Вообрази меня

Понимаю, что промазал, когда слышу вдалеке глухой звук соприкасающихся с землей ботинок. Мой нападавший в бегах и удаляется с чрезмерной для раненого скоростью. Вокруг еще темно, дальше собственных ног ничего не видать – фонари выключены, а месяц тощий, – зато тишина идеальная, и я могу различить в отдалении чьи-то осторожные шаги. Чем ближе я подбираюсь, тем легче распознавать движения моего соперника, однако и тяжелее что-то услышать: все перебивает звук моей собственной одышки. Как я еще не упал, сам не знаю. Времени остановиться и подумать над этим нет. В голове почти пусто, только одна мысль:

Задержать незваного гостя.

Боюсь даже предположить, кто он. Шанс, что это всего лишь случайность, что какой-то мирный житель забрел в наш лагерь, невероятно мал. А учитывая то, что рассказали об этом месте Нурия и Сэм, почти полностью исключен.

Намного более вероятным представляется следующее: кто бы это ни был, он – один из людей Андерсона. Пожалуй, что так. Его, скорее всего, послали, чтобы скрутить оставшихся из детей главнокомандующих… а может, побродить ночью по палаткам и разузнать, кто внутри. Уверен, он не ожидал, что я проснусь.

От следующей мысли меня аж передергивает, я почти спотыкаюсь. А вдруг он уже добрался до Джей?

Не позволю.

Понятия не имею, как кто-то – пусть даже один из людей Андерсона – смог пробраться в Прибежище, однако если считать, что сей факт установленный, тогда это вопрос жизни и смерти. Не знаю, что произошло, пока я полумертвый валялся в своей комнате, но в мое отсутствие ситуация, похоже, обострилась. Надо поймать засранца, иначе все наши жизни окажутся под угрозой. А если Андерсон заполучит то, что хочет получить, причин оставлять в живых Джеймса с Адамом у него больше не будет. Если они еще живы.

Придется его догнать. И не важно, насколько я слаб. Выбора нет. Совсем.

Я заставляю себя бежать, рву быстрее вперед, от усилий горят и ноги, и легкие. Кто бы он ни был, подготовка у него превосходная. Непросто признавать собственное несовершенство, но не могу отрицать: единственная причина, по которой я так далеко зашел, это время суток – ночью стоит столь зловещая тишина, что даже еле слышные звуки кажутся громкими. А тот парень, кто бы он ни был, умеет бегать быстро, по-видимому, без остановок, и практически бесшумно. Если бы мы были в другом месте и в другое время, вряд ли я смог бы его отследить.

Но в связке со мной работают ярость и негодование.

Когда мы вбегаем в плотный, удушающий лесок, я решаю, что очень, очень сильно ненавижу того парня. Лунный свет сюда почти не проникает, и обнаружить беглеца практически невозможно, даже если я подойду достаточно близко. Когда же наше дыхание синхронизируется, а шаги подстраиваются под общий ритм, я понимаю, что нагнал его. Мой соперник, должно быть, тоже это ощущает, потому что я чувствую, как он отрывается, набирая скорость с прытью, внушающей мне священный трепет. Я отдался погоне целиком и полностью, а этот парень, очевидно, просто развлекался. Так, прогуляться вышел.

Черт!

Ничего не остается, как играть нечестно.

Стрелок из меня не ахти, особенно на бегу, особенно по движущейся цели, которую не видно – умоляю, я же не Уорнер, так что сгодится все, даже мой детский план.

Я швыряю пистолет. Изо всей мочи. Вкладываю все оставшиеся силы.

Бросок выходит хороший, добротный. Мне нужно, чтобы он лишь споткнулся. Один-единственный миг, секундное замешательство. Что угодно, что дало бы мне фору.

И когда я слышу резкий, удивленный вдох… то с криком бросаюсь вперед и заваливаю его на землю.





Глава 10




– Какого… черта?

У меня, должно быть, глюки. Уж лучше бы это были глюки.

– Прости меня, прости, боже мой, пожалуйста, прости…

Пытаюсь подняться. Сил встать на ноги почти нет, потому что я бросился вперед на последнем издыхании и практически вырубился. Все же как-то умудряюсь пододвинуться чуть в сторонку. Ощутив кожей влажную траву, вспоминаю, что без рубашки.

Ругаюсь во весь голос.

Хуже точно не будет.

А потом мой мозг за долю секунды догоняет тело, и понимание – осознание – накрывает с такой бешеной силой, что блокирует все остальные мысли. Захлестывает злость, горячая и дикая, и этого достаточно, чтобы я отлетел вверх и в сторону, подальше от нее. Падаю на спину и больно стукаюсь головой о пень.

– Вот су… – обрываю себя злобным криком.

Назира отползает назад.

Она сидит на земле, глаза дикие, волосы, выбившись из-под заколки, растрепались. Никогда не видел ее такой испуганной. Никогда не видел такой скованной. Ее страдальческий взгляд чуть смягчил мою злость.

Правда, всего лишь капельку.

– Ты совсем, что ли, рехнулась? – ору я. – Какого черта тут устроила?

– Господи, мне так жаль. – Она прячет лицо в ладонях.

– Жаль? – Я не перестаю кричать. – Тебе жаль? Я мог тебя убить.

Даже теперь, даже в такой ужасный, невероятный миг у нее хватает наглости посмотреть мне прямо в глаза и заявить:

– Ну это вряд ли.


Вот что прикажете делать с этой женщиной?

Ни единой, черт, мысли.

– Я… я даже не… – сбиваюсь я, пытаясь подобрать слова. – Есть куча причин, по которым тебе надо бежать за билетом в один конец, куда-нибудь на Луну, даже не знаю, с какой начать. – Провожу руками по волосам, горстями зачерпывая пряди. – О чем ты только думала? Зачем… зачем…

Тут до меня доходит. В сердце закрадывается холодное, мерзкое ощущение, и я опускаю руки. Поднимаю на нее взгляд.

– Назира, – тихо спрашиваю я. – Зачем ты прокралась в мою комнату?

Она подтягивает колени к груди. Закрывает глаза. И лишь когда полностью прячет от меня лицо – когда прижимает лоб к коленям – произносит:

– Наверное, это самый неловкий момент за всю мою жизнь. Честно.

Я чуть расслабляюсь. Смотрю на нее в упор, изумленно, растерянно. И злобно… никогда еще не чувствовал себя таким злым.

– Не понимаю.

Она качает головой. Просто качает головой.

– Ты не должен был проснуться. Я думала, ты проспишь всю ночь. Я просто хотела проверить, как ты. Хотела убедиться, что ты в порядке, потому что я во всем виновата и мне было так… так плохо…

Открываю рот. Слова не идут.

– …но потом ты проснулся, и я не знала, что делать. – Назира наконец-то поднимает голову. – Я не… не знала…

– Вранье, – обрываю ее. – Как это ты не знала, что делать? Если ты действительно пришла ко мне в комнату, потому что беспокоилась о моем благополучии, могла бы просто сказать «привет», как нормальный человек. Сказала бы что-то типа: «О, привет, Кенджи, это я, Назира! Пришла убедиться, что ты не помер!» А я бы ответил: «Надо же, спасибо тебе, Назира, очень мило!» А ты бы…

– Все не так просто, – возражает она, снова покачивая головой. – Знаешь… Для меня все не так просто…

– Точно, – злюсь я. – Ты права. Все не так просто. – Я поднимаюсь на ноги, стряхиваю грязь с рук. – И знаешь почему? Знаешь, почему все не так просто? Потому что не сходится. Говоришь, пришла проверить мое состояние – вроде как беспокоишься о моем здоровье, – однако при первом же удобном случае шарахаешь больного человека по спине, толкаешь на пол, потом заставляешь полуголым гнаться за тобой по лесам. Ну уж нет. – Внутри меня снова разгорается злоба. – Меня не проведешь. Мое здоровье тебе до лампочки. Ты… – Я тыкаю в нее пальцем. – Ты что-то задумала. Сначала наркотики в самолете, теперь это. Да ты пытаешься меня убить, только я не понимаю почему. Что такое? Не получилось завершить работу с первого раза? Пришла удостовериться, что я мертв? Так дело было?

Назира медленно встает на ноги, однако в глаза мне не смотрит.

Молчит, что сводит меня с ума.

– Мне нужны ответы, – кричу я, и от злости меня трясет. – Говори. Хочу знать, какого черта ты творишь. Хочу знать, почему ты здесь. Хочу знать, на кого ты работаешь. – Следующие слова я ору практически во все горло: – И хочу знать, какого черта ты делала ночью в моей комнате?

– Кенджи, – тихо произносит она. – Мне жаль. Но я в этом не сильна. Это все, что я могу тебе сказать. Мне жаль.

От такого нахальства я теряю дар речи, меня даже передергивает.

– Мне, честно, жаль, – снова повторяет она. И начинает пятиться. Медленно, но все же… Я уже видел, как бегает эта девчонка. – Дай мне просто уйти и умереть где-нибудь в уголочке от унижения. Мне очень жаль.

– Стой.

Она замирает.

Пытаюсь восстановить дыхание. Не получается. Грудь все еще ходит ходуном. Я прошу:

– Просто скажи правду.

– Я сказала. – В ее глазах мелькают всполохи гнева. – Я в этом не сильна, Кенджи. Я в этом не сильна.

– Ты о чем? Понятно же, что сильна, и еще как. Убивать людей – это же типа дело всей твоей жизни.

Назира смеется, смеется несколько истерично.

– Ты помнишь, – говорит она, – когда я сказала тебе, что ничего не получится? – Она делает знакомый жест рукой, показывая на нас обоих. – Ты помнишь тот день?

Во мне запускаются какие-то подсознательные, животные инстинкты, которые я не в состоянии контролировать, все тело пронзает жгучая игла страсти. Даже в такой момент.

– Да, – признаюсь я. – Помню.

– Об этом, – повторяет она, размахивая руками, – об этом я и говорила.

Хмурюсь. Кажется, я совсем потерял нить разговора.

– Я не… – Снова морщу лоб. – Не понимаю.

– Об этом. – В ее голосе явственно слышен надрыв. – Этом. Ну, об этом! Ты не понимаешь. А я не знаю, как… И не буду, ладно? Никогда. Я пыталась тебе объяснить тогда, что я не… Но теперь… – Она обрывает себя на полуслове и качает головой. Отворачивается. – Пожалуйста, не заставляй меня это произносить.

– Что произносить?