Военный чиновник

Заехал в банк, получил еще 20 тысяч в рублях со своего счета, заказал с другого, дедова счета 10 тысяч конвертированных мной из русских ассигнаций франков золотыми монетами: половину по 10, половину по 20 франков. Также заказал по остатку из казенных денег 30 тысяч талеров по 95 копеек за талер Марии-Терезии 1780 года[105] (именно такой курс и существовал), что меня удивило, так как в талере было на 8 граммов серебра больше, чем в русском рубле. В Стамбуле, а тем более в Порт-Саиде, меняла бы мне обменял рубли (не ассигнации, за них бы вообще не больше полтинника серебром за бумажный рубль дали), а русские серебряные монеты на вес серебра, то есть, купив у него талер, я бы потратил 1,2, а то и 1,3 рубля, а не 0,95 за талер! Исключительно выгодная операция, похоже, в Российской империи Государственный банк установил принудительный курс обмена австрийского талера, ниже цены содержащегося в нем металла…

– А как у вас с золотом?

– В чем изволите получить, в слитках, в золотых монетах: русских рублях, английских соверенах, французских франках, немецких марках, вот долларов САСШ не держим-с, непонятная валюта… Лаж[106] самый большой для английских монет, потом франки, дальше марки.

– А лобанчики у вас есть, то есть дукаты русской чеканки.

– Остались-с, хотя в Европе расплачиваться ими нельзя-с, но я так понимаю, вы к дикарям едете, – заговорщицки наклонился ко мне клерк, – потому и талеры берете, и бумажных ассигнаций вам не надо. Есть у нас в закромах «известная монета»[107], как не быть, ее же пытались на внутренний рынок по 3,5 рубля пустить. Помните у Некрасова: «рублевиков, лобанчиков полшапки насуют». Мы ее по весу продаем, изымаем помаленьку у населения и на вес в переплавку, еще ювелиры берут, там золото качественное, лучше нидерландского. А лажа на нее почти нет, идет как золотой лом, по весу.

Россия почти сто лет чеканила золотые монеты точь-в-точь как выглядела другая торговая монета – нидерландский дукат, на лицевой стороне которой был изображен рыцарь в латах, держащий в латной перчатке пучок стрел, поэтому монету называли «арапчиком» – считалось, что воин – это араб, то есть «арап», или «лобанчиком» – от слов «забрить лоб в солдаты», раз воин – значит, забрили лоб, лобанчик, «пучковым» – это понятно, от пучка стрел. В официальных финансовых документах она стыдливо именовалась «известной монетой», и этими золотыми оплачивались экспедиции русского флота за границей, италийский поход Суворова, а самая массовая чеканка была проведена при Александре I для оплаты заграничного похода русской армии, да и братец его, Николай I, выдавал в войска, участвующие в походах в Венгрию и Трансильванию, именно дукаты, чеканившиеся на Санкт-Петербургском монетном дворе, причем часто монеты несли обозначения года, когда Нидерланды вообще не чеканили этой монеты. Почему так происходило, да потому, что все знали, как выглядит голландский дукат, а как выглядит русская монета, не знали, вертели в руках, менялы брали ее с большим лажем, а на дукат он был минимальный. В конце концов, голландцы выразили протест, и при Александре-освободителе, отце нынешнего императора, чеканку «известной монеты» прекратили. Мне нужно было золото, причем хорошей пробы, а на русских дукатах проба часто была чуть выше, чем на голландских, и вес отличался хоть чуть-чуть, но в большую сторону и никогда не меньше. Поэтому на остаток русских рублей на счете я заказал четыре с половиной тысячи лобанчиков. Еще заказал двадцать русских монет по рублю и двадцать золотых десяток, те и другие с профилем Александра III и двуглавым орлом на оборотной части, на случай, если кто из абиссинских вельмож попросит показать, как выглядит русская монета, не забирать же потом монетки у него – придется оставить как подарок, поэтому попросил новенькие и блестящие русские монетки, не потертые в процессе оборота, чтобы выглядели так, как только что из-под пресса. Клерк обещал все подготовить в течение двух дней.

Пришел вагон с припасами, снаряжением, продуктами и фуражом. Титыч стал все проверять, в помощь ему отрядил Павлова (он в наряды не ходил, как казначей и каптер) и старшего урядника семиреков, Нефедыча, который выполнял те же функции у казаков. Все прибывшее делилось поровну. Казак сначала уперся, зачем вам фураж, у вас и лошадей-то нет. Павлов позвал меня на помощь, и я объяснил казаку, что мы будем закупать или нанимать ослов на месте, а их кормить придется, и ослиная орава будет в два раза больше, чем у вас лошадей. Кстати, я что-то не видел бричек среди привезенного добра, надо ведь лошадок прикупить для них, за свои-с. Брички нашлись в разобранном состоянии, и мы не стали их собирать, Павлов и Нефедыч сказали, что все на месте, вместе с запасными колесами, поэтому демонстрацию тачанок отложим на время после прибытия. Попросил интенданта вместе с каптерами посмотреть лошадок здесь, на следующий день они уехали смотреть и вернулись расстроенные: просят по 120 рублей за лошадь, и Нефедыч говорит, что они в пустыне сдохнут. Попробуем купить у местных, не может быть, чтобы там лошадь была дороже, уж за 120 талеров как-нибудь сторгуемся. Вроде все сошлось по снаряжению, даже открыли по банке консервов попробовать – вполне съедобно.

С хранением продуктов тоже возникли проблемы. Дело в том, что в здании казарм ранее размещались зерновые склады купца Сабанского, отобранные у него за участие в польском восстании 1831 года. Еще со времени зерновых складов здесь жили крысы, вытравленные разве что при эпидемии чумы 1837 года (и то подозреваю, что не все, «племенное стадо» осталось), поэтому все продовольствие складывалось вверху, так чтобы грызуны туда не добрались (добрались все равно!), а патроны и пулеметы их мало интересовали. С крысами пытались бороться: отрава крыс не брала, покусанные коты-крысоловы разбежались, та же участь постигла фокстерьера, обученного охоте на грызунов, предлагали даже вырастить из крысы «крысоеда», посадив несколько крыс в железную бочку, чтобы они поедали друг друга, пока не останется один «крысоед», кончилось тем, что крысы в бочке банально издохли.

В конце концов, доведенный до отчаяния живучестью крыс интендант приказал обшить ящики с крупами, сухарями, галетами и мукой жестью, а консервные банки и так крысы не проедали. Выбирать не приходилось, других подходящих зданий казарм со складами не было, да и казармы специально для размещения войск в Одессе еще только начали строиться. Обшитые жестью ящики с продовольствием пригодились во время морского путешествия, иначе корабельные крысы попортили бы нам немало продуктов, так что потом все вспоминали интенданта добрым словом, а сейчас казачки, раскраивая листы жести, его тихо материли. На упакованные ящики поверх рогожи краской наносилась маркировка, что внутри находится, это также, как показал дальнейший опыт, сильно облегчило нам жизнь потом, когда груз несколько раз «перетасовывался» местными грузчиками. С синей полосой были подарки, с зеленой – оружие. Маркировкой занимался интендант, в особую тетрадь он записывал содержимое ящика и его вес. Естественно, ящики с цветной маркировкой потом опечатывались изнутри, по обвязанному шпагату, потом еще раз поверх рогожи и хранились отдельно, за ними был постоянный пригляд и охрана.

Груз уже превысил 2500 пудов, и практически все стандартные ящики были заполнены. Караван потребует около 300 мулов, французы обещали посодействовать их закупке у местных, якобы мул поднимает около 10 пудов и более. Выходит, что этот неспособный к размножению потомок осла и лошади – ни разу не видел этих животных, поэтому не могу сказать сам, а полагаюсь на мнение экспертов, – грузоподъемнее, чем вьючная лошадь?

Отправил из штаба округа телеграмму Обручеву, доложился по личному составу: все прибыли, потерь больными и ранеными нет, по списку 7 офицеров, 117 нижних чинов, 1 отставной поручик – командир добровольцев, 40 добровольцев, врач и фельдшер. Интендант возвращается в Петербург, посадив нас на пароход.

Больных, раненых, числящихся в бегах нет.

Все заказанное вооружение, амуниция, продовольствие и фураж получены в надлежащем порядке. Проведена их упаковка во вьючные ящики.

Завтра забираю деньги из банка, жду представителя с подарками негусу, князьям и их женам. Когда объявят о вручении знамени и где это состоится? Какую форму мне надеть для представления генерал-губернатору?

Вечером пришла телеграмма: «Подарки с представителем от Министерства двора отправлены. Проводы и молебен через десять дней, в воскресенье. Пароход Доброфлота «Орел» высадит миссию в Джибути. Пока будьте в форме по военному ведомству. Дипломатическую можете надеть по прибытии при встрече с французским консулом. Интендант остается вместе с миссией».

Утром собрал свой штаб, объявил о дате отплытия. Присутствовали все командиры и доктор с интендантом. Сказал, что в следующее воскресенье возле парохода будет вручение знамени миссии, потом молебен, в заключение торжественной части пройдут артиллеристы строем и проедут казаки.

– Поэтому приказываю: провести строевые учения и привести в порядок парадную форму, начистить оружие, чтобы блестело, не говоря о сапогах. Лошадки должны быть как на картинке, вычищены, гривы и хвосты равномерно подровнять. Всех нижних чинов подстричь, а то некоторые выглядят как разбойники с большой дороги, это больше к вашим казакам, господин подъесаул, относится, да и среди артиллеристов многие заросли, не правда ли, господин барон? Добровольческий отряд хоть маршировать и не будет, но стоять будет в первых рядах и на фото попадет, поэтому, господин Львов, приказываю вам лично проследить за внешним видом вверенного вам отряда и обеспечить образ лихого добровольца, которому сам черт не брат, а то распустились тут, ходят без ремней, как бабы беременные. Нужны деньги на цирюльника – возьмете у артельщика Павлова. Всё, все свободны. Аристарх Георгиевич, а вас прошу остаться (ну прямо Мюллер со Штирлицем, подумал я, хотя «Ермак Тимофеевич» на утонченного и интеллигентного Тихонова походил, как я на балерину).

– Аристарх Георгиевич, я сейчас поеду в банк за деньгами для миссии, выделите мне четырех конных казаков и урядника для охраны. Казаки с винтовками, пусть получат по две обоймы боевых и урядник с заряженным револьвером. Только чтобы стрелки были хорошие, а то ведь город, понимаете, уж если стрелять придется, так чтобы в цель, а не по обывательским окнам.

Так и сделали: взяли большую подрессоренную пароконную пролетку, в которой сидели я и Павлов, он считает хорошо, а я – нет. Мы прошли в банк, урядник остался у дверей, казаки, не слезая с коней, ждали у пролетки, один из них держал в поводу коня урядника. Я предъявил бумаги, стали считать и упаковывать деньги в банковские ящики. Талеры были совершенно новенькие и блестели, может, их тоже у нас чеканят? Дукаты тоже незатертые, в обороте почти не были – их принял по весу. Забрал и свои франки и рубли. Я попросил, чтобы после укладки мешки обшили рогожей на наших глазах, Павлов принес достаточное количество упаковки. Потом двое казаков спешились и проследили, как служащие укладывают в пролетку ящики, мы трое – я, урядник и Павлов – вышли из банка и только собирались сесть в пролетку, как подлетели две брички и оттуда выскочили четверо с револьверами и криками: «Это гоп-стоп, всем рожей в землю и затихариться». Огонь открыли одновременно с двух сторон: я, урядник и один из бандитов, потом присоединились выстрелы из винтовок и еще револьверные выстрелы, все заволокло дымом (я-то стрелял из «Штайра», там порох бездымный, вот «Смит-и-Вессон» урядника, не говоря уже о бандитах, давал клубы дыма, как от паровоза). «Когда дым рассеялся», нет, не «Грушницкого на обрыве не было»[108], а было следующее: у моих ног сидел, держась за левое плечо, Павлов, по рукаву его «песочника» быстро растекалось кровавое пятно, в пыли валялся и выл один из нападавших, еще один лежал на дороге неподвижно, казак держал за ворот третьего, придавив его к седлу, а другой казак вязал ему руки собственным ремнем бандита, и тот причитал: «Дяденька, как же я без штанов пойду, они же свалятся без ремня». Что ему отвечал казак, я не слышал, поскольку занялся раненым Иваном Петровичем. Пришлось попросить позаимствовать с трупа еще один бандитский ремень, которым я перетянул руку, остановив кровотечение из перебитой артерии. Тут раздались трели свистков, – на выстрелы сбегалась одесская полиция. Я представился, рассказал, что случилось, попросил быстрее отправить раненого в больницу. Один из городовых остановил извозчика, и я велел казаку, который не участвовал в перестрелке, сопроводить раненого, узнать, куда его положили, и сообщить нашему доктору в гостиницу «Лондон». Пока отправляли раненого Ивана Петровича, пристав опросил урядника и оставшихся казаков, составил протокол, мы расписались (я не забыл прочитать – кратенько, но все верно, мы защищались от банды налетчиков). Пристав вызвал тюремную карету, а нас отпустили, узнав, где расквартирована экспедиция. Я сообщил приставу, что через воскресенье назначено наше отправление и смотр в присутствии командующего округом графа Мусина-Пушкина, надеюсь, все формальности будут закончены к этому времени. Задерживать экспедицию нельзя – все на контроле у генерала Черевина, а он докладывает непосредственно государю. Это произвело неизгладимое впечатление на пристава, и он выделил нам двух городовых, которые сели в коляску по бокам от меня, и мы тронулись в обратный путь. Со стороны это смотрелось так, как будто полиция в сопровождении казаков везет опасного преступника.

Казаки занесли ящики с деньгами в оружейную, вскрыли упаковку, переложили банковские упаковки в наши стандартные, со стальным листом внутри, опечатали, затем обшили рогожей и вновь опечатали, на этих ящиках нанесли маркировку красной полосой. Пока занимались денежными делами, вернулся доктор, сказал, что кость не задета, пулю достали, рану обработали, засыпали СЦ, магистральная артерия не задета, кровило из боковой веточки, которую пришлось перевязать. В общем, старик Павлов еще легко отделался, если не будет осложнений, через неделю его можно будет забрать и перевязывать здесь, а кожные швы потом доктор сам снимет.

Потом огорчил интенданта, показав ему телеграмму, из которой следовало, что он остается вместе с миссией ввиду большого количества груза. Титов было начал возмущаться, но я сказал, что сделать ничего не могу, я не просил об этом, решайте со своим начальством. Видимо, он подумал над своими карьерными перспективами в случае отказа и не стал беспокоить начальство. В душе я был рад, что Титыч останется, так как увидел его деловые способности. Он отпросился купить в офицерском магазине кое-какие принадлежности для походной жизни, я сказал, что из того, что есть, он может рассчитывать на наши запасы, вплоть до оружия, так что вооружаться не надо, конечно, если его устроит табельный армейский револьвер. Также попросил его купить две пары петлиц статского советника по дипломатическому ведомству: одни для такого сюртука, как на мне сейчас, другие – белые для летнего мундира. Увидел, что интендант удивился, но ничего не спросил.

– И еще, секретное задание, кроме вас никому не могу поручить, Михаил Титыч, – сказал я заговорщицким тоном, – можете привезти в отряд питьевой спирт в жестянках по ведру? Таких жестянок понадобится штук пять, но никто об этом знать не должен. Обязательно чистый питьевой, такие луженые жестянки бывают на водочных заводах. Скажете, сколько стоит, и деньги я вам выдам.

Интендант пообещал, что все сделает.

Через пару дней вместе с доктором навестил раненого Павлова. Он выглядит бодро, лихорадки никакой нет, оставили ему фруктов, пусть витамины ест, и пожелали выздоровления. Лечащий врач сказал, что состояние раны не вызывает опасений, больной идет на поправку, и он сам теперь увидел волшебное действие СЦ. «Так в чем проблема, – сказал я, – закупайте!» Дал адрес завода в Купавне, или через представительство фирмы «Степанов» в Киеве, оттуда поближе.

Вечером вышел на Николаевский бульвар[109], подышать воздухом. Пошел от Думской площади к центру бульвара, намереваясь дойти до Воронцовского дворца и вернуться по Екатерининской улице. Публика была самая разношерстная, мне показалось, что больше всего было гимназистов в серых тужурках и брюках, в фуражечках с гимназическим гербом. Они носились друг за другом, видимо и создавая эффект своего присутствия везде. Чинно прогуливались под ручку парочки, но тут же стояли возле стен домов размалеванные девицы самого что ни на есть облегченного поведения. То и дело навстречу попадались матросские компании, в основном иностранцы, и чаще всего звучала французская речь – может быть, потому что подвыпившие матросы, а большинство из них говорило на этом диалекте, громко переговаривались между собой, забивая своим гомоном и гоготом все остальные звуки. Я припомнил, что Одессу называют «Русский Марсель», теперь мне стало понятно, почему. Дошел до памятника герцогу де Ришелье, отличившемуся при штурме Измаила и назначенному губернатором уже восемь лет как существовавшей Одессы, поэтому основателем города, как принято считать, легендарный дюк не является. Посмотрел на порт, откуда нам скоро отплывать, вечером там светили прожектора десятка транспортных судов, стоявших у пирсов. Порт – сердце этого города, и он дает ему жизнь, отсюда привезенные из-за границы товары расходятся по России, здесь же загружаются иностранные сухогрузы русским зерном, лесом, пенькой, еще чем-то там, но не станками, приборами и прочей высокотехнологической продукцией, ее мы ввозим, а вывозим сырье, и пока это происходит, никакого технологического прорыва и индустриальной революции здесь не произойдет. Пока я так размышлял, в бок мне уперлось что-то острое, и незнакомец в соломенной шляпе и клетчатом пиджаке крепко притиснул мой локоть, а с другой стороны то же сделал неприметный парень в кепке. С виду мы производили впечатление встретившихся друзей, обсуждающих, куда бы пойти пропустить кружечку пива.

– Слушай сюда, фраер, – сказал тот, что в шляпе (Кого же он мне напоминает? Ах да – Бубу Касторского!). – Мы тебя срисовали, ты из тех, что завалили на гоп-стопе Сеню Хрипатого. Так вот, фраерок, исчезни отсюда, а то перо в бок, и ты на небеси. Да не дрожи, Хрипатый мне не кент, а то бы и базарить с тобой не стал, просто серьезные люди тебе это велели передать.

После этого они мгновенно исчезли, растворившись в толпе, причем вроде как ушли в разные стороны. Я огляделся, возле памятника маячил городовой, и что я ему объяснять буду? Кричать «караул, грабят!», так вроде никто не грабит, где злоумышленники, кто их видел? Только дураком себя выставлю. Как-то настроение испортилось, улица сразу стала казаться грязной, заплеванной семечками (собственно, так оно и было, это мое мажорное настроение позволяло не замечать грязноватую Одессу). Взял извозчика и поехал домой, когда приехали, обнаружил отсутствие бумажника, не иначе парень в кепочке постарался, хорошо еще, что там всего-то около пятидесяти рублей было, как здесь говорят: «Господи, спасибо, что ты взял деньгами!» Недоверчивый извозчик поднялся до квартиры, и мой денщик, Иван Ефремович, дал ему два двугривенных. Извозчик стал просить добавить до полтинничка, но Иван Ефремович, спросив, откуда я ехал, сказал, что еще много дал, тут рядом – и двугривенного хватило бы, тем более что, вон, барина обокрали тут у вас, нехристей, и вытолкал извозчика взашей.

На следующий день пришел следователь, коллежский асессор, расту, значит, до этого мной титулярные советники занимались. Он еще раз расспросил обстоятельства, сказал, что они вышли на след наводчика, оказывается, это телеграфист в штабе округа, знакомый налетчика Сеньки Хрипатого, которого я грохнул при налете. Вот как, я вспомнил, что передавал телеграмму Обручеву со словами «завтра получу деньги…», ну а установить наблюдение за банком, когда к нему подъедут люди из экспедиции, – это дело техники. Следователь показал пулю, вынутую из трупа, и сказал, что таких еще не видел, и попросил дать посмотреть пистолет, из которого я стрелял. Продемонстрировал ему «Штайр», вытащив обойму. Следователь уважительно посмотрел на табличку «От генерала артиллерии» и вернул оружие, попросив дать ему один патрон, что я и сделал (с большим трудом я нашел в Петербурге подходящие патроны с бездымным порохом к «Штайру» за совершенно бешеные деньги, но где-то пять десятков их у меня еще оставалось). Он сказал, что мне полагается ценный подарок в награду за поимку банды Хрипатого, два выживших налетчика сдали всех с потрохами сразу, когда полицейские стали им по очереди говорить, что «А вот твой подельник нам сдал такого-то и ему послабление выйдет, а тебе лет 25 дадут каторги, а на Сахалине тачку больше пяти лет еще никто не толкал». Беда только, что телеграфист в бега ударился, но ничего, и его поймают, куда он денется…

– Мне награды не надо, – сказал я, – а вот наградите лучше урядника Свищева Матвея Ефимовича, он ведь тоже в бандитов стрелял, и неизвестно, кто из нас попал, это вы и я знаем, что пуля в Сенином сердце от «Штайра» была. И раненого в перестрелке Павлова Ивана Петровича, скажем, за то, что он меня собой закрыл. А что, казаки не стреляли?

– Нет, стволы винтовок пристав еще на месте проверил – чистые они были, – ответил следователь, – не успели казачки ваши, Александр Павлович, винтовки-то еще стащить и затвор передернуть надо. А то, что еще одного налетчика они задержали, так это когда третий налетчик убегать стал, увидев, что вы главаря завалили, а урядник ранил второго бандита.

Следователь зашел еще раз, а с ним прибыл коллежский советник по уголовным делам Управления полиции Одессы.

Перед строем он вручил уряднику Свищеву серебряные часы «За храбрость при задержании опасного преступника» от полицмейстера Одессы с соответствующей грамотой. Полицейский объявил, что точно такие же часы вручены сегодня в городской больнице охотнику[110] Павлову Ивану Петровичу. После команды «вольно» казаки обступили урядника, и тот с гордостью показывал им гравировку на подарке.

Полицейский чиновник поблагодарил меня от полицмейстера и от себя лично, сказав, что они-то знают, кто на самом деле бандита завалил. Телеграфиста поймали, но он оказался идейным, заявив, что свою долю борцам за народное счастье предназначал, и книжечки у него нашли на квартире политические – всякие там манифесты и листовки, так что им теперь жандармы занимаются, а уголовное дело закрыто. Пожелал нам удачи, сказал, что с детства сам мечтал о дальних краях, а теперь вот бандитов приходится ловить.

Накануне дня отплытия встретил на вокзале чиновника для особых поручений ЕИВ Министерства двора в ранге статского советника, с ним прибыло двое вооруженных жандармов, сопровождавших ящики с грузом, всего пять больших ящиков, весом не меньше трех-четырех пудов каждый, судя по тому, как коллеги прибывших жандармов грузили их в закрытую карету. Из этого я сделал вывод, что они повезут их не в казармы, а куда-то еще, и отрядил одного из казаков вернуться в казарму и предупредить, что высокий гость, возможно, посетит расположение миссии, ну, в общем, чтоб на койках не валялись, пол был чистый и встретили как положено, но без лишней показухи. Казак все понял и мгновенно исчез.

– Ваше высокородие, простите, пожалуйста, куда прикажете доставить ценности, – почтительно обратился я к чиновнику, – я просто не ожидал такого количества груза.

– Не беспокойтесь, Александр Павлович, груз будет размещен под охраной в жандармском управлении, – ответил питерский посланник. – Завтра его доставят прямо к пароходу, и вы примете все по описи, а сейчас я бы хотел ознакомиться с состоянием основного груза.

Предложил заехать в гостиницу «Лондон», позавтракать, заодно и забрать с собой офицеров, которые там живут, а потом всем вместе поехать в казарму. Однако мое предложение было отклонено.


– Не стоит беспокоиться, Александр Павлович, я не голоден и хотел бы узнать о настроении в отряде без начальственных глаз ваших офицеров. Жандармы сами знают, что им делать, поэтому поехали к вам.

Пришлось подчиниться, хорошо еще, что урядник до этого велел извозчику ехать не спеша, кружной дорогой.

Я сказал чиновнику, что совсем уж без офицеров не получится, так как казаки живут все вместе, на биваке, как они говорят. Мы неспешно ехали, день был теплый, погожий, вообще, местные говорили, что октябрь и начало ноября в этом году удивительно теплые. Ага, это и есть тот самый «неурожай» 1891/92 года, засуха это.

Наконец, приехали. Нас встретил бравый подъесаул, гаркнувший «смирно» так, что местные галки тут же взвились в воздух (как бы не «забомбардировали» мундирчик-то приезжему чиновнику своим дерьмом).

– Ах, оставьте эти формальности, есаул, – махнул рукой в перчатке «превосходительство» (так Нечипоренко польстил питерцу).

Прошли по казарме, молодцы, везде порядок, койки заправлены, личный состав аккуратно стоит рядом, даже мои охотники подтянулись.

– А это что за иностранная армия? – спросил чиновник для особых поручений. – что-то я такой формы не припомню, да еще эти шляпы!

– Это, Александр Георгиевич (вспомнил все-таки имя-отчество, каким приезжий представился), форма, разработанная мной для собранных и экипированных за мой счет добровольцев-охотников.

– Интересно… скажи-ка, братец, – обратился чиновник к купавненскому добровольцу, – нравится тебе эта форма, удобная ли?

– Так точно, ваше превосходительство, нравится. Износу ей не будет, карманов много и работать в ней сподручно, не тянет и не жмет нигде.

Потом Александр Георгиевич обратился ко мне и сказал, что он много слышал обо мне как об изобретателе, но вот как о законодателе армейской моды – не ожидал: «Впрочем, неизвестно, как она пройдет проверку африканскими условиями, вот вернетесь, тогда и видно будет. Но государю доложу».

Посмотрел склад, остался доволен образцовым порядком и тем, что все промаркировано, спросил, что за цветные полосы, и почему решетка с тремя замками. Я объяснил, что у каждого подразделения – свой ключ, и открыть решетку с особыми ценностями и оружием могут только одновременно три ответственных лица. Так уж повелось – на самом деле все пошло оттого, что хозяйственный хохол Михалыч, он же старший фейерверкер Подопригора, выступил категорически против того, что еще кто-то может хозяйничать в его отсутствие в артиллерийском имуществе, и повесил свой отдельный замок. Тогда и остальные каптерщики поступили так же. Я только приветствовал это, когда под охрану поступили денежные ящики, все же договориться троим, да еще и часового взять в долю, стараний надо приложить куда как больше. Тут появился интендант Титов, представился, и я с удовольствием передал ему объяснения по грузу. Дошло до того, что вскрыли один денежный ящик, посмотрели аккуратно уложенные стопками талеры, пересчитали, по бумагам все сошлось, опечатали вновь. Чиновник подошел ко мне, сказал, что, по словам интенданта, это ваша идея поменять русские рубли на австрийское серебро, да еще вековой давности. Я объяснил почему, сделав упор на то, что в Стамбуле или Порт-Саиде с меня бы взяли за размен рублей больше, а русский рубль все равно шел бы по весу, так как ни абиссинцы, ни сомали его не знают, при этом чиновник удовлетворенно покачал головой.

Ночью «Орел» встал под погрузку, под присмотром казаков и жандармов (интендант доложил о погрузке проверяющему, и тот распорядился о безопасности военного груза). Казакам надо было тоже выспаться хоть немного перед смотром, чтобы с седел не попадали, поэтому помощь жандармов была очень кстати, да и зевак ночью поменьше. Еще с вечера артиллеристы перевезли на причал свое имущество (у них его было больше всего, да и вряд ли орудия могли понадобиться нам в пути). Потом когда «Орел» причалил к молу, завели в трюм по трапу-аппарели лошадей, а ящики стали грузить в сеть и поднимать краном, опуская затем в трюм. В трюме уже хозяйничали корабельный суперкарго[111] и грузчики, с которыми ругался неутомимый Михалыч, причем иногда он демонстрировал такие шедевры, что «малый боцманский загиб» бледнел. Когда артиллерийский парк закончил погрузку, уже на молу стояли подводы биндюжников, груженные нашими ящиками. Михалыч «сдал дежурство» старшему уряднику Никифору Сероштану, тоже мужчине солидному, с пудовыми кулаками, поэтому грузчики уже ничему не удивлялись и не возражали. Казаки довольно быстро управились с имуществом, тем более что им приходилось только наблюдать. «А вот что будет при выгрузке», – подумал я, но отогнал от себя эти мысли, ведь не бросит русских русский же пароход, будет ждать, пока не вынесут все до последнего ящика. Наконец, все закончилось, и настал черед добровольческой команды. Павлов уже выписался, но я настоял, чтобы экс-поручик Львов был ответственным за погрузку, вон, скачет же туда-сюда неутомимый интендант, и так будет скакать всю ночь. Поручик скорчил кислую рожу, нет, надо было избавляться от этого «героя туркменского похода».

– Господин Львов, вы получаете второе предупреждение, третье будет последним. Мало того что вы самоустранились от руководства подразделением, посещая его раз в несколько дней, так еще и отлыниваете от погрузки, что, мне на раненого Павлова ее свалить, или господин экс-поручик прикажет мне самому заниматься грузом вверенного господину Львову отряда. Не дай бог, что-то пропадет, поедете на «Орле» третьим классом, Дальний Восток осваивать.

Львов стал истерить и орать на меня, что я – штатский и вообще слишком много позволяю нижним чинам, а он – офицер и умеет только воевать, а не грузы грузить. На что я заметил, что вообще-то он у меня на службе, уже не офицер, и, если я помню правильно, как раз и занимался перевозкой грузов. Так что он свободен и исключен из состава отряда. В ответ Львов бросил мне под ноги ключи с печатью, повернулся и полез по трапу на выход.

– Ваше высокоблагородие, Александр Павлович, черт с ним, с Львовым, – сказал мне маркшейдер Иван Кузьмич, который пришел посмотреть, чтобы правильно уложили его походную лабораторию. Он не допустил, чтобы ее поднимали сетью, а его ребята внесли все ящики на руках, через конюшню и соседний отсек. – Плохой человек этот бывший поручик, да и не офицер он вовсе, а игрок и шулер. Это он в поезде двести с лишним рублей ваших денег проиграл, думал, что забудете спросить, да шулера, с кем сел играть, видать, ловчее оказались. А как он заносчиво себя с охотниками ведет, они уже хотели вам жаловаться, да подумали, что он ваш друг или родственник. И никто его из солдат и казаков не любит, он нашего брата за людей не считает, не то что вы.

– Кузьмич, можешь присмотреть за отрядной погрузкой, я быстро в гостиницу заеду.

В гостинице мне сказали, что Львов только что съехал, сказав, что номер оплатит экспедиция. «И большой счет?» – поинтересовался я. Узнав, что на двести с лишним рублей, так как господин офицер заказывал шампанское и дорогие блюда в номер, я поехал в казарму, так как вспомнил, что сейчас как раз должны перевозить оружие и денежные ящики. Узнав у дежурного унтера, что Львов только что был и уехал на извозчике обратно, я взял одного из дежурных жандармов и сказал, что подозреваю одного из участников экспедиции в хищении денег, которое либо уже произошло, либо вот-вот случится, мы поехали вслед за телегами. Услышав впереди выстрелы и крики, почувствовал неладное, велел извозчику гнать во весь опор: «Получишь три рубля на водку, если догонишь!» – а жандарму приготовить оружие, – телега, преследуемая двумя казаками, свернула в переулок.

– Знаешь, куда выходит переулок? – крикнул я извозчику и, увидев, что он кивнул: – Давай быстро туда!

Подъехав к выезду из переулка, увидел, что раненая лошадь бьется на земле, телега перевернулась, а казак целится из винтовки куда-то в темную подворотню проходного двора, ведущего на соседнюю улицу.

– Погоди, не стреляй, – крикнул я, но было уже поздно, бегущий человек выскочил из подворотни на освещенное фонарем пространство…

Раздался выстрел, и, подбежав, я увидел лежащее на земле тело. Судя по офицерскому мундиру, это был Львов. Не пряча пистолет, подбежал, думая, что он ранен, за мной топал сапогами жандарм. Все было кончено: пуля пробила лопатку и застряла где-то в области сердца. Я перевернул труп, чтобы глянуть в лицо покойника, а вдруг это все же не Львов! Нет, при свете фонаря я узнал его, лицо его было спокойно, а глаза открыты, я закрыл покойнику глаза и сказал жандарму, что можно вызывать полицию.

– Зачем полицию, – удивился жандарм, – дело государственное, жандармское – нападение на денежный обоз. Казак его охранял, так что должен был пресечь действия грабителя, что и сделал, еще награду получит.

Посмотрели телегу, ящики вывалились, но не разбились, а вот их количество можно узнать только при погрузке, сойдется ли ведомость у интенданта: что было загружено в казарме и что разгружено на пароходе в оружейке… Один из казаков поехал за дополнительной телегой и вскоре вернулся еще с одним жандармом и ломовой телегой. Казаки начали складывать ящики, а я поинтересовался у биндюжника, знает ли он убитого возчика? Биндюжник ответил, что не знает – этот мужик только пару дней назад к их артели прибился, я попросил артельного подойти, если он знает убитого, но и артельный не знал, откуда он и кто (врет, наверно, жандармов боится, вдруг я им передам). Когда все погрузили в трюм, спросил у интенданта, сошлось ли количество денежных ящиков. Мы еще раз пересчитали их вдвоем, а потом закрыли оружейку на три замка, интендант опечатал ее своей печатью, а я своей, то есть добровольческой. Выставили у оружейки часового и пошли отдыхать, отпустив казаков, оставив только дежурную смену часовых, было слышно, как казаки, усаживаясь в седла, обсуждали ночной инцидент.

Был четвёртый час ночи, я с Титовым уже устроились в своих каютах второго класса. Мне, как начальнику, полагалась отдельная каюта, офицеры будут жить по двое, Титов занимает каюту вместе с доктором, унтера – тоже во втором классе, но по четыре человека на двухъярусных койках. Исключение – вдвоем едут фельдшер и мой денщик, так как надо куда-то разложить медицинские ящики, в дороге они могут понадобиться и должны быть под рукой. Туда уже отправился мой денщик, развесив и разложив в моей каюте привезенные из квартиры вещи – мы уже расплатились и выехали. Нижние чины располагались в третьем классе, в трюме, в больших отсеках с трехъярусными койками, говорят, эти отсеки используют для перевозки переселенцев на Дальний Восток. Отсеки третьего класса располагаются рядом с конюшнями и складом фуража, что, конечно, удобно для переселенцев, ухаживающих в пути за своим скотом. Кроме нас, на пароходе остались артиллерийские фуражиры, что будут ухаживать за лошадьми. Казаки пойдут в конном строю, поэтому они отправились ночевать в казарму. Утром началась суета, стали появляться пассажиры, только я успел с помощью денщика Артамонова привести себя в порядок и сменить сорочку: пришлось поплескаться в большом тазу, и Иван Ефремович слил мне из большой кружки на загривок заранее подогретую им воду. Поблагодарив старого служаку, сказал, что дальше я справлюсь сам. Пока надел вицмундир и отправился на завтрак, стали подтягиваться участники экспедиции, у которых не было личного состава (те оставались в казарме или уже выехали на пароход), занимая отведенные для них каюты. Вот появился интендант Титов, не выспавшийся и уставший, с черными кругами под глазами, которые не могли замаскировать даже круглые очки, потом я увидел доктора, еще позже появился румяный и улыбающийся штабс-капитан Главного Штаба Букин. Вот кого надо загрузить работой, а то получится как с Львовым, а не назначить ли его командовать добровольцами, они и топографическую съемку помогут ему сделать, черновские рудознатцы уж точно лучше разбираются в горах, чем артиллеристы Штакельберга.

– Вы позволите, Александр Павлович, – попросил разрешения присесть за мой столик Букин, – ходят всякие слухи о ночном происшествии со Львовым, не будете ли так любезны прояснить их.

– Уважаемый Андрей Иванович, – ответил я Букину, – слухами я не занимаюсь, одно могу сказать, что человека, называвшего себя поручиком Львовым, вы больше не увидите. Идет следствие, и я не могу голословно обвинять или оправдывать этого человека.

Букин вроде как обиделся и замолчал.

А что он ожидал, что я вывалю на него ворох информации? Что буду каяться, что сам привел этого человека в отряд, ведь Нечипоренко забраковал его по возрасту, а я «купился» на его, возможно, липовый боевой опыт. Ведь никакого послужного списка он не представил! Только медаль и орден, а ведь, скорее всего, они вовсе не его! И я не заподозрил ничего, когда в бане я не увидел следов тех страшных ран, по поводу которых его уволили со службы, только небольшой шрам на боку. Да и Нечипоренко ничего не заподозрил, они даже дружили, пока не приехали его казаки, и есаул завертелся в подготовке к походу, а Львов, наоборот, стал манкировать своими обязанностями, да, как выяснилось, в картишки баловаться на мои деньги. Ладно, вон Букин уставился в свою тарелку.

– Андрей Иванович, а чем вы командовали до Главного Штаба, там же ценз командования ротой есть, – спросил я обиженного Букина. – Как-то вы особенно не появлялись в казарме и поговорить было некогда. Может, пару слов скажете, вдруг вас генерал-губернатору придется представлять, а я своих офицеров не знаю, вы же у нас как-то сами по себе…

– В Самогитском гренадерском полку, сначала субалтерном, а потом исполнял обязанности командира роты и поручиком поступил на теоретический курс Николаевской академии Главного Штаба. Переводной экзамен выдержал первым и был зачислен в практический класс, после выпуска прошел год строевого ценза в своем же полку, получил чин штабс-капитана и вернулся в Главный Штаб, так как окончил курс по первому разряду.

– Достойная карьера, Андрей Иванович, а что же вас в топографы-то занесло, – продолжая пытать я штабиста, – неужто охота к перемене мест?

– И это тоже, мне всегда нравились география и топография, представьте и сейчас, в просвещённом XIX веке есть много мест, где ничего не нанесено на карту, и Абиссиния – одно из них, – с энтузиазмом вещал Букин.

– Наука – это замечательно, ведь я тоже, в какой-то степени, ученый, – сказал я, – но как известно, без практики она мертва. А цель у нашей миссии практическая, не только достичь столицы негуса, но и склонить его на сторону России, при этом выиграют обе державы, и еще неизвестно, какая сторона больше. А уже попутно – изучать географию чужой страны и снимать карту незнакомой местности. Вот что вы сделали за последний месяц?

По молчанию собеседника понял, что ничего особенного, никаких карт и маршрутов он не разрабатывал.

– Поэтому ставлю вам практическую задачу, как единственному офицеру, который месяц ничего не делал, но хорошо отдохнул (Букин покрылся румянцем). Вы принимаете под свою команду отряд добровольцев. За то время, что мы будем плыть, постарайтесь с ними познакомиться и узнать их поближе, будете докладывать мне свои соображения, как их можно использовать для ваших картографических дел. Среди них пять горных мастеров-практиков, которые могут стать вашими помощниками. Кроме того, вы в прошлом – гренадер, слышали о ручных бомбах Степанова – Панпушко? По вашему молчанию понимаю, что не слышали. Но ничего, придем в Джибути, проведем учение, уверяю вас, очень эффективное оружие, если его правильно применять. Какие у вас вопросы?

– Никак нет, все понятно, господин надворный советник, – Букин вскочил и собирался выполнить поворот кругом.

– Постойте, Андрей Иванович, давайте выпьем кофейку с плюшками, а потом пойдем смотреть прибытие наших молодцов – им еще разместиться и переодеться предстоит.