Волшебники парижской моды

Вот еще выдержка из частного письма 1778 года одной провинциалки, приехавшей к Бертэн заказать несколько головных уборов: «Модистка в элегантной блузе полулежала в шезлонге и едва соблаговолила приветствовать знатную даму чуть заметным кивком головы. Она позвонила, и явилась молоденькая обворожительная нимфа, звали ее мадемуазель Аделаида. “Дайте мадам, – сказала м-ль Бертэн, – чепчики, что мы сшили в прошлом месяце”. Но дама хотела посмотреть совсем новые чепцы. “Это невозможно. Во время моей последней работы с королевой мы остановились на том, что новые, более современные модели чепцов появятся в продаже не раньше чем через неделю”».

На протяжении всего века мы не раз встретим похожие черты и у других известных кутюрье. Без сомнения, подобная надменность была порождена довольно неопределенным социальным положением кутюрье. Они часто посещают знатных особ, обойтись без них нельзя, но их собственный ранг никем не определен. Вот они и пытаются подняться над бесцеремонностью своих клиенток, так часто им демонстрируемой. Персонаж, чей прототип – Роза Бертэн, появился даже на театральных подмостках. Еще больше ее чествуют словно богиню: поэт Жак Делиль[29], большой знаток и переводчик «Георгик» Вергилия, восхваляет ее в стихах как настоящую художницу. В стихотворении «Фантазия» он воспевает моду, любимую дочь фантазии, и ее жрицу, умеющую преумножить и оттенить очарование, подаренное природой:

Когда талант Бертэн вспыхнул ярким светом,

Ткань, послушная игре ее рук, сотни фасонов открыла нам,

Ниспадала накидками, шалями, скручивалась тугими поясами;

Как художник своею кистью, так она игрой дарит нам краски мира,

Сияние бриллиантов, нежность цветов;

Муар волнуется длинными, текучими складками,

Он парус для любви, бант триумфатора – для славы…





Бухгалтерские книги мадемуазель Бертэн, исписанные ее легким, изящным почерком, подробные описания – сами по себе поэмы – раскрывают перед нами очарование XVIII века: в них есть все – короткие дамские накидки из лебяжьего пуха, банты из тафты, тюлевые оборки, тонкое кружево, вышивки жемчугом и цветными камнями, муслиновые цветы розы со стебельками, шипами и лепестками. Эти маленькие шедевры, созданные безупречным вкусом больших художников, останутся в веках, запечатленные легкими пастельными штрихами. Все они собраны в этих книгах, чтобы придать привилегированному обществу облик высшей утонченности… но за какие цены! Роза Бертэн для своей работы покупала только самый дорогой материал; одной клиентке, которая вздумала спорить по поводу предъявленного счета, модистка гневно ответила: «А художнику Верне[30] вы что, платите только за холст и использованные им краски?»

Доброе имя Бертэн привлекало к ней иногда довольно необычных клиентов, как, например, шевалье д’Эона[31], секретного агента короля. Переодевшись в женское платье, он выполнил несколько важных поручений монарха. Мария Антуанетта направила шевалье к Розе Бертэн, и в августе 1777 года д’Эон написал министру иностранных дел Вержену: «После Бога, короля и его министров мадемуазель Бертэн больше всего сделала для моего чудесного превращения».

Стоит обратить внимание на следующий абзац, выписанный из «Замогильных записок» Шатобриана[32], в котором он описывает свое путешествие в компании Розы Бертэн, не подозревая, какой она известный человек. Это было в 1786 году, Шатобриану едва исполнилось восемнадцать лет, и, по его признанию, модистка, «легкомысленная и развязная», увидев его, рассмеялась. Он так смутился, что забился в угол кареты «из страха коснуться платья мадам Розы». Они проезжали через Версаль, где «царила королева, во всем блеске молодости и красоты…». В Париже «мадам Роза приказала отвезти себя на улицу Майль, в отель “Европа”, и поторопилась избавиться от своего недотепы-попутчика…». Она не знала, что этот недотепа станет одним из величайших французских писателей!

Бертэн считала себя настолько выше других, что одна мысль о возможном соперничестве приводила ее в негодование. Тем не менее конкуренты у нее были, и среди них опасные, как знаменитый парикмахер и шляпных дел мастер Леонар Боляр, виртуоз моды. Тоже утонченный, жеманный, манерный, одним словом, настоящий кутюрье, он полностью соответствовал тому типу, многочисленные образцы которого нам хорошо известны.

Неизвестный поэт оставил хвалебные строки, посвященные ему, Архимеду моды, волшебнику, в роскошном магазине он распоряжается вкусами клиентов:

Боляр,

Столько шедевров, таких блестящих,

Которыми ты украсил свое Отечество,

Подтверждают твой огромный талант.

Ты держишь драгоценный жезл,

Что превратил Французскую империю

В империю счастья и феерии.





Боляр преподнес королеве сделанную им самим благоухающую розу, сердцевина которой открывалась, являя взору миниатюрный портрет Ее Величества! Это оказалось слишком для Бертэн, и она надолго отказывалась исполнять заказы принцессы де Ламбаль, виновницы знакомства Боляра с Марией Антуанеттой.

Несмотря на все ухищрения Бертэн, клиентки Боляра были такого же высокого полета, что и ее собственные. Мадам де Матиньон, постоянная заводила дерзких выходок (не она ли взошла на эшафот нарумяненная и в шикарном платье), заключила с Боляром соглашение: заранее оговоренная плата, двадцать четыре тысячи ливров, – и он каждый день сооружает ей новую прическу. Эти прически были настолько высоки, что «дамы ехали в своих каретах, стоя на коленях. Их лица будто вставлены в середину тела», – так писали в 1775 году. Головные уборы не отставали от причесок. Тот же Боляр пришел на помощь своим молодым клиенткам: он придумал «чепчик для матушки» со спрятанной в нем пружиной. В компании почтенных матрон головку модницы покрывал добропорядочный чепец, но едва франтиха покидала это общество, она приводила пружину в действие, и ее головной убор увеличивался в высоту втрое. Однажды Боляру нанесла визит знатная англичанка. «Я – вдова адмирала, – заявила она ему, – и полагаюсь на ваш вкус и воображение». Через два дня получила «божественную шляпку», как написала в своих «Воспоминаниях» графиня Адемарская: смятый газ выполнял роль морских волн, по ним плыл корабль, созданный из оборок и бижутерии, а на мачте развевался траурный флаг.

Искусство укладывать волосы – в 1770 году насчитывалось около трех тысяч восьмисот различных способов – сделало работу шляпного мастера такой же важной, как труд модистки. Одно это позволяет понять, каким образом слава Леонара Боляра, создававшего головные уборы для самой королевы, вышла за пределы Франции и создала вокруг его персоны огромное количество легенд. В 1836 году в книжные магазины поступили в продажу его «Воспоминания», такие же неправдоподобные, как мемуары Розы Бертэн. Впрочем, неизвестный автор желал только сенсации, в его книге нет никакой политической подоплеки.

Тот же Боляр изобрел знаменитое направление в создании головных уборов – «шляпы настроения», предназначенные выражать тайные мысли и чувства надевшей такую шляпку: вокруг головок легкомысленных дам вились бабочки, целая стая вестниц любви, вплетенных в волосы, поощряла ухаживания кавалеров; или, например, саркофаги и траурные урны говорили о меланхолии из-за погибшей любви. Для герцогини де Шартр, которая в 1775 году родила сына (будущего Луи Филиппа), Леонар придумал прическу с восседающей роскошной кормилицей, держащей на руках ребенка. Маленькие фигурки-безделушки стали важным средством для создания необходимого образа. Отныне у них появилась собственная жизнь в неизменном процессе построения платья; они позволили модисткам воплощать любые фантазии: политические события, сражения и победы, судебные процессы, театральные успехи, салонные сплетни – все служило предлогом для создания новых украшений, отделки новых моделей головных уборов. Иностранный путешественник Мейстер в 1774 году писал, что ежедневные новости можно было узнать, рассматривая головки женщин.

То же можно сказать и о моде на расцветки тканей. В Париже не осталось ничего, вплоть до уличной грязи, что не дало бы названия какому-нибудь оттенку шелка, – «сточная канава» или цвет вышивки «парижская грязь», которой мадемуазель Ленорман отделала «турецкое платье», произведшее настоящую сенсацию в обществе. Никто не сомневался в правильности названия цвета «кака дофина» – оно появилось в связи с рождением наследника в королевской семье. И объяснялось все это не просто капризами вкуса, но и лихорадочным, страстным желанием перемен, что само по себе есть ритм времени, бегущего навстречу своей гибели. Общество правящего класса отыгрывало последний акт пьесы, заявляя право на фривольный образ жизни, на необузданную роскошь, в то время как страна разрушалась, государственная казна стремительно пустела, а миф о королевской власти распадался на глазах.



Элегантная дама. Гравюра XVIII в.



В поисках сенсаций не гнушались бравировать нищетой людей. Цены на хлеб выросли до такой отметки, что повсюду стали вспыхивать мятежи; были разграблены все булочные и хлебные склады, а модистки создали «бунтарский чепец», и Роза Бертэн жестокой зимой 1784 года с долей цинизма выпустила в продажу «чепец серой сестры» – скромность лишь внешняя, а цена такая же высокая, как и у самого щегольского головного убора с плюмажем.

Мода двигалась к упрощению, конечно, не в сфере морали, но в законе стиля, требующего отклика именно в тот самый момент, когда появляется новая форма, что вытекает из естественной эволюции. Головные уборы «молочница», «крестьянка», «Руссо» возникли не из-за переворота в умах людей и не под влиянием новых идей Руссо. Точно так же одежду в «английском» стиле носили не по причине восхищения солидностью английской экономики, тем более что мода на греко-романский стиль появилась не по причине желания очиститься в источниках Античности.

Неотвратимая эволюция стиля привела к тому, что простые, сдержанные линии пришли на смену волютам и раковинам, фигуркам-безделушкам и фижмам, а равновесие и приглушенные тона – крикливым краскам.

Увы, эта простота оказалась губительной для французской экономики – один из многочисленных парадоксов, которые противоречили логике, так все усложнили и завели в тупик судьбу всей страны накануне революции 1789 года. Начиная с 1780 года мода изгоняет фижмы, длинные трены[33], ткани, расшитые драгоценными нитями, плюмажи[34] и высокие каблуки.


Цветастые шелковые ткани, восхитительное произведение лионских ткачей, уступили место английским батистам и ситцам, украшенным букетиками деревенских цветочков. Мария Антуанетта и ее придворные дамы наслаждались простотой, играли в нее в специально построенной по эскизам придворных архитекторов деревушке в Версальском парке, вызывая своими пастушескими нарядами ажиотаж среди аристократок и жен богатых банкиров; лионские ткачи в это время впали в глубокое уныние, потому что результат их трудов, рулоны парчи, отныне оказались никому не нужными. Но модистки, не смущаясь даже страшными беспорядками в годы, предшествующие революции, все равно отражали в элементах декора одежды всевозможные скандалы, предшествующие падению старого режима. Достаточно упомянуть шляпу, украшенную ниткой жемчуга, которой дерзкий язык ее создателя дал название «колье королевы»: прямой намек на то злосчастное «дело о колье», в результате которого королева была скомпрометирована окончательно. Однако инициатор той драмы кардинал де Роган[35] тоже не избежал своей участи – стал жертвой жестокой фантазии шляпных мастеров: заключенный в Бастилию, он получил в подарок шляпу «кардинал в опале». Зато через год, когда парламент его оправдал, в шляпных магазинах появились украшенные белыми гирляндами головные уборы под названием «прощенный кардинал».

Ни те тяжелые времена, ни грубая анархия в стране не оттянули для королевы срока расплаты за ее любовь к драгоценностям. Ее природное кокетство стало источником постоянно растущих и передающихся из уст в уста слухов, где фигурировали баснословные суммы, уходившие на содержание королевского дома. В 1785 году министр финансов Калон передал в государственную казну умопомрачительный счет от мадемуазель Бертэн: из казны следовало уплатить модистке девятьсот тысяч ливров, что погасит лишь часть суммы, которую королева задолжала за свои наряды.

Жизнь Розы Бертэн в то время была такой же беспокойной, как и у королевского двора и погрязшей в долгах аристократии. Однако ее биограф, приписавший переезд модистки в 1785 году на улицу Ришелье денежным затруднениям, ошибался: в то время эта улица была центром элегантной жизни, как теперь, почти два века спустя, он переместился на улицу де ля Пэ. По свидетельству современников, новый магазин Розы Бертэн оказался еще шикарнее старого.

Тем не менее в 1787 году распространились слухи, что Бертэн объявляет о своем банкротстве. Мадам д’Оберкирх, недолюбливавшая ее, иронизировала: «Мадемуазель Бертэн, такая гордая, недосягаемая, даже заносчивая, обанкротилась. И вместе с тем ее банкротство – это не банкротство плебейки, а достойной дамы, имевшей два миллиона! Это кое-что для продавщицы шифонов. Владельцы мелких лавочек на последнем издыхании, к кому же теперь обращаться? Кто сделает прическу, подгонит под твой вкус шляпку, приколет перья, придумает новый фасон?»

Что это, простая клевета или жестокая реальность? В списке неплатежеспособных, зарегистрированных в том году, не удалось найти след банкротства Бертэн. Современники обвинили знаменитую модистку в «симуляции банкротства» с целью взыскать долги со своих клиентов или даже, как писали газеты, «вытрясти из королевской казны сорок тысяч ливров».

Накануне революции дух сословности был сильным как никогда. Национальный долг в 1787 году возрос до четырехсот миллионов ливров, банкротство всего государства стало неминуемым. Калон обратился к именитым гражданам с просьбой внести в казну посильную сумму, но призыв его не нашел отклика. Знать и духовенство отказались делать вклады на общественные нужды. Тут же произвел фурор жилет «а-ля почетный гражданин», по краю пустого кармана которого была сделана вышивка: королевская свита окружила своего монарха, а тот тщетно старается поймать рукой убегающую от него монету.

Государственная казна, решив придержать про запас государственные кредиты, прекратила в 1788 году денежные выплаты по облигациям. Жестокий удар, обрушившийся на страну, для творцов моды обернулся новой возможностью еще раз продемонстрировать силу своего воображения: они выпустили в продажу шляпы без дна и назвали их «шляпы а-ля государственная казна».

Даже когда казна в 1789 году опустела окончательно и государственное банкротство стало очевидным, содержание королевского двора поглотило последние двадцать пять миллионов ливров. А когда король, подстрекаемый Марией Антуанеттой и своими придворными, вступил в конфликт с Конституционной ассамблеей, вспыхнул бунт.

Разве мода могла обойти молчанием безумие, охватившее мир? – совсем наоборот. Она создавала новые виды головных уборов: «чепец Бастилия», украшенный трехцветным бантом, или другой, с еще более жестоким названием, – «кровь Фулона», появившийся после того, как недавно назначенного королем нового министра финансов Жозефа Франсуа Фулона[36] разъяренная толпа повесила на фонарном столбе.

После падения старого режима и взятия Бастилии ряды шикарной клиентуры Розы Бертэн поредели. Сторонники монархии эмигрировали, естественно, оставляя свои долги неоплаченными.

Аристократия уничтожена, у церкви отнято все ее имущество, власть бунтовщиков росла. В июле 1791 года королевской семье, которая так долго готовилась к побегу, удалось выбраться из Парижа. Все мантильи и драгоценности, перечисленные в бухгалтерских книгах мадемуазель Бертэн, несомненно, следовало было упаковать в кофры, которые королева собиралась взять с собой.

Эти приготовления глубоко огорчали мадам Кампан, даму, бессменно ведающую одеванием королевы. «Я застала ее в хлопотах, которые я считала бесполезными и даже опасными. Я сказала ей, что королева Франции везде получит для себя рубашки и платья». Но все предостережения пропали втуне. Мадам Кампан сама собрала для членов королевской семьи самое необходимое; чтобы упаковать одни только туалетные принадлежности королевы, потребовался сундук огромных размеров.

Такое яростное нежелание отказаться от роскоши даже в подобных неблагоприятных обстоятельствах спровоцировало и ускорило удар судьбы. Эти приготовления пробудили подозрения среди придворных. Первой почувствовала неладное дама, заведующая гардеробом королевы. В результате королевскую семью остановили в Варенне и под конвоем возвратили в Париж.

Автор сомнительных по правдивости «Мемуаров» Розы Бертэн сообщал, что якобы модистка должна была по поручению королевы передать секретную записку императору одного из европейских государств. Но вот подлинные факты: 1 июля 1792 года Роза Бертэн, прихватив многочисленные коробки с драгоценностями, уехала в Германию в сопровождении четырех своих работниц. Маркиза де Лаж, эмигрантка, присутствовавшая во Франкфурте на коронации императора, писала в своих «Воспоминаниях»: «Мадемуазель Бертэн обосновалась среди нас и по высоким ценам продавала нам свои ткани и свои способности…» Следовательно, ничто не запрещает полагать вместе с автором «Мемуаров», что Бертэн занялась такой оживленной торговлей, дабы скрыть свою политическую деятельность.

В октябре того же года модистка переехала в Лондон, где нашли пристанище большинство французских эмигрантов, ее клиентов. Там, как и во Франкфурте, знатные дамы не хотели оставлять своих привычек к шикарной жизни и отказываться от украшений и пышных отделок для платьев. Некоторые из них в своих воспоминаниях превозносили щедрость и великодушие Розы Бертэн – без сомнения, модистка их одевала бесплатно.

А в Париже тем временем события разворачивались с безумной скоростью. Повстанцы захватили дворец Тюильри и заключили королевскую семью в тюрьму Тампль. Правда, двери ее оставались открытыми для портных, снабжавших платьями, косынками и чепцами королеву и мадам Элизабет, сестру свергнутого короля.

Тетради со счетами, в которых когда-то как в зеркале отражался период процветания и элегантности, фиксировали теперь огромное количество трагедий того времени. Племянник Розы Бертэн занимался изготовлением модных товаров вплоть до октября 1792 года. По всей видимости, он также в свой черед эмигрировал. Мадам Элофф (ее книга сказок, написанных в период с 1787 по 1793 год, опубликована), после того как стало известно о казни Людовика XVI, предложила королеве простое траурное платье.

Но даже право носить траур отняли у Марии Антуанетты, когда повели на эшафот. В повозку, доставившую ее к месту казни, она взошла в простой рубашке и юбке белого цвета, в чепце и муслиновой косынке, повязанной вокруг шеи. Последний путь ее лежал по улице Сент-Оноре, где пятнадцать лет назад Роза Бертэн, стоя на балконе своего дома, с торжествующим видом принимала приветствия проходившего внизу королевского кортежа.

Биографы Розы Бертэн утверждали, что модистка, верная памяти королевы, сожгла все ее неоплаченные счета. На самом деле в бухгалтерских книгах мадемуазель Бертэн не нашлось ни одной зацепки, которая доказывала бы правоту этого заявления. Напротив, складывается впечатление, что в заботах о прибылях модистка затеяла двойную дипломатическую игру: поняв, что имя ее значится в списках эмигрантов и ее недвижимость в Париже и Эпине опечатана, она стала писать властям письма, где разражалась бранью в адрес беглецов-аристократов, ничего не заплативших ей за тяжкий труд. И вот «гражданка Бертэн» вынуждена уехать за границу, чтобы иметь возможность продать свой товар с единственной целью – заплатить своим работницам, якобы сочувствующим санкюлотам. Кроме того, она исполнила свой республиканский долг, сшив новые рубашки всем членам «Горы»[37], то есть якобинцам.

В моду вошел патриотизм, все трехцветное – ткани, ленты, украшения; банты белого, монархического цвета срывались. Еще в апреле 1791 года газеты писали, что модницы-аристократки навязывали огромные банты величиной с капустный кочан. 13 июня 1792 года, менее чем за месяц до падения Тюильри, Бертэн в своей книге заказов сделала пометку: «Приколоть к шляпе банты из лент национальных цветов». В самом сердце революции, бросившей в мир призыв к свободе и ввергшей Францию в мучительную и страшную ночную тьму, впервые в мировой истории появляется эта удивительная запись – определение новой формы одежды и политического идеала. Длинные панталоны, короткая куртка санкюлотов, платье простого, прямого покроя, косынка и чепец гражданки – все это закономерная эволюция моды, которая приспосабливалась к возможностям своего времени и выражала патриотичную строгость. Суровый, лишенный украшений стиль, появившийся впервые за столько лет, стал победой разума, простоты в одежде, данью уважения к природе.

Никогда мода с такой точностью не рассказывала историю своей эпохи.





* * *


Когда имя Розы Бертэн вычеркнули наконец из списков эмигрантов и она смогла в 1800 году вернуться в Париж, еще целых два года ей не удавалось зарегистрировать свое предприятие в Торговом альманахе. Ее племянник, как видно, открыл в ее доме лавку: в бухгалтерских книгах гораздо чаще встречаются названия безделушек и дорожных кофров, чем модных аксессуаров. В 1812 году Бертэн сама продала дом какому-то ресторатору. Закат ее стремительно приближался, и в октябре того же года ей пришлось заложить часы и последние драгоценности.





Леруа, властитель моды и общества, которое его обожествляло




Новый, постреволюционный, взгляд




Девятого термидора[38] Робеспьер[39] был низвергнут и приговорен к смерти. На следующий день имя его появилось уже в списке казненных на гильотине.

Полистаем «Парижскую газету»: сначала борьба между революционными группировками, затем – нескончаемые списки приговоренных к смерти. Причины обвинений еще печатаются, но спустя несколько недель списки осужденных становятся такими длинными, что место остается только для фамилии, возраста и пометки «Приговорен к смерти». Затем следуют театральные анонсы: в Опере идет спектакль о римском мифологическом герое «Гораций Коклес[40]», в Театре Республики – «Брут[41]»; в Национальном театре – «Смерть Марата[42]». Здесь все реальные события немедленно, целиком и полностью, переносятся на подмостки и отображаются правдиво и гораздо полнее, чем в исторических книгах.

Но после девятого термидора картина внезапно меняется: списки обреченных с каждым днем укорачиваются, героические драмы постепенно исчезают из театрального репертуара, и на их место приходят легкие комедии.

Террор закончился. Париж пока окутывает тревожная атмосфера горечи потерь и мятежа; выносятся и приводятся в исполнение приговоры. Но из тьмы уже пробиваются ростки жизнелюбия, вечного стремления к радости и желание выглядеть шикарно и элегантно.

Кто хотел сделать из парижских дам общество суровых горожанок времен Римской республики или аскетических жительниц Спарты? Это хорошо для простого народа, рыночных торговок, которые двинулись на Версаль за королевской семьей, чтобы привести ее в Париж. Но для новых знатных парижанок, для жен нуворишей, поставщиков армейских товаров, спекулянтов и торгашей не подходило совершенно.