь быть его самым доверенным солдатом, больше ничего не имеет значения. Сегодня – официально мой первый рабочий день, и я счастлива здесь находиться, даже когда он вовсе меня не замечает.
Сказать по правде, мне нравится.
Я тешу себя иллюзией, что невидима. Я существую лишь для того, чтобы быть его тенью, пока он переходит от одной задачи к другой. Стою чуть в сторонке, смотрю прямо перед собой. Я не подглядываю, когда он работает, однако постоянно чувствую его присутствие. Он заполоняет все свободное пространство. А я настроена воспринимать любое его движение, любой звук с его стороны. Моя текущая задача – полностью его понимать, предчувствовать нужды и страхи, защищать ценой собственной жизни и всецело служить его интересам.
И я прислушиваюсь, часами прислушиваюсь, ко всем мелочам.
Скрип кресла, когда он откидывается на спинку, размышляя. Вздохи, которые вырываются, когда он печатает. Кожаное кресло и шерстяные штаны, встречаясь, шуршат друг о друга. Глухой стук керамической кружки о поверхность деревянного стола. Позвякиванье хрусталя, резкий всплеск бурбона. Едкий, сладковатый табачный аромат и шорох тонкой дорогой бумаги. Удары по клавиатуре. Царапанье ручки. Внезапно рвущиеся листы и оживление от положительного результата. Удары по клавиатуре. Щелчок резинки для бумаг. Дым, от которого слезятся глаза. Шелест страниц, похожий на тасование колоды карт. Его голос, глубокий и мелодичный, когда он отвечает на звонки, такие частые, что мне сложно их обособить. Удары по клавиатуре. Такое ощущение, что уборной он вовсе не пользуется. О своих потребностях я не думаю, а он не спрашивает. Удары по клавиатуре. Изредка он поднимает на меня взгляд, изучает, а я все так же смотрю прямо перед собой. Интуитивно чувствую, что он улыбается.
Я – призрак.
Я жду.
Слышу мало. Мало понимаю.
Наконец…
– Идем.
Он поднимается и выходит за дверь, я поспешно следую за ним. Мы наверху, на последнем этаже штаба. Проходы огибают внутренний дворик, в центре которого стоит огромное дерево, чьи ветки сгибаются от оранжевых и красных листьев. Цвета осени. Не поворачивая головы, я выглядываю через одно из украшающих коридоры высоких окошек, и мой разум выделяет несоответствие двух картинок. Там, снаружи, – странное сочетание зелени и опустошения. Здесь, внутри, дерево – теплое и радужное. Идеальная осенняя листва.
Выкидываю эту мысль из головы.
Мне приходится идти вдвое быстрее, чтобы поспевать за широкими шагами Андерсона. Он не останавливается ни перед кем. Мужчины и женщины в белых халатах при нашем появлении бросаются врассыпную, вслед бормоча извинения, и меня удивляет рождающаяся внутри эйфория. Мне нравится их страх. Я наслаждаюсь силой, чувством беззастенчивого господства.
В голову бьет дофамин.
Наращиваю скорость; приходится поторапливаться, чтобы успеть. До меня доходит: Андерсон ни разу не оглянулся, и я задумываюсь, а что бы он предпринял, обнаружив, что я потерялась? Потом, так же быстро, эта мысль поражает своей дикостью. Ему и не надо оглядываться. Я бы никогда не потерялась.
Сегодня в штабе оживленнее, чем обычно. Через громкоговорители передают объявления, атмосфера вокруг пышет азартом. Называют чьи-то имена, раздают какие-то приказы. Прибывают и куда-то отправляются люди.
Мы идем по лестнице.
Андерсон не останавливается и, кажется, не знает, что такое запыхаться. Он обладает силой молодого человека и в то же время твердостью, которая вырабатывается годами. При встрече с ним у людей бледнеют лица. Многие отводят взгляд. Некоторые, наоборот, не могут оторвать глаз. Одна женщина, когда он случайно ее задел, практически грохнулась в обморок, а Андерсон даже не сбился с шага.
Я восхищена.
Раздается треск громкоговорителей. Приятный механический женский голос объявляет «зеленый код» так спокойно, что я не могу не подивиться общественной реакции. Я становлюсь очевидцем чего-то очень похожего на хаос, по всему зданию хлопают двери. Такое впечатление, что все происходит синхронно, сверху и донизу по коридорам штаба эхо разносит цепную реакцию. Набегают и толпятся мужчины и женщины, все в белых халатах, суетливо удаляясь, застревают в проходах.
Андерсон по-прежнему идет вперед. Мир поспешно освобождает для него место. Зато он ни под кого не подстраивается. Ни под кого и ни подо что.
Беру это на заметку.
Наконец мы доходим до какой-то двери. Андерсон прикладывает руку к биометрическому сканеру, потом смотрит в камеру, та считывает изображение сетчатки.
Дверь отъезжает.
Стерильный запах, похоже, антисептик; как только мы входим внутрь, он обжигает ноздри, от него слезятся глаза. Вход очень необычный: короткий коридор скрывает оставшуюся часть комнаты от взора вошедшего. По мере продвижения вперед я слышу, как три прибора пикают на разном уровне громкости. Сворачиваем за угол, и комната увеличивается в размерах в четыре раза. В просторном помещении яркий естественный свет дополняется пронзительным белым свечением искусственных ламп над головой.
Кровать, привязанный к ней человек – и все, больше ничего. Пикают не три прибора, а целых семь, каждый из которых, похоже, присоединен к телу лежащего без сознания юноши. Я его не знаю, он ненамного старше меня. Волосы обриты почти наголо; мягкий темный ежик испещрен впаянными в череп проводами. Мне видно только спокойное лицо – все тело до шеи скрывает простыня, однако что-то во всей этой картине кажется знакомым.
Меня накрывает воспоминание.
Туманное, искаженное. Пытаюсь счистить мутные слои, мельком улавливаю какой-то образ – пещеру, высокого черноволосого мужчину, резервуар с водой, – и меня пронзает жгучая ярость, от которой трясутся руки.
Судорожно отступаю на шаг, слегка мотаю головой, пытаясь собраться с мыслями. Мой разум затуманен, я сбита с толку. Когда я беру себя в руки, то понимаю: Андерсон за мной наблюдает.
Он медленно делает шаг вперед, смотрит на меня, сощурившись. Ничего не говорит, но я чувствую – отводить взгляд нельзя. Я должна поддерживать зрительный контакт, пока он этого хочет. Жестоко.
– Ты что-то почувствовала, когда сюда зашла, – произносит он.
Это не вопрос. А я не уверена, что нужно отвечать.
И все же…
– Ничего существенного, сэр.
– Существенного, – повторяет он, тень улыбки ложится на его губы.
Сцепив за спиной руки, Андерсон делает пару шагов по направлению к одному из громадных окон. Какое-то время молчит.
– Любопытно, – наконец произносит он. – Мы никогда не обсуждали, что существенно, а что нет.
Ко мне подползает страх, взбирается вверх по спине.
Глядя в окно, он неторопливо продолжает:
– Ты не будешь ничего от меня скрывать. Все твои ощущения, каждое твое переживание – все принадлежит мне. Ясно?
– Так точно, сэр.
– Ты что-то почувствовала, когда мы сюда вошли, – напоминает он.
На сей раз его голос звучит мрачно, пугающе.
– Так точно, сэр.
– И что же?
– Ярость, сэр.
При моих словах он оборачивается. Удивленно приподнимает брови.
– А потом я почувствовала, что сбита с толку.
– Ярость? – Он делает ко мне шаг. – Почему?
– Я не знаю, сэр.
– Ты узнаешь этого юношу? – спрашивает он, указывая на распростертое тело.
– Нет, сэр.
– Нет, значит… Однако он тебе кого-то напоминает.
Я медлю. Меня вот-вот затрясет, но я справлюсь. Взгляд Андерсона пристальный и тяжелый, мне сложно смотреть ему в глаза.
– Да, сэр.
Андерсон прищуривается, ждет.
– Сэр, – тихо говорю я. – Он напоминает вас.
Андерсон вдруг впадает в ступор. Изумление перекраивает выражение его лица, а потом неожиданно…
Он начинает смеяться.
Смех такой искренний, что, похоже, его он шокирует даже больше, чем меня. В конце концов смех превращается в улыбку. Андерсон засовывает руки в карманы и прислоняется к оконной раме. Он смотрит на меня, не отрываясь, с еле заметным восхищением: миг такой чистый, такой незапятнанный злым умыслом, что этот человек внезапно кажется красивым.
И даже больше.
От одного его вида – что-то в его глазах, что-то в движениях, что-то в манере улыбаться… От одного его вида сердце вдруг екает. Первобытное чувство. Калейдоскоп мертвых бабочек, которых поднял ввысь резкий, сухой порыв ветра.
Меня начинает мутить.
Лицо Андерсона вновь приобретает каменное выражение.
– Вот. Прямо сейчас. – Указательным пальцем он рисует в воздухе круг. – Это выражение. Что это было?
Глаза выдают мой испуг. Меня переполняет смущение, горят щеки.
Я впервые запинаюсь.
Он проворно приближается ко мне, грубо берет мое лицо за подбородок и приподнимает. На таком расстоянии не может быть никаких секретов. Я не в силах ничего скрыть.
– Быстро, – велит он низким голосом. Злобно. – Быстро признавайся.
Я отвожу взгляд, отчаянно пытаясь собраться с мыслями, а он рявкает на меня, приказывая смотреть в глаза.
Силюсь исполнить приказ. Потом начинаю ненавидеть себя, ненавидеть свой рот за то, что предает разум. Ненавидеть разум за то, что там крутятся мысли.
– Вы… Вы очень привлекательны, сэр.
Словно обжегшись, Андерсон отдергивает руку. Отстраняется, и впервые кажется, что ему…
Не по себе.
Этим утром что-то между нами изменилось, что-то сломалось. Напротив меня – Андерсон, он выглядит расслабленным, что непривычно, однако задавать вопросы – не мое дело. Мне выпала честь быть его самым доверенным солдатом, больше ничего не имеет значения. Сегодня – официально мой первый рабочий день, и я счастлива здесь находиться, даже когда он вовсе меня не замечает.
Сказать по правде, мне нравится.
Я тешу себя иллюзией, что невидима. Я существую лишь для того, чтобы быть его тенью, пока он переходит от одной задачи к другой. Стою чуть в сторонке, смотрю прямо перед собой. Я не подглядываю, когда он работает, однако постоянно чувствую его присутствие. Он заполоняет все свободное пространство. А я настроена воспринимать любое его движение, любой звук с его стороны. Моя текущая задача – полностью его понимать, предчувствовать нужды и страхи, защищать ценой собственной жизни и всецело служить его интересам.
И я прислушиваюсь, часами прислушиваюсь, ко всем мелочам.
Скрип кресла, когда он откидывается на спинку, размышляя. Вздохи, которые вырываются, когда он печатает. Кожаное кресло и шерстяные штаны, встречаясь, шуршат друг о друга. Глухой стук керамической кружки о поверхность деревянного стола. Позвякиванье хрусталя, резкий всплеск бурбона. Едкий, сладковатый табачный аромат и шорох тонкой дорогой бумаги. Удары по клавиатуре. Царапанье ручки. Внезапно рвущиеся листы и оживление от положительного результата. Удары по клавиатуре. Щелчок резинки для бумаг. Дым, от которого слезятся глаза. Шелест страниц, похожий на тасование колоды карт. Его голос, глубокий и мелодичный, когда он отвечает на звонки, такие частые, что мне сложно их обособить. Удары по клавиатуре. Такое ощущение, что уборной он вовсе не пользуется. О своих потребностях я не думаю, а он не спрашивает. Удары по клавиатуре. Изредка он поднимает на меня взгляд, изучает, а я все так же смотрю прямо перед собой. Интуитивно чувствую, что он улыбается.
Я – призрак.
Я жду.
Слышу мало. Мало понимаю.
Наконец…
– Идем.
Он поднимается и выходит за дверь, я поспешно следую за ним. Мы наверху, на последнем этаже штаба. Проходы огибают внутренний дворик, в центре которого стоит огромное дерево, чьи ветки сгибаются от оранжевых и красных листьев. Цвета осени. Не поворачивая головы, я выглядываю через одно из украшающих коридоры высоких окошек, и мой разум выделяет несоответствие двух картинок. Там, снаружи, – странное сочетание зелени и опустошения. Здесь, внутри, дерево – теплое и радужное. Идеальная осенняя листва.
Выкидываю эту мысль из головы.
Мне приходится идти вдвое быстрее, чтобы поспевать за широкими шагами Андерсона. Он не останавливается ни перед кем. Мужчины и женщины в белых халатах при нашем появлении бросаются врассыпную, вслед бормоча извинения, и меня удивляет рождающаяся внутри эйфория. Мне нравится их страх. Я наслаждаюсь силой, чувством беззастенчивого господства.
В голову бьет дофамин.
Наращиваю скорость; приходится поторапливаться, чтобы успеть. До меня доходит: Андерсон ни разу не оглянулся, и я задумываюсь, а что бы он предпринял, обнаружив, что я потерялась? Потом, так же быстро, эта мысль поражает своей дикостью. Ему и не надо оглядываться. Я бы никогда не потерялась.
Сегодня в штабе оживленнее, чем обычно. Через громкоговорители передают объявления, атмосфера вокруг пышет азартом. Называют чьи-то имена, раздают какие-то приказы. Прибывают и куда-то отправляются люди.
Мы идем по лестнице.
Андерсон не останавливается и, кажется, не знает, что такое запыхаться. Он обладает силой молодого человека и в то же время твердостью, которая вырабатывается годами. При встрече с ним у людей бледнеют лица. Многие отводят взгляд. Некоторые, наоборот, не могут оторвать глаз. Одна женщина, когда он случайно ее задел, практически грохнулась в обморок, а Андерсон даже не сбился с шага.
Я восхищена.
Раздается треск громкоговорителей. Приятный механический женский голос объявляет «зеленый код» так спокойно, что я не могу не подивиться общественной реакции. Я становлюсь очевидцем чего-то очень похожего на хаос, по всему зданию хлопают двери. Такое впечатление, что все происходит синхронно, сверху и донизу по коридорам штаба эхо разносит цепную реакцию. Набегают и толпятся мужчины и женщины, все в белых халатах, суетливо удаляясь, застревают в проходах.
Андерсон по-прежнему идет вперед. Мир поспешно освобождает для него место. Зато он ни под кого не подстраивается. Ни под кого и ни подо что.
Беру это на заметку.
Наконец мы доходим до какой-то двери. Андерсон прикладывает руку к биометрическому сканеру, потом смотрит в камеру, та считывает изображение сетчатки.
Дверь отъезжает.
Стерильный запах, похоже, антисептик; как только мы входим внутрь, он обжигает ноздри, от него слезятся глаза. Вход очень необычный: короткий коридор скрывает оставшуюся часть комнаты от взора вошедшего. По мере продвижения вперед я слышу, как три прибора пикают на разном уровне громкости. Сворачиваем за угол, и комната увеличивается в размерах в четыре раза. В просторном помещении яркий естественный свет дополняется пронзительным белым свечением искусственных ламп над головой.
Кровать, привязанный к ней человек – и все, больше ничего. Пикают не три прибора, а целых семь, каждый из которых, похоже, присоединен к телу лежащего без сознания юноши. Я его не знаю, он ненамного старше меня. Волосы обриты почти наголо; мягкий темный ежик испещрен впаянными в череп проводами. Мне видно только спокойное лицо – все тело до шеи скрывает простыня, однако что-то во всей этой картине кажется знакомым.
Меня накрывает воспоминание.
Туманное, искаженное. Пытаюсь счистить мутные слои, мельком улавливаю какой-то образ – пещеру, высокого черноволосого мужчину, резервуар с водой, – и меня пронзает жгучая ярость, от которой трясутся руки.
Судорожно отступаю на шаг, слегка мотаю головой, пытаясь собраться с мыслями. Мой разум затуманен, я сбита с толку. Когда я беру себя в руки, то понимаю: Андерсон за мной наблюдает.
Он медленно делает шаг вперед, смотрит на меня, сощурившись. Ничего не говорит, но я чувствую – отводить взгляд нельзя. Я должна поддерживать зрительный контакт, пока он этого хочет. Жестоко.
– Ты что-то почувствовала, когда сюда зашла, – произносит он.
Это не вопрос. А я не уверена, что нужно отвечать.
И все же…
– Ничего существенного, сэр.
– Существенного, – повторяет он, тень улыбки ложится на его губы.
Сцепив за спиной руки, Андерсон делает пару шагов по направлению к одному из громадных окон. Какое-то время молчит.
– Любопытно, – наконец произносит он. – Мы никогда не обсуждали, что существенно, а что нет.
Ко мне подползает страх, взбирается вверх по спине.
Глядя в окно, он неторопливо продолжает:
– Ты не будешь ничего от меня скрывать. Все твои ощущения, каждое твое переживание – все принадлежит мне. Ясно?
– Так точно, сэр.
– Ты что-то почувствовала, когда мы сюда вошли, – напоминает он.
На сей раз его голос звучит мрачно, пугающе.
– Так точно, сэр.
– И что же?
– Ярость, сэр.
При моих словах он оборачивается. Удивленно приподнимает брови.
– А потом я почувствовала, что сбита с толку.
– Ярость? – Он делает ко мне шаг. – Почему?
– Я не знаю, сэр.
– Ты узнаешь этого юношу? – спрашивает он, указывая на распростертое тело.
– Нет, сэр.
– Нет, значит… Однако он тебе кого-то напоминает.
Я медлю. Меня вот-вот затрясет, но я справлюсь. Взгляд Андерсона пристальный и тяжелый, мне сложно смотреть ему в глаза.
– Да, сэр.
Андерсон прищуривается, ждет.
– Сэр, – тихо говорю я. – Он напоминает вас.
Андерсон вдруг впадает в ступор. Изумление перекраивает выражение его лица, а потом неожиданно…
Он начинает смеяться.
Смех такой искренний, что, похоже, его он шокирует даже больше, чем меня. В конце концов смех превращается в улыбку. Андерсон засовывает руки в карманы и прислоняется к оконной раме. Он смотрит на меня, не отрываясь, с еле заметным восхищением: миг такой чистый, такой незапятнанный злым умыслом, что этот человек внезапно кажется красивым.
И даже больше.
От одного его вида – что-то в его глазах, что-то в движениях, что-то в манере улыбаться… От одного его вида сердце вдруг екает. Первобытное чувство. Калейдоскоп мертвых бабочек, которых поднял ввысь резкий, сухой порыв ветра.
Меня начинает мутить.
Лицо Андерсона вновь приобретает каменное выражение.
– Вот. Прямо сейчас. – Указательным пальцем он рисует в воздухе круг. – Это выражение. Что это было?
Глаза выдают мой испуг. Меня переполняет смущение, горят щеки.
Я впервые запинаюсь.
Он проворно приближается ко мне, грубо берет мое лицо за подбородок и приподнимает. На таком расстоянии не может быть никаких секретов. Я не в силах ничего скрыть.
– Быстро, – велит он низким голосом. Злобно. – Быстро признавайся.
Я отвожу взгляд, отчаянно пытаясь собраться с мыслями, а он рявкает на меня, приказывая смотреть в глаза.
Силюсь исполнить приказ. Потом начинаю ненавидеть себя, ненавидеть свой рот за то, что предает разум. Ненавидеть разум за то, что там крутятся мысли.
– Вы… Вы очень привлекательны, сэр.
Словно обжегшись, Андерсон отдергивает руку. Отстраняется, и впервые кажется, что ему…
Не по себе.