Война Фрэнси
Часть 5 из 20 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
В пылу спасения пальто я совсем забыла про кольцо. Я медленно сняла его и бросила в сумку.
Глава 16
Китти примчалась ко мне в барак, как только отменили карантин:
— Зачем ты приехала? Дурочка, ты что, не знаешь, что к 20 июня нас всех сожгут? Нужно было бежать, как только они арестовали Джо. Мы, декабрьские, живы только потому, что этим ублюдкам для их затеи нужно красивое круглое число, а после марта нас осталось немного. Ты не знала, что в честь Дня рождения Масарика они отправили в печь 3750 молодых заключенных? Им на смену пришли те, кого доставили в марте. Здесь никто не выживает. Максимум шесть месяцев, а потом — все. Зачем же ты приехала?
Я была уверена, что она сошла с ума. Это была уже не та подруга, которую я знала всю жизнь, та общительная девушка с прекрасными темными глазами, которые улыбались даже тогда, когда она была серьезной. Теперь же они ни секунду не останавливались. Пока Китти выдавала мне всю эту лишенную логики чепуху, ее взгляд непрестанно блуждал. Почему же Гонза не рассказал мне о том, что здесь происходит?
В этот момент меня охватило странное ощущение. Я уставилась на свою татуированную руку, и, словно плохо сфокусированная фотография, она медленно раздвоилась. Но татуировка была только на одной руке. Я попыталась сфокусироваться, но нас по-прежнему было двое. Я и А-4116. И я подумала: что эта бедолага здесь делает? Я же знаю ее. И мне ее жаль. Я буду присматривать за ней. Она так похожа на меня. — Послушай, я по глазам вижу, что ты мне не веришь, — сказала Китти, — пойдем, я покажу тебе кое-что.
А-4116 слезла с верхней полки и пошла за Китти по лагерю. Там, в отдалении, Китти указала ей на группу дымоходов, из которых валил дым, и впервые с момента прибытия она ощутила в воздухе странный запах, похожий на горящие кости и волосы.
А-4116 по-прежнему с недоверием сказала:
— Но ведь это невозможно. Откуда ты знаешь? Лагерь большой, может, они просто сжигают тела тех, кто умер своей смертью. Ты же знаешь, как немцы зациклены на чистоте. Кроме того, крематорию хватает работы с больными и стариками, которых в лагере полно.
— Ну конечно, а как ты объяснишь, что за одну ночь бесследно исчезли 3750 человек?
— Их могли депортировать. На дворе 1944 год. Существуют международные законы. Им ни за что бы не сошло с рук столь массовое убийство. И не забывай, что за этими стенами все еще есть мир, который может сделать с немецкими военнопленными то же самое.
— Черт, какая же ты наивная. Миру наплевать, что тут с нами делают — увидь они все это, и то не поверят. Прямо как ты. А твоя капо Нина. Почему, как ты думаешь, она и ее мать остались живы? Ее ухажер прошел через все круги ада, чтобы упрятать их в тифозном блоке, потому что ОН знал, что готовится, и знал, что тифозный блок не тронут. Они твои соседи. Иди и спроси ее.
Две девушки ходили по лагерной дороге и то и дело останавливались, чтобы поприветствовать старых друзей. А-4116 заметила, как сильно они изменились за два месяца после отъезда из Терезина. Исхудавшие, в своей одежде и обуви они напоминали статистов из постановки «Оперы нищих». Казалось, каждый сжимает в руках какой-то сверток и куда-то торопится. Поскольку мужчинам и женщинам дозволялось видеть друг друга только в это время дня, дорога была заполнена людьми. По обе ее стороны стояли семь бараков, а между ними затесалось отхожее место для женщин. Биркенау представлял собой четырехугольник, окруженный двойным рядом колючей проволоки под высоким напряжением. На одном конце стояли ворота с огромной надписью «ARBEIT MACHT FREI»[27]. За воротами дежурили эсэсовцы. С другого конца виднелась сортировочная станция. По обе стороны, на сколько хватало глаз, тянулись единообразные гигантские клетки.
Прозвучал Appell[28], и всем надлежало вернуться в свои бараки. Это была стандартная процедура, проводившаяся дважды в день. Она длилась от одного до трех часов, в зависимости от того, как быстро появлялся дежурный офицер. Обитатели каждого барака выстраивались на улице в ровные ряды по пять человек, а завидев офицера СС, вытягивались по стойке смирно. Капо докладывал о том, сколько человек присутствует, сколько больных и сколько умерло. Эсэсовец входил в барак, проверял сведения и пересчитывал оставшихся заключенных. А-4116 с отстраненным интересом наблюдала за происходящим и забавлялась отчаянными попытками капо и двух ее помощников, заместителя и писца, сохранять порядок в рядах — задача не из легких, особенно учитывая, что они имеют дело с людьми, не обученными военной дисциплине.
Когда ей шепнули, что в случае беспорядка ответственность ляжет на капо и весь лагерь будет стоять, пока все не приведут себя в надлежащий вид, сцена перестала казаться ей забавной. Капо тринадцатого блока, что находился прямо через дорогу, в пылу усердия приводил своих подопечных в строевой порядок при помощи кулаков и пощечин еще до прибытия офицера.
Она узнала его — это был Рихард, ее приятель по Терезину. Что с ним произошло? Она знала, что он был довольно суров, в команде играл за нападающего и был не очень разборчив в словах и выражениях. Но сейчас Рихард уже не контролировал жестокость. Она спрашивала себя, как он теперь относится к ее хорошей знакомой из Терезина, в которую когда-то был влюблен.
Appell закончился, и настало время пайка. Суп и небольшой кусок хлеба, чтобы продержаться следующие сутки. Кто-то сразу съедал его целиком, а кто-то аккуратно делил на три части и прятал остаток в небольшой сверток под соломенным матрасом. Темнело быстро. Свет погасили. День подошел к концу.
А-4116 лежала на койке с широко открытыми глазами и, несмотря на то, что не спала уже почти трое суток, заснуть она не могла. Образы сменяли друг друга как в каком-то безумном фильме. Дымоходы, люди в обносках, глаза Китти, дымоходы, вежливая улыбка Гонзы, дымоходы, Рихард бьет какого-то старика и кричит на него, колючая проволока, немецкие овчарки, дымоходы, Нина, лицо мамы, папа — где они теперь? — пока все это не превратилось в раскручивающийся перед ней пылающий огненный шар. Казалось, будто издалека до нее доносится мамин голос: «Ты должна выжить».
— Я выживу, — вслух сказала она. — Я выживу.
Глава 17
Как и следовало ожидать, А-4116 отправили на работу в швейный цех. Судя по униформе, которую присылали в починку, война для немцев шла не лучшим образом. В Терезине были лишь оторванные пуговицы и подкладки, а в Биркенау — зияющие дыры, которые требовалось залатать, и темные пятна, которые могли быть только следами крови. И все же униформу чинили для дальнейшего использования.
Эта работа отвлекала А-4116 от пустого желудка. По вечерам она порой выходила на прогулку вместе с Китти, чтобы в детском блоке, в котором жила Гиза, повидаться с Гонзой. Дети обожали его, вероятно, инстинктивно чувствуя присущую ему доброту. Мать Гонзы души в нем не чаяла, и это было взаимно, ведь отец Гонзы умер, когда он был еще совсем маленьким. Здесь, как и в Терезине, они всегда ходили рука об руку, и, несмотря на то, что Гонза был одним из самых красивых и завидных холостяков в лагере, ни одна девушка не смела приблизиться к нему. На самом деле он приехал в Освенцим добровольно, вслед за матерью. Он был одним из немногих, у кого лагерь не отнял душу.
А-4116 спросила его:
— Почему в ночь приезда ты не рассказал мне о дымоходах?
— И что бы это изменило? Было ясно, что вскоре ты и сама все узнаешь. Кроме того, я уверен, что мы выживем. Бог знает почему, у меня нет рационального объяснения, но я верю, что в этот раз все будет по-другому. Возможно, будет восстание. Может, мы спалим это место, но я уверяю тебя, что никто больше покорно не пойдет в газовую камеру, распевая гимн, как это было в марте. Мы слишком молоды, чтобы сдаваться и умирать без боя, и до этого проклятого срока мы что-нибудь придумаем. Просто помалкивай и будь начеку. Вокруг полно шпионов. Не доверяй никому, даже тем, кого давно знаешь. Здесь люди меняются.
Задумавшись, А-4116 вышла на солнечный свет и направилась к блоку Китти.
— Ты только посмотри, кто идет. Nazdar!
Напротив А-4116 возникли, улыбаясь, двое молодых людей, с которыми она танцевала в Праге еще девочкой. Один из них когда-то работал продавцом в магазине ткани.
— Все так же хорошо одета, — сказал Вилли.
— Да и муж как раз в отъезде, — вставил Марко.
— Как вам наша милая деревушка?
— Спорим, если бы я был таким же умным, как ты, то ни за что не дал бы крипо обчистить меня. Что тебе удалось сохранить?
— Не так уж и много. Так, пару наручных часов, но я не собираюсь их продавать, если вы за этим.
— Если ты прячешь их под матрасом, то не долго им осталось там лежать, — сказал Марко, — рано или поздно они их найдут.
— Не беспокойтесь обо мне. Они хорошо спрятаны, и я жизнью клянусь, что уж ВАМ-то я точно не расскажу где. До встречи.
А-4116 продолжила путь в четвертый блок, где капо была Сильва, одна из пражских красавиц. Она всегда была страшно глупой и избалованной девчонкой, и теперь Сильвия относилась к своим обязанностям серьезно и управляла блоком, словно большим герцогством, а с заключенными обращалась как с верноподданными. Как ни странно, многие, казалось, подыгрывали ей.
Ее рыцарем и любовником был Хайни, капо из другой части Освенцима, который регулярно привозил в Биркенау продукты. Он был преступником, родом из Гамбурга и отбывал 99 лет за вооруженное нападение. Если забыть об этой стороне его личности, он был добрейшей души человек. Любимец эсэсовцев, он частенько бывал на их попойках. Обладая врожденным талантом дипломата, он вытягивал из них планы и намерения относительно Биркенау.
Хайни был одним из тех, кто рассказывал не только о лагерных делах, но и о событиях на фронте. К счастью, он дружил с некоторыми заключенными-мужчинами, потому что его известия в пересказе Сильвы часто искажались до неузнаваемости.
Китти предложила А-4116 поговорить с Сильвой о переезде в ее блок, но, пробыв там десять минут, она тактично отказалась, решив остаться в двенадцатом блоке с Ниной и старушками. Конечно, там ей будет довольно одиноко, но все лучше, чем стать еще одной фрейлиной при этом нелепом дворе.
Любопытным в Биркенау был и выбор капо. Ими становились молодые заключенные. Поговаривали, что эсэсовцы предпочитали иметь дело с людьми с красивыми лицами и хорошими фигурами. Особенно женскими. При выборе мужчин обращали внимание на их умение играть в футбол. Эсэсовцы любили смотреть матчи, особенно когда ленились играть сами или были слишком пьяны. В крипо после пристального наблюдения отбирали только самых надежных.
Отхожее место тоже стоит того, чтобы о нем упомянуть. Это было лагерным местом встреч, особенно в скверную погоду и рабочие часы. Просто яма, огороженная с каждой стороны досками четыре на четыре, одна — для мужчин и одна — для женщин. Перегородки между ними не было. Чтобы не упасть, нужно было обладать неплохим чувством равновесия. Постепенно мы научились узнавать друзей по голым задам. О туалетной, да и любой другой бумаге оставалось только вспоминать. Рядом с досками стояли жестяные раковины с водопроводными кранами — вот и все санитарные удобства для десяти тысяч заключенных. Вода из раковин стекала в канаву. Все это представляло собой очень эффективное устройство.
Однажды ночью, все еще желая узнать как можно больше о мартовских событиях, А-4116 пришла к Нине:
— Как так получилось, что ты и еще несколько человек из декабрьских ссыльных все еще здесь?
— А ты разве не знаешь, что у нас с матерью был тиф? Все очень просто. И я не хочу об этом говорить. О чем ты еще хотела спросить?
— Почему в Биркенау голова обрита лишь у одной женщины, а в других лагерях — у всех?
— В Освенциме все, кроме капо и заключенных Биркенау, должны сбривать волосы. Но Сара, капо второго блока, — это особый случай. Забавно, если ты еще в состоянии посмеяться над тем, что с ней произошло. Ты же знаешь, как здесь трудно уединиться с мужчиной, даже если ты — капо. Ну, Сара с мужем и решили, что кухня послужит отличным прибежищем для занятий любовью после утреннего appell. И все было прекрасно, пока один эсэсовец не решил устроить внезапную проверку кухни. Ее муж хромал еще несколько недель, а ей пришлось сбрить волосы. Но ты поймешь, что, когда дело доходит до собственных развлечений, немцы очень изобретательны. Возьмем детей. Мальчиков двенадцати-пятнадцати лет. Это катастрофа, если они симпатичные. Ни один расовый закон Гитлера не запрещает им держать мальчиков в своих казармах, кормить их там всякими сладостями и разрешать делать с другими заключенными все, что им вздумается. Главное, чтобы мальчики были голубоглазыми блондинами. А когда эсэсовцы наиграются с ними, то вешают или расстреливают ради удовольствия, но чаще всего просто отправляют в мужской барак, где с ними невозможно справиться. Эдди, брат Сильвы, — «петушок», так называют этих мальчиков.
Уже поздно. Есть хочешь? Возьми кусочек салями, но чтоб никто не видел. Иди спать. Иди.
Глава 18
На другое утро, еще до перерыва на суп, в мастерской появился Эдди. Он встал перед А-4116 и сказал:
— Тебя вызывает крипо Шлесингер. Пошевеливайся.
Прибыв на место, А-4116 обнаружила растянувшегося за столом клоуна в полосатой робе.
— Думаешь, сможешь перехитрить меня? Где те швейцарские часы? Ты хоть понимаешь, что прятать ценности от властей — незаконно. Понимаешь?
— Конечно, понимаю, и я ничего не прячу. Если вы мне не верите, то почему бы вам не отправить кого-нибудь осмотреть мою койку? Или обыщите меня прямо сейчас.
— Ты лгунья и сама это прекрасно знаешь, но я тебя проучу. Для начала мы сбреем тебе волосы, и, может быть, ты вспомнишь правду!
Чем дольше он выкрикивал угрозы, тем больше краснела его бритая голова. Но тут дверь отворилась, и в комнату вошли Вилли и Марко, ее бывшие танцевальные партнеры. В руках у них были украшения, которые они нашли у одной старушки из блока Нины, куда их отправили искать сокровища А-4116. Между ними разгорелся спор о том, как они разделят награбленное. Осознав, что о ней все забыли, А-4116 выскользнула за дверь и вернулась в мастерскую, радостно поглаживая свои локоны. Оставалось только надеяться, что голова Шлесингера остынет, и он оставит ее в покое.
После этого происшествия А-4116 закрылась в собственном, населенном людьми из прошлого, мирке и принялась вынашивать дикие фантазии о побеге. Из-за этой отстраненности она снискала репутацию высокомерной особы.
В часы перед отбоем А-4116 разрабатывала тщательный план побега: ей нужно раздобыть кусачки с изоляцией, проделать дыру в колючей проволоке, добраться до железной дороги, спрятаться под вагоном для скота и дождаться отбытия поезда. Если уж Графу Монте-Кристо удалось сбежать с проклятого острова, то и она вырвется отсюда.
Утро приносило осознание несбыточности этих мечтаний.
По ночам А-4116 вновь и вновь прокручивала в голове фантазии о платонической любви, которая была у нее в 17 лет и закончилась эмиграцией молодого человека. Теперь же А-4116 представляла себе сцены страсти, которых никогда не было, чувствовала прикосновение его рук, даже ощущала его запах. Как ни странно, ее муж никогда не появлялся в этих сексуальных фантазиях, хотя А-4116 очень скучала по Джо. Будь он здесь, такие хулиганы, как Марко и Вилли, не посмели бы подойти к ней.
Еще А-4116 начала замечать, что уже почти не в состоянии испытывать тревогу или жалость к окружавшим ее старухам, а их порой наивные вопросы раздражали ее все больше и больше. Теперь, если кто-то предлагал А-4116 помочь или просил ее об этом, она постоянно искала подвох. Отныне она доверяла только Китти, Гонзе, Гизе и тете Гелле, двоюродной сестре мамы, которую она встретила во втором блоке.
Но даже им она никогда не открывалась до конца. Причины в каждом случае были разные. Время от времени А-4116 навещала их, но, уходя, чувствовала себя еще более одинокой.
Есть хотелось почти все время, но из страха, что ее сочтут попрошайкой, она не часто ходила к Гонзе, хотя он был одним из немногих людей в лагере, кто никогда ничего не просил и уж тем более не ждал ничего взамен. Флирт, поцелуи и объятия давно стали здесь разменной монетой в борьбе за еду. А-4116 никого не осуждала, просто чувствовала, что пала еще не столь низко.
Она всегда любила тетю Геллу, но она была так похожа на Mutti, что ее постоянное присутствие было невыносимо. А-4116 всеми силами избегала ее исполненного благими намерениями интереса и заботы.
Она знала, что сейчас нужна Гизе больше, чем когда-либо, но часто не могла придумать, о чем поговорить с ребенком. Должно быть, Гиза это чувствовала, потому что они все реже гуляли вместе.
В глазах А-4116 даже Китти со своим страхом, который граничил с паранойей, стала другим человеком. Китти окружали пражские знакомые из свиты Сильвы, с которыми в прежние времена она не хотела иметь ничего общего, а теперь порой искала их общества.
Глава 16
Китти примчалась ко мне в барак, как только отменили карантин:
— Зачем ты приехала? Дурочка, ты что, не знаешь, что к 20 июня нас всех сожгут? Нужно было бежать, как только они арестовали Джо. Мы, декабрьские, живы только потому, что этим ублюдкам для их затеи нужно красивое круглое число, а после марта нас осталось немного. Ты не знала, что в честь Дня рождения Масарика они отправили в печь 3750 молодых заключенных? Им на смену пришли те, кого доставили в марте. Здесь никто не выживает. Максимум шесть месяцев, а потом — все. Зачем же ты приехала?
Я была уверена, что она сошла с ума. Это была уже не та подруга, которую я знала всю жизнь, та общительная девушка с прекрасными темными глазами, которые улыбались даже тогда, когда она была серьезной. Теперь же они ни секунду не останавливались. Пока Китти выдавала мне всю эту лишенную логики чепуху, ее взгляд непрестанно блуждал. Почему же Гонза не рассказал мне о том, что здесь происходит?
В этот момент меня охватило странное ощущение. Я уставилась на свою татуированную руку, и, словно плохо сфокусированная фотография, она медленно раздвоилась. Но татуировка была только на одной руке. Я попыталась сфокусироваться, но нас по-прежнему было двое. Я и А-4116. И я подумала: что эта бедолага здесь делает? Я же знаю ее. И мне ее жаль. Я буду присматривать за ней. Она так похожа на меня. — Послушай, я по глазам вижу, что ты мне не веришь, — сказала Китти, — пойдем, я покажу тебе кое-что.
А-4116 слезла с верхней полки и пошла за Китти по лагерю. Там, в отдалении, Китти указала ей на группу дымоходов, из которых валил дым, и впервые с момента прибытия она ощутила в воздухе странный запах, похожий на горящие кости и волосы.
А-4116 по-прежнему с недоверием сказала:
— Но ведь это невозможно. Откуда ты знаешь? Лагерь большой, может, они просто сжигают тела тех, кто умер своей смертью. Ты же знаешь, как немцы зациклены на чистоте. Кроме того, крематорию хватает работы с больными и стариками, которых в лагере полно.
— Ну конечно, а как ты объяснишь, что за одну ночь бесследно исчезли 3750 человек?
— Их могли депортировать. На дворе 1944 год. Существуют международные законы. Им ни за что бы не сошло с рук столь массовое убийство. И не забывай, что за этими стенами все еще есть мир, который может сделать с немецкими военнопленными то же самое.
— Черт, какая же ты наивная. Миру наплевать, что тут с нами делают — увидь они все это, и то не поверят. Прямо как ты. А твоя капо Нина. Почему, как ты думаешь, она и ее мать остались живы? Ее ухажер прошел через все круги ада, чтобы упрятать их в тифозном блоке, потому что ОН знал, что готовится, и знал, что тифозный блок не тронут. Они твои соседи. Иди и спроси ее.
Две девушки ходили по лагерной дороге и то и дело останавливались, чтобы поприветствовать старых друзей. А-4116 заметила, как сильно они изменились за два месяца после отъезда из Терезина. Исхудавшие, в своей одежде и обуви они напоминали статистов из постановки «Оперы нищих». Казалось, каждый сжимает в руках какой-то сверток и куда-то торопится. Поскольку мужчинам и женщинам дозволялось видеть друг друга только в это время дня, дорога была заполнена людьми. По обе ее стороны стояли семь бараков, а между ними затесалось отхожее место для женщин. Биркенау представлял собой четырехугольник, окруженный двойным рядом колючей проволоки под высоким напряжением. На одном конце стояли ворота с огромной надписью «ARBEIT MACHT FREI»[27]. За воротами дежурили эсэсовцы. С другого конца виднелась сортировочная станция. По обе стороны, на сколько хватало глаз, тянулись единообразные гигантские клетки.
Прозвучал Appell[28], и всем надлежало вернуться в свои бараки. Это была стандартная процедура, проводившаяся дважды в день. Она длилась от одного до трех часов, в зависимости от того, как быстро появлялся дежурный офицер. Обитатели каждого барака выстраивались на улице в ровные ряды по пять человек, а завидев офицера СС, вытягивались по стойке смирно. Капо докладывал о том, сколько человек присутствует, сколько больных и сколько умерло. Эсэсовец входил в барак, проверял сведения и пересчитывал оставшихся заключенных. А-4116 с отстраненным интересом наблюдала за происходящим и забавлялась отчаянными попытками капо и двух ее помощников, заместителя и писца, сохранять порядок в рядах — задача не из легких, особенно учитывая, что они имеют дело с людьми, не обученными военной дисциплине.
Когда ей шепнули, что в случае беспорядка ответственность ляжет на капо и весь лагерь будет стоять, пока все не приведут себя в надлежащий вид, сцена перестала казаться ей забавной. Капо тринадцатого блока, что находился прямо через дорогу, в пылу усердия приводил своих подопечных в строевой порядок при помощи кулаков и пощечин еще до прибытия офицера.
Она узнала его — это был Рихард, ее приятель по Терезину. Что с ним произошло? Она знала, что он был довольно суров, в команде играл за нападающего и был не очень разборчив в словах и выражениях. Но сейчас Рихард уже не контролировал жестокость. Она спрашивала себя, как он теперь относится к ее хорошей знакомой из Терезина, в которую когда-то был влюблен.
Appell закончился, и настало время пайка. Суп и небольшой кусок хлеба, чтобы продержаться следующие сутки. Кто-то сразу съедал его целиком, а кто-то аккуратно делил на три части и прятал остаток в небольшой сверток под соломенным матрасом. Темнело быстро. Свет погасили. День подошел к концу.
А-4116 лежала на койке с широко открытыми глазами и, несмотря на то, что не спала уже почти трое суток, заснуть она не могла. Образы сменяли друг друга как в каком-то безумном фильме. Дымоходы, люди в обносках, глаза Китти, дымоходы, вежливая улыбка Гонзы, дымоходы, Рихард бьет какого-то старика и кричит на него, колючая проволока, немецкие овчарки, дымоходы, Нина, лицо мамы, папа — где они теперь? — пока все это не превратилось в раскручивающийся перед ней пылающий огненный шар. Казалось, будто издалека до нее доносится мамин голос: «Ты должна выжить».
— Я выживу, — вслух сказала она. — Я выживу.
Глава 17
Как и следовало ожидать, А-4116 отправили на работу в швейный цех. Судя по униформе, которую присылали в починку, война для немцев шла не лучшим образом. В Терезине были лишь оторванные пуговицы и подкладки, а в Биркенау — зияющие дыры, которые требовалось залатать, и темные пятна, которые могли быть только следами крови. И все же униформу чинили для дальнейшего использования.
Эта работа отвлекала А-4116 от пустого желудка. По вечерам она порой выходила на прогулку вместе с Китти, чтобы в детском блоке, в котором жила Гиза, повидаться с Гонзой. Дети обожали его, вероятно, инстинктивно чувствуя присущую ему доброту. Мать Гонзы души в нем не чаяла, и это было взаимно, ведь отец Гонзы умер, когда он был еще совсем маленьким. Здесь, как и в Терезине, они всегда ходили рука об руку, и, несмотря на то, что Гонза был одним из самых красивых и завидных холостяков в лагере, ни одна девушка не смела приблизиться к нему. На самом деле он приехал в Освенцим добровольно, вслед за матерью. Он был одним из немногих, у кого лагерь не отнял душу.
А-4116 спросила его:
— Почему в ночь приезда ты не рассказал мне о дымоходах?
— И что бы это изменило? Было ясно, что вскоре ты и сама все узнаешь. Кроме того, я уверен, что мы выживем. Бог знает почему, у меня нет рационального объяснения, но я верю, что в этот раз все будет по-другому. Возможно, будет восстание. Может, мы спалим это место, но я уверяю тебя, что никто больше покорно не пойдет в газовую камеру, распевая гимн, как это было в марте. Мы слишком молоды, чтобы сдаваться и умирать без боя, и до этого проклятого срока мы что-нибудь придумаем. Просто помалкивай и будь начеку. Вокруг полно шпионов. Не доверяй никому, даже тем, кого давно знаешь. Здесь люди меняются.
Задумавшись, А-4116 вышла на солнечный свет и направилась к блоку Китти.
— Ты только посмотри, кто идет. Nazdar!
Напротив А-4116 возникли, улыбаясь, двое молодых людей, с которыми она танцевала в Праге еще девочкой. Один из них когда-то работал продавцом в магазине ткани.
— Все так же хорошо одета, — сказал Вилли.
— Да и муж как раз в отъезде, — вставил Марко.
— Как вам наша милая деревушка?
— Спорим, если бы я был таким же умным, как ты, то ни за что не дал бы крипо обчистить меня. Что тебе удалось сохранить?
— Не так уж и много. Так, пару наручных часов, но я не собираюсь их продавать, если вы за этим.
— Если ты прячешь их под матрасом, то не долго им осталось там лежать, — сказал Марко, — рано или поздно они их найдут.
— Не беспокойтесь обо мне. Они хорошо спрятаны, и я жизнью клянусь, что уж ВАМ-то я точно не расскажу где. До встречи.
А-4116 продолжила путь в четвертый блок, где капо была Сильва, одна из пражских красавиц. Она всегда была страшно глупой и избалованной девчонкой, и теперь Сильвия относилась к своим обязанностям серьезно и управляла блоком, словно большим герцогством, а с заключенными обращалась как с верноподданными. Как ни странно, многие, казалось, подыгрывали ей.
Ее рыцарем и любовником был Хайни, капо из другой части Освенцима, который регулярно привозил в Биркенау продукты. Он был преступником, родом из Гамбурга и отбывал 99 лет за вооруженное нападение. Если забыть об этой стороне его личности, он был добрейшей души человек. Любимец эсэсовцев, он частенько бывал на их попойках. Обладая врожденным талантом дипломата, он вытягивал из них планы и намерения относительно Биркенау.
Хайни был одним из тех, кто рассказывал не только о лагерных делах, но и о событиях на фронте. К счастью, он дружил с некоторыми заключенными-мужчинами, потому что его известия в пересказе Сильвы часто искажались до неузнаваемости.
Китти предложила А-4116 поговорить с Сильвой о переезде в ее блок, но, пробыв там десять минут, она тактично отказалась, решив остаться в двенадцатом блоке с Ниной и старушками. Конечно, там ей будет довольно одиноко, но все лучше, чем стать еще одной фрейлиной при этом нелепом дворе.
Любопытным в Биркенау был и выбор капо. Ими становились молодые заключенные. Поговаривали, что эсэсовцы предпочитали иметь дело с людьми с красивыми лицами и хорошими фигурами. Особенно женскими. При выборе мужчин обращали внимание на их умение играть в футбол. Эсэсовцы любили смотреть матчи, особенно когда ленились играть сами или были слишком пьяны. В крипо после пристального наблюдения отбирали только самых надежных.
Отхожее место тоже стоит того, чтобы о нем упомянуть. Это было лагерным местом встреч, особенно в скверную погоду и рабочие часы. Просто яма, огороженная с каждой стороны досками четыре на четыре, одна — для мужчин и одна — для женщин. Перегородки между ними не было. Чтобы не упасть, нужно было обладать неплохим чувством равновесия. Постепенно мы научились узнавать друзей по голым задам. О туалетной, да и любой другой бумаге оставалось только вспоминать. Рядом с досками стояли жестяные раковины с водопроводными кранами — вот и все санитарные удобства для десяти тысяч заключенных. Вода из раковин стекала в канаву. Все это представляло собой очень эффективное устройство.
Однажды ночью, все еще желая узнать как можно больше о мартовских событиях, А-4116 пришла к Нине:
— Как так получилось, что ты и еще несколько человек из декабрьских ссыльных все еще здесь?
— А ты разве не знаешь, что у нас с матерью был тиф? Все очень просто. И я не хочу об этом говорить. О чем ты еще хотела спросить?
— Почему в Биркенау голова обрита лишь у одной женщины, а в других лагерях — у всех?
— В Освенциме все, кроме капо и заключенных Биркенау, должны сбривать волосы. Но Сара, капо второго блока, — это особый случай. Забавно, если ты еще в состоянии посмеяться над тем, что с ней произошло. Ты же знаешь, как здесь трудно уединиться с мужчиной, даже если ты — капо. Ну, Сара с мужем и решили, что кухня послужит отличным прибежищем для занятий любовью после утреннего appell. И все было прекрасно, пока один эсэсовец не решил устроить внезапную проверку кухни. Ее муж хромал еще несколько недель, а ей пришлось сбрить волосы. Но ты поймешь, что, когда дело доходит до собственных развлечений, немцы очень изобретательны. Возьмем детей. Мальчиков двенадцати-пятнадцати лет. Это катастрофа, если они симпатичные. Ни один расовый закон Гитлера не запрещает им держать мальчиков в своих казармах, кормить их там всякими сладостями и разрешать делать с другими заключенными все, что им вздумается. Главное, чтобы мальчики были голубоглазыми блондинами. А когда эсэсовцы наиграются с ними, то вешают или расстреливают ради удовольствия, но чаще всего просто отправляют в мужской барак, где с ними невозможно справиться. Эдди, брат Сильвы, — «петушок», так называют этих мальчиков.
Уже поздно. Есть хочешь? Возьми кусочек салями, но чтоб никто не видел. Иди спать. Иди.
Глава 18
На другое утро, еще до перерыва на суп, в мастерской появился Эдди. Он встал перед А-4116 и сказал:
— Тебя вызывает крипо Шлесингер. Пошевеливайся.
Прибыв на место, А-4116 обнаружила растянувшегося за столом клоуна в полосатой робе.
— Думаешь, сможешь перехитрить меня? Где те швейцарские часы? Ты хоть понимаешь, что прятать ценности от властей — незаконно. Понимаешь?
— Конечно, понимаю, и я ничего не прячу. Если вы мне не верите, то почему бы вам не отправить кого-нибудь осмотреть мою койку? Или обыщите меня прямо сейчас.
— Ты лгунья и сама это прекрасно знаешь, но я тебя проучу. Для начала мы сбреем тебе волосы, и, может быть, ты вспомнишь правду!
Чем дольше он выкрикивал угрозы, тем больше краснела его бритая голова. Но тут дверь отворилась, и в комнату вошли Вилли и Марко, ее бывшие танцевальные партнеры. В руках у них были украшения, которые они нашли у одной старушки из блока Нины, куда их отправили искать сокровища А-4116. Между ними разгорелся спор о том, как они разделят награбленное. Осознав, что о ней все забыли, А-4116 выскользнула за дверь и вернулась в мастерскую, радостно поглаживая свои локоны. Оставалось только надеяться, что голова Шлесингера остынет, и он оставит ее в покое.
После этого происшествия А-4116 закрылась в собственном, населенном людьми из прошлого, мирке и принялась вынашивать дикие фантазии о побеге. Из-за этой отстраненности она снискала репутацию высокомерной особы.
В часы перед отбоем А-4116 разрабатывала тщательный план побега: ей нужно раздобыть кусачки с изоляцией, проделать дыру в колючей проволоке, добраться до железной дороги, спрятаться под вагоном для скота и дождаться отбытия поезда. Если уж Графу Монте-Кристо удалось сбежать с проклятого острова, то и она вырвется отсюда.
Утро приносило осознание несбыточности этих мечтаний.
По ночам А-4116 вновь и вновь прокручивала в голове фантазии о платонической любви, которая была у нее в 17 лет и закончилась эмиграцией молодого человека. Теперь же А-4116 представляла себе сцены страсти, которых никогда не было, чувствовала прикосновение его рук, даже ощущала его запах. Как ни странно, ее муж никогда не появлялся в этих сексуальных фантазиях, хотя А-4116 очень скучала по Джо. Будь он здесь, такие хулиганы, как Марко и Вилли, не посмели бы подойти к ней.
Еще А-4116 начала замечать, что уже почти не в состоянии испытывать тревогу или жалость к окружавшим ее старухам, а их порой наивные вопросы раздражали ее все больше и больше. Теперь, если кто-то предлагал А-4116 помочь или просил ее об этом, она постоянно искала подвох. Отныне она доверяла только Китти, Гонзе, Гизе и тете Гелле, двоюродной сестре мамы, которую она встретила во втором блоке.
Но даже им она никогда не открывалась до конца. Причины в каждом случае были разные. Время от времени А-4116 навещала их, но, уходя, чувствовала себя еще более одинокой.
Есть хотелось почти все время, но из страха, что ее сочтут попрошайкой, она не часто ходила к Гонзе, хотя он был одним из немногих людей в лагере, кто никогда ничего не просил и уж тем более не ждал ничего взамен. Флирт, поцелуи и объятия давно стали здесь разменной монетой в борьбе за еду. А-4116 никого не осуждала, просто чувствовала, что пала еще не столь низко.
Она всегда любила тетю Геллу, но она была так похожа на Mutti, что ее постоянное присутствие было невыносимо. А-4116 всеми силами избегала ее исполненного благими намерениями интереса и заботы.
Она знала, что сейчас нужна Гизе больше, чем когда-либо, но часто не могла придумать, о чем поговорить с ребенком. Должно быть, Гиза это чувствовала, потому что они все реже гуляли вместе.
В глазах А-4116 даже Китти со своим страхом, который граничил с паранойей, стала другим человеком. Китти окружали пражские знакомые из свиты Сильвы, с которыми в прежние времена она не хотела иметь ничего общего, а теперь порой искала их общества.