Волчанский крест
Часть 2 из 30 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Со стороны этот жест выглядел совершенно невинно. Люди вечно хватают себя за разные места, особенно когда задумаются и перестанут следить за своими руками. Но у Палыча, во-первых, была привычка в задумчивости массировать переносицу, а во-вторых, вот это движение — три щипка за мочку левого уха — было между ними оговорено давным-давно.
Это, черт его подери, был сигнал к вполне определенным, конкретным действиям.
— Палыч, — неожиданно охрипшим голосом произнес охранник, — мне бы в сортир на минутку. Ты не против?
— Против, — сказал Палыч. — Я против того, чтоб ты обмочился прямо тут и испортил нам все удовольствие от сделки. Давай, только быстро.
— И расстегнуться не забудь, — добавил бородач, явно почувствовавший себя здесь своим в доску — чуть ли не деловым партнером. — А то неприятно, когда в ботинках хлюпает.
Охранник не обратил внимания на это напутствие и поспешил скрыться в подсобном помещении, на ходу вынимая из висящего на поясе чехла теплую от соседства с телом трубку мобильного телефона.
* * *
Захар Макарьев сидел на переднем сиденье, справа от водителя, — на том месте, которое принято называть «хозяйским», — и сквозь забрызганное грязью окно смотрел на проплывающие мимо московские улицы.
Москва ему не нравилась — была она слишком большая, шумная и суетная да вдобавок ко всему еще и неожиданно грязная — словом, совсем не такая, какой Захар привык видеть ее по телевизору. А уж черных-то, черных!.. В самом деле, кавказцев тут было столько, что Макарьев, ей-богу, не понимал, против кого, собственно, чеченские террористы проводят свои террористические акты. Ведь тут же, куда эту треклятую бомбу ни подложи, непременно зацепишь парочку своих земляков! В метро куда ни глянь — черные. На улице — черные. В магазине — опять они. А уж на рынках-то, на рынках!.. Да мать моя, мамочка, чего про рынки говорить, когда подойдешь к менту дорогу спросить, а он обернется — ба! — и этот черный! По-русски лыка не вяжет, а туда же, погоны нацепил, страж порядка.
И машины. Это же сосчитать невозможно, сколько их тут! И все несутся как на пожар, хотя в правилах дорожного движения черным по белому написано: в черте города — шестьдесят кэмэ в час, и не больше. Читать они, что ли, не умеют или тут, в Москве, законы не такие, как во всей России?
Машин Захар побаивался даже тогда, когда шел по тротуару, отделенный от проезжей части широким газоном с деревьями и даже с металлическим ограждением. Что ограждение, когда они несутся, как из пушки? Не дай бог, откажет на такой скорости рулевое — никакое ограждение не спасет. На такой скорости можно сквозь кирпичную стену проехать.
Сейчас, когда он находился внутри несущейся по Тверской машины, а не снаружи, ему было ненамного веселее. Таксист гнал как сумасшедший, совершая такие маневры, за которые в родной Захаровой Волчанке его бы непременно догнали, выволокли за шиворот из машины и ввалили бы ему по первое число — так, чтоб забыл, где у машины перед, а где зад. Впрочем, другие участники движения в долгу не оставались, и только мужская гордость мешала Захару Макарьеву зажмуриться и сидеть так, пока они не прибудут по назначению.
Такси наконец остановилось, напоследок окатив погребенный под огромным сугробом газон потоком грязной талой жижи из-под колес. На противоположной стороне улицы Захар разглядел зеркальную витрину и вывеску с названием магазина — «Эдем». Это вроде бы рай. Ну-ну.
— Подождем, — сказал он таксисту.
Тот в ответ только равнодушно пожал плечами. Ему была обещана двойная оплата, счетчик щелкал, так почему бы и не подождать? Как говорится, солдат спит — служба идет.
Захар Макарьев выковырял из-под одежды трубку мобильника, казавшуюся в его мосластой ладони маленькой и несерьезной, вроде одноразовой китайской зажигалки, неуклюже потыкал пальцем в подсвеченные красным клавиши и с важным до комичности видом приложил трубку к уху.
— Ну, — сказал он недовольно, дождавшись ответа, — где ты лазишь? Я уже на месте. Что?.. Ага, вижу.
Он уже действительно разглядел Горку, который, вынырнув из стеклянных дверей какой-то забегаловки, торопливо шлепал по снеговой жиже к машине. Одной рукой Горка прятал в карман телефон, а другой — утирал влажные, лоснящиеся губы. Жест был очень характерный, и Захар подумал, что зря, наверное, взял с собой этого алкаша. Нужно было позвать кого-то другого, но кого? Кто в Волчанке не алкаш? Зато Горка — свой в доску, пуд соли вместе съели. И главное, он один из немногих, кто полностью в курсе — не чуть-чуть, не более или менее, а полностью. Больше Захара и Горки про все эти дела знал разве что мэр Волчанки Николай Гаврилович Субботин да этот его здоровенный прихлебатель, который, если верить Горке, в данный момент обретался внутри «Эдема».
Горка был невысокий, щупленький, весь какой-то сгорбленный, скрюченный, краснорожий и носатый. Из-за этой несерьезной внешности его, собственно, и звали Горкой — не Егором, не Егоркой даже, а именно Горкой, причем все, от мала до велика. Просто в голову никому не приходило назвать этого шибздика полным именем. Даже участковый как-то раз, составляя протокол за выбитое по пьяному делу соседово окошко, так и написал в своей филькиной грамоте: Горка. Потом, конечно, спохватился, зачеркнул и написал как положено.
Зато фамилия у Горки была знатная — Ульянов. Из-за этой фамилии, ясное дело, пытались его Лениным дразнить, однако кличка не прижилась — не похож он был на вождя мирового пролетариата, хоть убей. А еще Горка был охотник — чуть ли не первейший на всю волчанскую округу. Хаживал он и на лося, и на кабана, и на медведя — даже, между прочим, с рогатиной. Белку, бывало, бил в глаз с тридцати шагов — ясно, до тех пор, пока не начал всерьез закладывать за воротник. Зато с ножом Горка до сих пор управлялся, как никто. Ну, чистый артист! При желании мог прямо на ходу шкуру снять — неважно с кого.
Словом, если подумать хорошенько, лучшего напарника для поездки в Москву Захару Макарьеву было днем с огнем не найти.
Пока Горка, плюхая по слякоти растоптанными, сто лет не чищенными башмаками и поминутно оскальзываясь, шел к машине, Захар успел вспомнить все это и еще кое-что. То, например, как в метро их остановил милиционер — слава богу, не черный, а свой, русский, хотя тоже тот еще козел. Остановил, как водится, для проверки документов — принял, надо полагать, за гастарбайтеров из Украины или Белоруссии. Паспорта у них оказались в порядке, железнодорожные билеты тоже, так что все обошлось благополучно. А могло ведь и не обойтись, потому что у Горки, чтоб ему пусто было, при себе имелся пакет. Обыкновенный такой пакет — полиэтиленовый, черный, обтерханный и мятый, и этот пакет он непринужденно перекладывал из руки в руку прямо перед носом у мента, пока искал по карманам свой паспорт. Раз пять, наверное, переложил — будто нарочно, ей-богу. А Захар стоял рядом, обмирая, и ждал, что менту все это вот-вот надоест и он просто так, от нечего делать, пожелает взглянуть, что там, в этом пакете, лежит. А дальше — как в песне: «Вот пуля пролетела, и — ага.» Захар в тот момент едва-едва в штаны не навалил, а Горке — ну хоть бы что!
В последний раз поскользнувшись на узенькой, пробитой наискосок через толщу сугроба тропке и едва не сев при этом тощим задом в ледяную лужу, Горка уцепился одной рукой за дверную ручку, а другой — за крышу кабины. Пакет при этом с глухим стуком ударился о дверцу. Он так и ходил пропустить сто граммов с этим пакетом. Вот ведь сволочь отмороженная, прости господи!
Дверной замок негромко щелкнул, машину слегка качнуло, и Горка плюхнулся на заднее сиденье. Едва он закрыл дверь, как по салону разнесся отчетливый запашок — смесь ароматов только что выпитой водки и давно не мытого тела.
— Ну? — не оборачиваясь, спросил Захар.
— Туточки он, — дыша перегаром, скаля в довольной ухмылке мелкие гнилые зубы и шурша пакетом, доложил Горка. — В магазине.
— Ясно, что не в шалмане, где ты квасил, — не упустил случая съязвить Захар.
— Да ладно, квасил, — отмахнулся Горка. — Подумаешь, пропустил сто грамм для храбрости. Сто грамм даже солдатам перед атакой выдавали. Наркомовские, понял?
— Знаю я твои сто грамм, — проворчал Захар, вызвав на индифферентной морде таксиста тень понимающей усмешки. — Давно он тут?
— Да уж минут двадцать. Медленно ты добираешься.
— Сам попробуй быстрее, — огрызнулся Макарьев. — Это ювелирный? — спросил он у таксиста.
— Самый крутой, — ответил тот. — Ну, если не самый, то, как говорится, один из.
— Вот козел, — через плечо сказал Захар Горке.
— А то ты не знал, — откликнулся тот и опять красноречиво зашуршал пакетом.
— Слушайте, мужики, — сказал таксист, видимо что-то такое смекнув. Или просто почувствовав. — Вы соображаете, что в случае чего меня про вас обязательно спросят?
— Не факт, — тоже моментально все поняв, ответил Захар и достал из внутреннего кармана турецкой кожанки туго набитый бумажник. — Но если спросят, ты ведь найдешь что ответить? — добавил он, протягивая таксисту стодолларовую бумажку.
Тот бумажку не взял и продолжал смотреть Захару в лицо, как бы вовсе не замечая денег. Макарьев кривовато усмехнулся, достал из кошелька вторую бумажку. Таксист опять не шелохнулся.
— Будет с тебя, — ласково сказал ему Захар. — Жадность фраера сгубила.
Горка сзади зашуршал пакетом. Таксист моргнул, перестал играть в гляделки и взял деньги. Он действительно был сообразительным парнем.
Денег Захару было не жаль. Вчера они с Горкой — не в ущерб порученному делу, естественно, — впарили одному здешнему делку партию необработанных изумрудов. Камешки были плохонькие, зато делок попался валенок валенком, хоть и корчил из себя крутого столичного барыгу. Словом, деньги у Захара с Горкой сегодня водились. С учетом всего этого таксисту можно было отстегнуть и побольше, но с какой стати? Пусть спасибо скажет, что башку не отбили.
Около магазина, за которым наблюдали Захар с Горкой, вдруг остановился джип — здоровенный, как грузовик, черный, с тонированными, тоже черными, как полированный антрацит, стеклами. Захар всю жизнь не мог взять в толк, на кой черт горожане покупают себе эти полноприводные чудища. Бензина такая хреновина жрет немыслимое количество, а комфорт в ней по сравнению с обычным легковым автомобилем очень даже относительный. Ну, солидно, а дальше что? Понты понтами, но надо же и какие-то мозги иметь! Все они там, в больших городах, малость чокнутые, а уж в Москве и подавно. Вот говорят, что Москва, мол, большая деревня. Да ничего подобного! Дурдом это, а не деревня! Но что большой — это факт.
Из джипа, прямо как в кино, полезли рослые молодые ребята — спортивные, плечистые, здоровые, крепенькие, как боровики, все до единого в коротких кожаных куртках. Захар насчитал четверых; из выхлопной трубы джипа выбивался едва заметный беловатый дымок, и это означало, что в машине остался еще и водитель.
Четверо скрылись в магазине. Скрипя пружинами, Захар обернулся на сиденье и глянул на Горку. Тот только плечами пожал: а черт его знает, как это понимать!
Захар попытался припомнить полученные инструкции.
А инструкции были такие: с Сохатого глаз не спускать, выяснить, зачем он, стервец такой, поехал в Москву, а по возвращении обо всем подробно, толково доложить.
И еще: неважно, вернется Сохатый из столицы в родную Волчанку или сгинет без следа. Важно, чтобы тут, в Москве, он не вел ни с кем длинных задушевных бесед. Вот это вот самое главное и есть: чтобы он, сундук двухметровый, ненужным людям лишнего не наболтал.
И вот — пожалуйста. Мало того что Сохатый уже почти полчаса торчит в этом магазине, так теперь туда еще и братва пожаловала.
Нет, конечно, Сохатый — мужик крепкий, и при прочих равных условиях вот эти четверо мордоворотов были бы ему на один зуб — так, легкая разминка перед настоящим делом. Даже в Волчанке, где мало кто из мужиков жалуется на здоровье, о нем ходили легенды. Захар однажды своими глазами видел, как Сохатый одним ударом кулака свалил с копыт осатаневшего племенного быка, который удрал от зоотехника и битых полтора часа носился по всей Волчанке, распугивая народ. Так что если братки и впрямь приехали в магазин, чтобы потолковать с Сохатым, то их ожидал сюрприз.
Хотя Москва — это тебе не Волчанка. Вряд ли братва явилась с пустыми руками. Ведь чего только на свете не навыдумывано! Электрошокеры всякие, газовые баллончики, шприцы со всякой дрянью и даже пневматические пистолеты, чтобы этими шприцами стрелять. Свалят с ног, как того племенного быка, спеленают, упакуют, отвезут в тихое, укромное местечко и там, никуда не торопясь, вытянут из него все, что знает. А знает он, сука здоровенная, много. Своим землякам он этого не сказал, жлобина такая, а этим скажет как миленький. Потому что церемониться с ним здесь не станут — если понадобится, жилы будут тянуть, а то просто вкатят дозу какого-нибудь наркотика, и дело в шляпе.
Этого нельзя было допустить. Для этого Захара с Горкой сюда и послали. Дело было нелегкое и, похоже, опасное, но и наградить их обещали по-царски. Так что.
Раздумья Захара были прерваны неожиданным появлением на тротуаре одного из братков. Появился он не совсем обычным способом, а именно вылетел спиной вперед сквозь двойную зеркальную витрину, в водопаде стеклянных осколков, с грохотом, дребезгом и звоном — вылетел, как будто им из пушки пальнули, смачно шмякнулся спиной в слякотное месиво на тротуаре и замер, распластавшись, как пустой мешок, неподвижный и весь в зеркальных блестках, как эстрадный певец в сценическом костюме.
— Ни хрена себе! — отреагировал на это диво таксист, который, хоть и прожил всю жизнь в Москве и всякого насмотрелся, явно видел такие номера только по телевизору.
Зато Захар с Горкой видывали и не такое и ни капельки не удивились. Ведь там, внутри, находился не кто-нибудь, а Сохатый. Что ему какая-то витрина, пусть себе двойная и сделанная из закаленного стекла? Однажды Сохатого по пьяному делу занесло на строительство коровника, который возводили заезжие шабашники, и бригадир этих самых шабашников что-то не то ему сказал — обидное что-то и даже, наверное, оскорбительное, потому что Сохатый, хоть и был, как все по-настоящему сильные люди, миролюбив и добродушен, взял и закатал этому типу хорошую плюху — без затей, в грудину, чтоб, чего доброго, не убить. Так вот, получив от Сохатого эту «благодарность с занесением в грудную клетку», шабашник своей широкой спиной проломил не какую-то там витрину, а кирпичную перегородку. Грудную кость Сохатый ему сломал кулаком, а ребра, четыре штуки, не выдержали, когда бедолага стенку таранил. Сюда же и сотрясение мозга — шутка ли, такая куча кирпичей и все по башке!
Ничего этого Захар с Горкой таксисту, ясное дело, рассказывать не стали — не до того им было, время поджимало. Сохатый влип в историю, и теперь этого дурака надо было выручать. То есть не выручать, конечно, — на хрен он, бык безмозглый, кому сдался? — а. как бы это сказать.
Ну, словом, действовать им сейчас надлежало по обстоятельствам и так, чтобы Сохатый никому ничего не сказал. Повезет дураку уцелеть — пусть живет, а не повезет — ну кто ему, спрашивается, виноват?
Шлепая по лужам, они перебежали улицу (Горка при этом чуть не попал под машину) и оказались аккурат около бандитского джипа. За спиной взревел двигатель и дико взвизгнули покрышки сорвавшейся с места машины — таксист, которому велено было ждать, плюнул, сволочь такая, на деньги и унес ноги. В Волчанке ему бы за это башку открутили, чтоб другим неповадно было. Да и здесь, в Москве, у него еще оставались вполне реальные шансы получить урок хороших манер, потому что номер его машины Захар Макарьев запомнил очень даже хорошо. Дайте только из этой заварухи выбраться, а там поглядим.
Из магазина сквозь выбитую к чертям витрину доносились вопли, грохот и звон бьющегося стекла. Быком ревел Сохатый; что-то трещало, и было не разобрать, мебель это ломается или чьи-нибудь кости.
Водитель джипа не усидел за баранкой и открыл дверь, явно намереваясь принять участие в увеселении. Он успел осторожно спустить с хромированной подножки левую ногу в начищенном до блеска тупоносом ботинке, и тут Горка, пробегая мимо, задержался на какую-то долю секунды и коротко взмахнул рукой. Тускло блеснуло широкое, отточенное до бритвенной остроты самодельное лезвие, раздался противный чмокающий звук — и водитель, сжимая будто вмиг одевшимися в блестящие красные перчатки ладонями перерезанное горло, запрокинулся назад и мешком съехал с сиденья в снежное месиво, которое прямо на глазах начало превращаться из серо-коричневого в красно-бурое.
Захар на бегу заглянул в лицо братишечки, что валялся на тротуаре, припорошенный сверху осколками витрины. Этому парню повезло меньше, чем бригадиру шабашников, — Сохатый с ним не церемонился и бил, что называется, на поражение. От этого удара физиономия бедняги вдавилась внутрь и расплющилась, как донышко алюминиевой миски, по которому хватили кувалдой. Из кровавой каши двумя неподвижными стеклянными шариками смотрели широко открытые глаза. Они не мигали, да и без того было ясно, что лежащий на тротуаре человек мертв, как кочерга.
Захар перешагнул через труп, и в это время где-то внутри магазина звонко бахнул выстрел. На улице кто-то завизжал, и зеваки, которые уже начали кучковаться вокруг, брызнули в разные стороны, как воробьи.
— Ну, семь-восемь! — азартно воскликнул Горка, широким жестом отбрасывая в сторону свой пакет.
Пакет бесшумно опустился в лужу — пустой, ненужный, — и Горка, зачем-то отпихнув Захара, первым ворвался в магазин прямо через выбитую витрину, на ходу передергивая затвор обреза. Обрез у него был знатный, от мосинской трехлинейки; с этим самым обрезом еще Горкин прадед, Евграф Ульянов, земля ему пухом, охотился на комиссаров, присланных в Волчанку его однофамильцем, Владимиром Ульяновым-Лениным.
— Молись, суки столичные! — во всю глотку радостно завопил Горка и пальнул из обреза.
Такой он был, Горка. Хлебом его не корми, а дай кому-нибудь мозги вышибить. Очень он это дело любил и, когда подворачивался случай, про все на свете забывал, даже про собственную шкуру.
Захару, конечно, тоже случалось руки замарать, и не раз, однако головы он от запаха крови не терял. И сейчас, ныряя в оставленное Горкой облако порохового дыма с «тэтэшником» в руке и с холодной жабой под ложечкой, Захар Макарьев уже понимал, что дело дрянь и что обещанного царского вознаграждения им с Горкой скорее всего не видать как своих ушей.
Глава 2
— Господи, Федор Филиппович! — воскликнул Глеб Сиверов с немного театральным отчаянием. — И вы туда же!
— А кто еще? — заинтересованно спросил генерал Потапчук.
— Да все кому не лень, — безнадежно махнув рукой, ответил Сиверов. — Телевидение. Газеты. Радио. Тетки какие-то в метро.
Это, черт его подери, был сигнал к вполне определенным, конкретным действиям.
— Палыч, — неожиданно охрипшим голосом произнес охранник, — мне бы в сортир на минутку. Ты не против?
— Против, — сказал Палыч. — Я против того, чтоб ты обмочился прямо тут и испортил нам все удовольствие от сделки. Давай, только быстро.
— И расстегнуться не забудь, — добавил бородач, явно почувствовавший себя здесь своим в доску — чуть ли не деловым партнером. — А то неприятно, когда в ботинках хлюпает.
Охранник не обратил внимания на это напутствие и поспешил скрыться в подсобном помещении, на ходу вынимая из висящего на поясе чехла теплую от соседства с телом трубку мобильного телефона.
* * *
Захар Макарьев сидел на переднем сиденье, справа от водителя, — на том месте, которое принято называть «хозяйским», — и сквозь забрызганное грязью окно смотрел на проплывающие мимо московские улицы.
Москва ему не нравилась — была она слишком большая, шумная и суетная да вдобавок ко всему еще и неожиданно грязная — словом, совсем не такая, какой Захар привык видеть ее по телевизору. А уж черных-то, черных!.. В самом деле, кавказцев тут было столько, что Макарьев, ей-богу, не понимал, против кого, собственно, чеченские террористы проводят свои террористические акты. Ведь тут же, куда эту треклятую бомбу ни подложи, непременно зацепишь парочку своих земляков! В метро куда ни глянь — черные. На улице — черные. В магазине — опять они. А уж на рынках-то, на рынках!.. Да мать моя, мамочка, чего про рынки говорить, когда подойдешь к менту дорогу спросить, а он обернется — ба! — и этот черный! По-русски лыка не вяжет, а туда же, погоны нацепил, страж порядка.
И машины. Это же сосчитать невозможно, сколько их тут! И все несутся как на пожар, хотя в правилах дорожного движения черным по белому написано: в черте города — шестьдесят кэмэ в час, и не больше. Читать они, что ли, не умеют или тут, в Москве, законы не такие, как во всей России?
Машин Захар побаивался даже тогда, когда шел по тротуару, отделенный от проезжей части широким газоном с деревьями и даже с металлическим ограждением. Что ограждение, когда они несутся, как из пушки? Не дай бог, откажет на такой скорости рулевое — никакое ограждение не спасет. На такой скорости можно сквозь кирпичную стену проехать.
Сейчас, когда он находился внутри несущейся по Тверской машины, а не снаружи, ему было ненамного веселее. Таксист гнал как сумасшедший, совершая такие маневры, за которые в родной Захаровой Волчанке его бы непременно догнали, выволокли за шиворот из машины и ввалили бы ему по первое число — так, чтоб забыл, где у машины перед, а где зад. Впрочем, другие участники движения в долгу не оставались, и только мужская гордость мешала Захару Макарьеву зажмуриться и сидеть так, пока они не прибудут по назначению.
Такси наконец остановилось, напоследок окатив погребенный под огромным сугробом газон потоком грязной талой жижи из-под колес. На противоположной стороне улицы Захар разглядел зеркальную витрину и вывеску с названием магазина — «Эдем». Это вроде бы рай. Ну-ну.
— Подождем, — сказал он таксисту.
Тот в ответ только равнодушно пожал плечами. Ему была обещана двойная оплата, счетчик щелкал, так почему бы и не подождать? Как говорится, солдат спит — служба идет.
Захар Макарьев выковырял из-под одежды трубку мобильника, казавшуюся в его мосластой ладони маленькой и несерьезной, вроде одноразовой китайской зажигалки, неуклюже потыкал пальцем в подсвеченные красным клавиши и с важным до комичности видом приложил трубку к уху.
— Ну, — сказал он недовольно, дождавшись ответа, — где ты лазишь? Я уже на месте. Что?.. Ага, вижу.
Он уже действительно разглядел Горку, который, вынырнув из стеклянных дверей какой-то забегаловки, торопливо шлепал по снеговой жиже к машине. Одной рукой Горка прятал в карман телефон, а другой — утирал влажные, лоснящиеся губы. Жест был очень характерный, и Захар подумал, что зря, наверное, взял с собой этого алкаша. Нужно было позвать кого-то другого, но кого? Кто в Волчанке не алкаш? Зато Горка — свой в доску, пуд соли вместе съели. И главное, он один из немногих, кто полностью в курсе — не чуть-чуть, не более или менее, а полностью. Больше Захара и Горки про все эти дела знал разве что мэр Волчанки Николай Гаврилович Субботин да этот его здоровенный прихлебатель, который, если верить Горке, в данный момент обретался внутри «Эдема».
Горка был невысокий, щупленький, весь какой-то сгорбленный, скрюченный, краснорожий и носатый. Из-за этой несерьезной внешности его, собственно, и звали Горкой — не Егором, не Егоркой даже, а именно Горкой, причем все, от мала до велика. Просто в голову никому не приходило назвать этого шибздика полным именем. Даже участковый как-то раз, составляя протокол за выбитое по пьяному делу соседово окошко, так и написал в своей филькиной грамоте: Горка. Потом, конечно, спохватился, зачеркнул и написал как положено.
Зато фамилия у Горки была знатная — Ульянов. Из-за этой фамилии, ясное дело, пытались его Лениным дразнить, однако кличка не прижилась — не похож он был на вождя мирового пролетариата, хоть убей. А еще Горка был охотник — чуть ли не первейший на всю волчанскую округу. Хаживал он и на лося, и на кабана, и на медведя — даже, между прочим, с рогатиной. Белку, бывало, бил в глаз с тридцати шагов — ясно, до тех пор, пока не начал всерьез закладывать за воротник. Зато с ножом Горка до сих пор управлялся, как никто. Ну, чистый артист! При желании мог прямо на ходу шкуру снять — неважно с кого.
Словом, если подумать хорошенько, лучшего напарника для поездки в Москву Захару Макарьеву было днем с огнем не найти.
Пока Горка, плюхая по слякоти растоптанными, сто лет не чищенными башмаками и поминутно оскальзываясь, шел к машине, Захар успел вспомнить все это и еще кое-что. То, например, как в метро их остановил милиционер — слава богу, не черный, а свой, русский, хотя тоже тот еще козел. Остановил, как водится, для проверки документов — принял, надо полагать, за гастарбайтеров из Украины или Белоруссии. Паспорта у них оказались в порядке, железнодорожные билеты тоже, так что все обошлось благополучно. А могло ведь и не обойтись, потому что у Горки, чтоб ему пусто было, при себе имелся пакет. Обыкновенный такой пакет — полиэтиленовый, черный, обтерханный и мятый, и этот пакет он непринужденно перекладывал из руки в руку прямо перед носом у мента, пока искал по карманам свой паспорт. Раз пять, наверное, переложил — будто нарочно, ей-богу. А Захар стоял рядом, обмирая, и ждал, что менту все это вот-вот надоест и он просто так, от нечего делать, пожелает взглянуть, что там, в этом пакете, лежит. А дальше — как в песне: «Вот пуля пролетела, и — ага.» Захар в тот момент едва-едва в штаны не навалил, а Горке — ну хоть бы что!
В последний раз поскользнувшись на узенькой, пробитой наискосок через толщу сугроба тропке и едва не сев при этом тощим задом в ледяную лужу, Горка уцепился одной рукой за дверную ручку, а другой — за крышу кабины. Пакет при этом с глухим стуком ударился о дверцу. Он так и ходил пропустить сто граммов с этим пакетом. Вот ведь сволочь отмороженная, прости господи!
Дверной замок негромко щелкнул, машину слегка качнуло, и Горка плюхнулся на заднее сиденье. Едва он закрыл дверь, как по салону разнесся отчетливый запашок — смесь ароматов только что выпитой водки и давно не мытого тела.
— Ну? — не оборачиваясь, спросил Захар.
— Туточки он, — дыша перегаром, скаля в довольной ухмылке мелкие гнилые зубы и шурша пакетом, доложил Горка. — В магазине.
— Ясно, что не в шалмане, где ты квасил, — не упустил случая съязвить Захар.
— Да ладно, квасил, — отмахнулся Горка. — Подумаешь, пропустил сто грамм для храбрости. Сто грамм даже солдатам перед атакой выдавали. Наркомовские, понял?
— Знаю я твои сто грамм, — проворчал Захар, вызвав на индифферентной морде таксиста тень понимающей усмешки. — Давно он тут?
— Да уж минут двадцать. Медленно ты добираешься.
— Сам попробуй быстрее, — огрызнулся Макарьев. — Это ювелирный? — спросил он у таксиста.
— Самый крутой, — ответил тот. — Ну, если не самый, то, как говорится, один из.
— Вот козел, — через плечо сказал Захар Горке.
— А то ты не знал, — откликнулся тот и опять красноречиво зашуршал пакетом.
— Слушайте, мужики, — сказал таксист, видимо что-то такое смекнув. Или просто почувствовав. — Вы соображаете, что в случае чего меня про вас обязательно спросят?
— Не факт, — тоже моментально все поняв, ответил Захар и достал из внутреннего кармана турецкой кожанки туго набитый бумажник. — Но если спросят, ты ведь найдешь что ответить? — добавил он, протягивая таксисту стодолларовую бумажку.
Тот бумажку не взял и продолжал смотреть Захару в лицо, как бы вовсе не замечая денег. Макарьев кривовато усмехнулся, достал из кошелька вторую бумажку. Таксист опять не шелохнулся.
— Будет с тебя, — ласково сказал ему Захар. — Жадность фраера сгубила.
Горка сзади зашуршал пакетом. Таксист моргнул, перестал играть в гляделки и взял деньги. Он действительно был сообразительным парнем.
Денег Захару было не жаль. Вчера они с Горкой — не в ущерб порученному делу, естественно, — впарили одному здешнему делку партию необработанных изумрудов. Камешки были плохонькие, зато делок попался валенок валенком, хоть и корчил из себя крутого столичного барыгу. Словом, деньги у Захара с Горкой сегодня водились. С учетом всего этого таксисту можно было отстегнуть и побольше, но с какой стати? Пусть спасибо скажет, что башку не отбили.
Около магазина, за которым наблюдали Захар с Горкой, вдруг остановился джип — здоровенный, как грузовик, черный, с тонированными, тоже черными, как полированный антрацит, стеклами. Захар всю жизнь не мог взять в толк, на кой черт горожане покупают себе эти полноприводные чудища. Бензина такая хреновина жрет немыслимое количество, а комфорт в ней по сравнению с обычным легковым автомобилем очень даже относительный. Ну, солидно, а дальше что? Понты понтами, но надо же и какие-то мозги иметь! Все они там, в больших городах, малость чокнутые, а уж в Москве и подавно. Вот говорят, что Москва, мол, большая деревня. Да ничего подобного! Дурдом это, а не деревня! Но что большой — это факт.
Из джипа, прямо как в кино, полезли рослые молодые ребята — спортивные, плечистые, здоровые, крепенькие, как боровики, все до единого в коротких кожаных куртках. Захар насчитал четверых; из выхлопной трубы джипа выбивался едва заметный беловатый дымок, и это означало, что в машине остался еще и водитель.
Четверо скрылись в магазине. Скрипя пружинами, Захар обернулся на сиденье и глянул на Горку. Тот только плечами пожал: а черт его знает, как это понимать!
Захар попытался припомнить полученные инструкции.
А инструкции были такие: с Сохатого глаз не спускать, выяснить, зачем он, стервец такой, поехал в Москву, а по возвращении обо всем подробно, толково доложить.
И еще: неважно, вернется Сохатый из столицы в родную Волчанку или сгинет без следа. Важно, чтобы тут, в Москве, он не вел ни с кем длинных задушевных бесед. Вот это вот самое главное и есть: чтобы он, сундук двухметровый, ненужным людям лишнего не наболтал.
И вот — пожалуйста. Мало того что Сохатый уже почти полчаса торчит в этом магазине, так теперь туда еще и братва пожаловала.
Нет, конечно, Сохатый — мужик крепкий, и при прочих равных условиях вот эти четверо мордоворотов были бы ему на один зуб — так, легкая разминка перед настоящим делом. Даже в Волчанке, где мало кто из мужиков жалуется на здоровье, о нем ходили легенды. Захар однажды своими глазами видел, как Сохатый одним ударом кулака свалил с копыт осатаневшего племенного быка, который удрал от зоотехника и битых полтора часа носился по всей Волчанке, распугивая народ. Так что если братки и впрямь приехали в магазин, чтобы потолковать с Сохатым, то их ожидал сюрприз.
Хотя Москва — это тебе не Волчанка. Вряд ли братва явилась с пустыми руками. Ведь чего только на свете не навыдумывано! Электрошокеры всякие, газовые баллончики, шприцы со всякой дрянью и даже пневматические пистолеты, чтобы этими шприцами стрелять. Свалят с ног, как того племенного быка, спеленают, упакуют, отвезут в тихое, укромное местечко и там, никуда не торопясь, вытянут из него все, что знает. А знает он, сука здоровенная, много. Своим землякам он этого не сказал, жлобина такая, а этим скажет как миленький. Потому что церемониться с ним здесь не станут — если понадобится, жилы будут тянуть, а то просто вкатят дозу какого-нибудь наркотика, и дело в шляпе.
Этого нельзя было допустить. Для этого Захара с Горкой сюда и послали. Дело было нелегкое и, похоже, опасное, но и наградить их обещали по-царски. Так что.
Раздумья Захара были прерваны неожиданным появлением на тротуаре одного из братков. Появился он не совсем обычным способом, а именно вылетел спиной вперед сквозь двойную зеркальную витрину, в водопаде стеклянных осколков, с грохотом, дребезгом и звоном — вылетел, как будто им из пушки пальнули, смачно шмякнулся спиной в слякотное месиво на тротуаре и замер, распластавшись, как пустой мешок, неподвижный и весь в зеркальных блестках, как эстрадный певец в сценическом костюме.
— Ни хрена себе! — отреагировал на это диво таксист, который, хоть и прожил всю жизнь в Москве и всякого насмотрелся, явно видел такие номера только по телевизору.
Зато Захар с Горкой видывали и не такое и ни капельки не удивились. Ведь там, внутри, находился не кто-нибудь, а Сохатый. Что ему какая-то витрина, пусть себе двойная и сделанная из закаленного стекла? Однажды Сохатого по пьяному делу занесло на строительство коровника, который возводили заезжие шабашники, и бригадир этих самых шабашников что-то не то ему сказал — обидное что-то и даже, наверное, оскорбительное, потому что Сохатый, хоть и был, как все по-настоящему сильные люди, миролюбив и добродушен, взял и закатал этому типу хорошую плюху — без затей, в грудину, чтоб, чего доброго, не убить. Так вот, получив от Сохатого эту «благодарность с занесением в грудную клетку», шабашник своей широкой спиной проломил не какую-то там витрину, а кирпичную перегородку. Грудную кость Сохатый ему сломал кулаком, а ребра, четыре штуки, не выдержали, когда бедолага стенку таранил. Сюда же и сотрясение мозга — шутка ли, такая куча кирпичей и все по башке!
Ничего этого Захар с Горкой таксисту, ясное дело, рассказывать не стали — не до того им было, время поджимало. Сохатый влип в историю, и теперь этого дурака надо было выручать. То есть не выручать, конечно, — на хрен он, бык безмозглый, кому сдался? — а. как бы это сказать.
Ну, словом, действовать им сейчас надлежало по обстоятельствам и так, чтобы Сохатый никому ничего не сказал. Повезет дураку уцелеть — пусть живет, а не повезет — ну кто ему, спрашивается, виноват?
Шлепая по лужам, они перебежали улицу (Горка при этом чуть не попал под машину) и оказались аккурат около бандитского джипа. За спиной взревел двигатель и дико взвизгнули покрышки сорвавшейся с места машины — таксист, которому велено было ждать, плюнул, сволочь такая, на деньги и унес ноги. В Волчанке ему бы за это башку открутили, чтоб другим неповадно было. Да и здесь, в Москве, у него еще оставались вполне реальные шансы получить урок хороших манер, потому что номер его машины Захар Макарьев запомнил очень даже хорошо. Дайте только из этой заварухи выбраться, а там поглядим.
Из магазина сквозь выбитую к чертям витрину доносились вопли, грохот и звон бьющегося стекла. Быком ревел Сохатый; что-то трещало, и было не разобрать, мебель это ломается или чьи-нибудь кости.
Водитель джипа не усидел за баранкой и открыл дверь, явно намереваясь принять участие в увеселении. Он успел осторожно спустить с хромированной подножки левую ногу в начищенном до блеска тупоносом ботинке, и тут Горка, пробегая мимо, задержался на какую-то долю секунды и коротко взмахнул рукой. Тускло блеснуло широкое, отточенное до бритвенной остроты самодельное лезвие, раздался противный чмокающий звук — и водитель, сжимая будто вмиг одевшимися в блестящие красные перчатки ладонями перерезанное горло, запрокинулся назад и мешком съехал с сиденья в снежное месиво, которое прямо на глазах начало превращаться из серо-коричневого в красно-бурое.
Захар на бегу заглянул в лицо братишечки, что валялся на тротуаре, припорошенный сверху осколками витрины. Этому парню повезло меньше, чем бригадиру шабашников, — Сохатый с ним не церемонился и бил, что называется, на поражение. От этого удара физиономия бедняги вдавилась внутрь и расплющилась, как донышко алюминиевой миски, по которому хватили кувалдой. Из кровавой каши двумя неподвижными стеклянными шариками смотрели широко открытые глаза. Они не мигали, да и без того было ясно, что лежащий на тротуаре человек мертв, как кочерга.
Захар перешагнул через труп, и в это время где-то внутри магазина звонко бахнул выстрел. На улице кто-то завизжал, и зеваки, которые уже начали кучковаться вокруг, брызнули в разные стороны, как воробьи.
— Ну, семь-восемь! — азартно воскликнул Горка, широким жестом отбрасывая в сторону свой пакет.
Пакет бесшумно опустился в лужу — пустой, ненужный, — и Горка, зачем-то отпихнув Захара, первым ворвался в магазин прямо через выбитую витрину, на ходу передергивая затвор обреза. Обрез у него был знатный, от мосинской трехлинейки; с этим самым обрезом еще Горкин прадед, Евграф Ульянов, земля ему пухом, охотился на комиссаров, присланных в Волчанку его однофамильцем, Владимиром Ульяновым-Лениным.
— Молись, суки столичные! — во всю глотку радостно завопил Горка и пальнул из обреза.
Такой он был, Горка. Хлебом его не корми, а дай кому-нибудь мозги вышибить. Очень он это дело любил и, когда подворачивался случай, про все на свете забывал, даже про собственную шкуру.
Захару, конечно, тоже случалось руки замарать, и не раз, однако головы он от запаха крови не терял. И сейчас, ныряя в оставленное Горкой облако порохового дыма с «тэтэшником» в руке и с холодной жабой под ложечкой, Захар Макарьев уже понимал, что дело дрянь и что обещанного царского вознаграждения им с Горкой скорее всего не видать как своих ушей.
Глава 2
— Господи, Федор Филиппович! — воскликнул Глеб Сиверов с немного театральным отчаянием. — И вы туда же!
— А кто еще? — заинтересованно спросил генерал Потапчук.
— Да все кому не лень, — безнадежно махнув рукой, ответил Сиверов. — Телевидение. Газеты. Радио. Тетки какие-то в метро.