Военная контрразведка: Тайная война

И этот ничем не отличался от них. Он охотно и четко отвечал на вопросы, которые задавал моложавый капитан с ранней сединой на висках. Перед ним на столе лежала карта 134-го пехотного полка. В верхней ее части стояла его, полковника Бойе, размашистая подпись. Капитан водил карандашом по карте и уточнял места расположения уже несуществующих батальонов и рот полка.

Бойе нечего было скрывать. Зимнюю кампанию под Сталинградом вермахт проиграл вчистую. Ударная 6-я армия любимца фюрера Фридриха Паулюса, ставшего 31 января 1943 года генерал-фельдмаршалом, была уничтожена русской армией. Почти никто не уцелел и из полка Бойе. Большинство офицеров и солдат полегли под руинами города, ставших для них жутким кладбищем. Секретные документы и вся штабная канцелярия сгорели или остались лежать под развалинами школы.

Допрос подходил к концу. Бойе успокоился и мысленно готовился «тянуть лямку» в русском плену. Для него это было не в новинку. Двадцать лет назад, в сентябре 18-го, на той первой своей войне, он лейтенантом попал в плен к британцам и на свободу вышел в октябре 19-го, прибавив в весе и научившись сносно говорить по-английски. Здесь, в России, после того, что они натворили в Сталинграде, рассчитывать на подобное обращение не приходилось.

«Главное — остался жив», — тешил себя Бойе. Выдержка и хладнокровие изменили ему, когда на столе появились дневник под названием «История 134-го пехотного полка, или Борьба немецкого мастера против Советов», а затем потертый пакет с фотографиями.

В это мгновение он проклял тот день и час, когда тщеславная мысль подтолкнула его взяться за перо: хотел увековечить победоносный поход полка в «варварскую России».

Бойе напряженно следил за каждым жестом капитана. Похоже, тот знал немецкий и, пододвинув керосиновую лампу, стал внимательно вчитываться в текст дневника, написанный аккуратным и убористым почерком. В тишине блиндажа отчетливо зазвучал голос капитана:

«Когда я 15 марта 1941 года во Франции, стоящий на параде знаменитого полка «Дойчмейстер», во время незабываемого праздника 245-й его годовщины давал клятву, что полк, несомненно, проявит себя в боях с врагом, я тогда не думал, в каких обстоятельствах исполнится моя надежда…

25 марта начинается погрузка. Последнее прощание, и поезд медленно отходит. Продолжительная дорога по всей Франции. Плодородная почва и безлюдные пространства. Вскоре поезд въехал в пределы Эльзаса. Какой здесь порядок и чистота! Германия! Везде видим работу и веселые лица людей. Какая разница! Это высшая точка! Слышны удары пульса новой эры…

Проезжаем старую немецкую границу. Мы в Польше. Везде видим евреев. Уже давно пора, чтобы эта страна перешла в порядочные руки империи…

Начинается весна. После нескольких недель отдыха и обучения в окрестностях Паверке полк продолжает свой путь на восток…

22 июня [1941 года] полк занимает укрепления; еще одна ночь, и тогда начнется невиданная борьба порядка против беспорядка, культуры — против бескультурья, хорошего — против плохого. Как мы благодарны фюреру, что он вовремя заметил опасность и неожиданно ударит. Еще только одна ночь!..

За рекой Буг стоит враг. Стрелки часов медленно движутся. Небо розовеет. Три пятнадцать! Ударила наша артиллерия. Огонь ведется из сотен стволов. Передовые группы бросаются в лодки и переправляются через Буг. Бой начался! Неожиданный удар удался — другой берег наш! Звучат выстрелы. Здесь горит дом, там соломенный стог. Первое сопротивление сломлено. Теперь вперед, дальше!..»

Здесь капитан прервал чтение, поднял голову и тяжелым взглядом окатил пленного. Тот поежился и заелозил на табурете. Но Федоров не замечал его суетливых движений и бегающих глаз. В эти мгновения он был там, в далеком и трагическом июне 41-го…

Через распахнутое окно кабинета легкий утренний ветерок доносил опьяняющий запах увядающей сирени и сладковатый дымок, потягивающий со стороны Брестской крепости. Дежурные смены поваров поднялись еще до рассвета и растапливали походные кухни, чтобы приготовить ранний завтрак для последних рот, отправляющихся в летние лагеря. Перед ним, тогда еще оперуполномоченным Особого отдела лейтенантом Густавом Федоровым, сидели трое. За их плечами грозной тенью нависал часовой.

Шел второй час допроса, но пока ясности в отношении подозрительной троицы, задержанной патрулем неподалеку от северных ворот крепости, у него не было. Командир группы, нагловатый старлей, вел себя вызывающе и продолжал утверждать, что они из штаба дивизии. Наличие рации в вещмешке сержанта он объяснял спецзаданием, которое получил на учении, и наотрез отказался назвать причину появления группы у стен крепости. Это не убедило Федорова, и тогда рассвирепевший старлей начал грозить самыми суровыми карами. Проверить и подтвердить его информацию в штабе или Особом отделе дивизии у Густова не было возможности. Старый армейский телефон молчал, опять где-то на линии произошел обрыв.

Федоров ломал голову, как поступить с задержанными. Отпустить их, не убедившись, что это свои, а не гитлеровские лазутчики, которые в последние две недели не давали покоя, было бы непростительной ошибкой; это попахивало трибуналом. Продолжать и дальше удерживать разведгруппу штаба дивизии, значит, поставить план предстоящего учения под угрозу срыва. Медлить было нельзя, и он послал в крепость посыльного в надежде, что хоть там работает связь.

Не успели стихнуть шаги сержанта-пограничника, как он снова появился на пороге. На нем лица не было. В глазах плескался ужас. Леденящий холодок окатил спину Федорова. Недобрые предчувствия скорой войны, слухи о которой в последние дни упорно бродили среди солдат и офицеров, ожили в нем с прежней силой. Он подался к окну.

Во дворе суматошно метались размытые тени и раздавались тревожные крики. Со стороны Брестской крепости доносился выворачивающий душу надрывный вой сирен. Сердце Федорова сжало предчувствие страшной и неотвратимой беды. Он задрал голову, и в нем все помертвело. Небо сплошь усеяли хищные силуэты наплывавшей с запада армады самолетов.

Первый робкий луч солнца скользнул над горизонтом, и через мгновение небо полыхнуло сотнями зловещих багровокрасных огней. Грозный, нарастающий гул авиационных моторов оглушил землю. Это была война!

В следующее мгновение яркая вспышка разорвала во дворе предрассветный полумрак. Пол ушел из-под ног Федорова. Чернильница задребезжала и лягушкой поскакала по столу. Потолок и стены заскрежетали. Взрывная волна вышибла стекла и опрокинула Федорова на пол.

Сотни снарядов и авиабомб обрушились на Брестскую крепость и погранзаставу. Рушились и горели дома командного состава и казармы. Под обломками гиближены и дети офицеров и сверхсрочников. Огненный смерч сметал все на своем пути. В зареве пожаров поблекло утреннее солнце…

Капитан Федоров тряхнул головой, чтобы освободиться от жутких воспоминаний о тех первых днях войны, и снова склонился над дневником. Его автор со скрупулезностью летописца день за днем описывал путь 134-го пехотного полка «Дойчмейстер» по советской земле. С течением времени тон записей становился все более нервным и раздражительным.

В ноябре 1941 года автор писал:

«Продвижение все ухудшается. Противник укрепляется. Часто в селах квартиру приходится завоевывать с оружием. Начались дожди. Мы застреваем по колено в грязи. Машины и повозки безнадежно вязнут или скатываются на обочину. Днем и ночью слышны крики и ругань…»

Далее продолжал:

«Все мы удивлены, как выглядит Россия. У многих пропала надежда на хлебный рай на Украине. Мы возмущены тем, что увидели в этом «раю» Советов. Полное бездорожье. Крытые соломой глиняные домишки с маленькими окошками. Кроме полуразрушенной халупы, пары курей и одной свиньи крестьянин ничего не имеет. И это называется рай Советов?!.»

Тем большее недоумение вызывали у автора растущее сопротивление войск Красной армии и ночные атаки окруженцев. Они не желали сдаваться и не хотели подчиняться фашистскому порядку, так милому его сердцу. Порядку, в котором его идол и властелин Гитлер отводил этим недочеловекам — славянам и евреям, лишь одно только место — за колючей проволокой лагерей смерти.

В декабре 41-го автору было уже не до дневника. Полк втянулся в затяжные, кровопролитные бои, и записи стали носить отрывочный характер. Они были проникнуты ненавистью к противнику, который никак не хотел сдаваться на милость победителя. Следующий год, 1942-й, принес ему одни разочарования. Половина полка полегла на подступах к Сталинграду в прокаленных жгучим солнцем донским степях. Неторопливые воды великой русской реки Волги стали непреодолимой преградой на пути 134-го пехотного полка. В сталинградском «котле» бесславно закончились и вековой путь и история «Дойчмейстера», и жизненный путь его командиров. Вместе с гибелью полка оказалась похороненной и тщеславная мечта мелкого лавочника из Берлина Бойе прославиться.

Капитан закончил читать дневник и тряхнул бумажный пакет. На стол посыпались фотографии. Горящие дома, взорванные церкви, истерзанные тела красноармейцев и мирных граждан. Эту улику, оказавшуюся в руках военных контрразведчиков, Бойе отмел и все валил на обер-лейтенанта Эверета из отдела пропаганды 44-й пехотной дивизии, неделю назад погибшего в Сталинграде под обломками дома.

Профессиональный опыт и интуиция подсказывали Федорову, что за этими строчками из дневника могла таиться страшная для Бойе правда, и он продолжил допрос. Но тот полностью отвергал все подозрения и категорически отрицал свою причастность к тем преступлениям, что бесстрастно запечатлел объектив фотоаппарата.

На следующий день все повторилось — Бойе стоял на своем. И Федорову, у которого в условиях постоянно меняющейся обстановки на фронте не было достаточно оперативных и иных возможностей организовать его глубокую разработку, ничего другого не оставалось, как отправить подозрительного полковника в армейский сборно-пересылочный пункт проверки.

Там Бойе тоже долго не задержался. Косвенные улики, фотографии, и на этот раз не сработали. Оперативная разработка тоже ничего не дала. Он крепко держал язык за зубами и мало распространялся о своей службе и боях, в которых участвовал 134-й пехотный полк. За те несколько недель, когда Бойе находился на фильтрационном пункте, оперативники и следователь так и не смогли вывести его на чистую воду. Свидетелей военных преступлений, в совершении которых он подозревался, из числа пленных не поступило.

По завершении предварительной проверки Бойе отправили с очередным этапом в глубокий тыл.

Конечным пунктом назначения для него стал Красногорский спецлагерь, затерявшийся в густых марийскихлесах. В нем содержались пленные офицеры и генералы вермахта. Чистый барак, светлая комната, которую Бойе занимал с тремя старшими офицерами, сносная пища и работа по желанию в столярных мастерских или на заготовке леса ничего общего не имели со страшными рассказами об ужасах советскихлагерей. Для него и сотен других военнопленных потянулись дни, похожие один на другой, месяцы монотонной лагерной жизни. Время от времени ее течение нарушали скупые новости о положении на фронтах, приходившие в лагерь с очередной партией пленных, или суд над разоблаченным военным преступником.

Местная контрразведка не дремала и упорно копала под тех, кто засветился на связях с гитлеровскими спецслужбами, на участии в карательных операциях против партизан и в зверствах над местным населением и советскими военнопленными. По мере того как части Красной армии все дальше продвигались на запад, судебные процессы над военными преступниками происходили все чаще. Заговорили и уцелевшие после карательных расправ свидетели их злодеяний.

Бойе же оказался для контрразведчиков крепким орешком. Месяц шел за месяцем, а его дневник продолжал оставаться для них неразгаданной тайной. Сам он не горел желанием раскрывать ее и по-прежнему все валил на обер-лейтенанта Эверета из отдела пропаганды 44-й пехотной дивизии, под диктовку которого, по словам Бойе, он писал эту «пропагандистскую агитку». Ничего не дали и поиски его сослуживцев по другим лагерям военнопленных. А те немногие, что нашлись, предпочитали не распространяться о своей службе в 134-м пехотном полку. Но контрразведчики не теряли надежды и продолжали оперативную разработку Бойе. В конце концов их настойчивость была вознаграждена.

26 сентября 1943 года к ним поступили агентурные данные, косвенно указывавшие на то, что именно Бойе мог быть причастен к тем преступлениям, которые запечатлел объектив фотоаппарата. Накануне во время бесед в узком кругу он проговорился, что с 1936 по 1938 год служил командиром батальона СС в Гамбурге. Позже, когда в лагерь просочились слухи о временном успехе фашистов в Крыму, Бойе с нескрываемой радостью заявил своим собеседникам: «С этим сбродом вскоре будет покончено! Нельзя терять веру в себя и Германию!»


Спустя несколько дней контрразведчики получили еще одну важную оперативную информацию. Она придала новый импульс разработке Бойе. Агент сообщил то, что старший оперуполномоченный капитан Сергей Савельев и начальник отдела подполковника Федор Пузырев рассчитывали давно услышать: «Полковник Бойе очень опасается истории со своей книжкой». Это убедило их в том, что они ведут работу в правильном направлении.

Теперь основные усилия оперативники и следователь сосредоточили на поиске свидетелей преступлений, совершенных Бойе. Прошло немного времени, и их упорство было вознаграждено. В лагерях для военнопленных № 27 и № 171 нашлись бывшие его сослуживцы: командир 1-го батальона майор Поль Эбергард и унтер-офицер из 2-го артдивизиона Пауль Сухич. На допросах они, спасая себя, недолго запирались, и покрывать преступления бывшего командира ни тот, ни другой не стали.

Первым заговорил Сухич. Вместе с ним контрразведчикам пришлось заново перечитывать дневник Бойе. «Литературные изыскания» фашиста потрясали жестокостью совершенных злодеяний и цинизмом рассуждений.

Из дневника полковника Бойе:

«Рай Советов.

Что мы видим в раю Советов? Народ не имеет религии и души. Церкви разрушены или служат амбарами. Культуры не видно и следа. Тупо сидит население у своих разрушенных домов. У каждого из нас лишь одно чувство — это счастье, что фюрер решил радикально изменить эту порочную систему.

Победа, сохрани нашего фюрера!..»

Из протокола допроса обер-лейтенанта Пауля Сухича:

«В 15–20 км от города Дергачи, в населенном пункте, название которого не помню, по приказу полковника Бойе все население было согнано в синагогу, последняя была заминирована и взорвана вместе с находящимися там людьми. Это было в ноябре 1941 года…

В населенном пункте Несолонь, восточнее 30 км от Новгород-Волынский, полковник Бойе приказал взорвать церковь. Церковь была взорвана 12 или 13 июля 1941 года…

Приблизительно в первой половине августа месяца 1941 года по дороге Круполи — Березань, в 10 км от станции Березань, был сожжен совхоз и расстреляно более 300 военнопленных Красной армии, среди которых большинство были женщины. Полковник Бойе еще кричал: «Что означает женщина с оружием? Это наш враг!»

Из дневника полковника Бойе:

«Выходные дни.

Не часто выпадали выходные дни в войне против Советов. Но после горячих боев около Юровки, Почтовой и на юго-западной окраине Киева, принимаем выходные как лучшие дни. Как быстро в шутках забываются упорные бои. Теплое августовское солнце светит с неба. Все ходят в спортивных брюках. Солдаты занимаются своим лучшим занятием, заботой о желудке. Это удивительно, сколько может переварить солдатский желудок. Утки, курицы и гуси, ничто не может скрыться. Их ловят, гоняют и стреляют».

Из протокола допроса обер-лейтенанта Пауля Сухича:

«В первой половине августа около города Киева полковник Бойе разъезжал по полю на своей машине и стрелял по военнопленным из винтовки, т. е. охотился на них. Убил лично сам десять человек. Данный факт также видел я…»

Из дневника полковника Бойе:

«Наступление на Дубно.

Невыносимо жжет солнце. Золотистый урожай на полях. Как хорошо в пшеничном поле! В бесконечных рядах через пески Волыни продвигаются серые колонны. Песок как мука попадает в сапоги и делает невыносимым каждый шаг. Пот ручьями течет по лицу и телу. Пересохло во рту. Воды! Воды! Но ничто не может задержать нас! Ни жара, ни песок, ни пыль и ни пот. Мы все дальше и дальше продвигаемся на восток…»

Из протокола допроса майора Поля Эбергарда:

«В городе Дубно 134-й полк захватил в плен много русских танков и четыре танковых экипажа. По приказу полковника Бойе они был расстреляны. Солдаты в городе занимались грабежом мирного населения. По его приказанию все памятники, статуи, бюсты советских руководителейуничтожались личным составом…»

Из дневника полковника Бойе:

«Шоссейная дорога на север.

Коммунизм за все годы существования ничего не делал, кроме как уничтожения Европы и в первую очередь — Германии. Большевики только и делали, что повсюду укреплялись. Везде мы видим огромные укрепления, казармы и казармы. Длинные колонны военнопленных встречают нас. Азиатские лица смотрят на нас. История потеряла свой ум! Чтобы эти орды победили нас?»

Из протокола допроса обер-лейтенанта Пауля Сухича:

«Около села Круполи, у озера в камышах, по приказанию полковника Бойе было расстреляно пять комиссаров. Это лично видел я, находясь с одним сержантом из нашей роты на охоте в этих камышах. Там же, название населенного пункта я не помню, лично полковник Бойе расстрелял офицера, который прятался в стоге сена. Для демонстрации этот труп лежал непогребенным. Среди солдат ходили разговоры, что труп принадлежал работнику ГПУ. Раньше в укрепленном пункте Янов, за рекой Буг, за укреплением из бетона была построена группа из командиров и красноармейцев Красной армии, приблизительно 20 человек. Полковник Бойе приказал их расстрелять».

Теперь в распоряжении Савельева и Пузырева помимо дневника и фотографий, которые давали основания подозревать Бойе в совершении тяжких преступлений, имелись свидетельские показания бывших сослуживцев: майора Поля, капитана Краузе, обер-лейтенанта Сухича и лейтенанта Гростмана.

Но Бойе продолжал полностью отрицать предъявленные обвинения и отказывался признать свою вину. Но так продолжаться бесконечно долго не могло. Кольцо доказательств все плотнее смыкалось вокруг него. Прошлый полицейский опыт подсказывал ему, что надо сдавать других, чтобы выторговать себе жизнь. Офицерская честь превратились в ничто, когда дело коснулось его собственной шкуры. Спасая ее, Бойе стал секретным осведомителем «Цезарем» и принялся строчить доносы, но не на армейскую мелюзгу, окопных капитанов и майоров, а на высший генералитет.

Первой его мишенью стал ни много ни мало сам генерал-фельдмаршал Паулюс.

Бойе доносил:

«Я познакомился с генерал-фельдмаршалом Паулюсом еще до войны на маневрах. Тогда он был генералом и начальником штаба танкового корпуса. Здесь, в лагере, его всеуважают и почитают. На политические темы он вообще не разговаривает, так как считает, что его подслушивают. Фельдмаршал никогда и ничего не предпримет против Германии и ее правительства. К «Союзу немецких офицеров» его никогда нельзя будет привлечь. Это он расценивает как предательство…»

Реакция контрразведчиков на это сообщение Бойе была более чем прохладной. Они по-прежнему пытались уличить его в совершенных военных преступлениях. И тогда он стал сдавать всех подряд, в том числе генерал-полковника Штреккера, с которым воевал еще в Первую мировую войну. Старый армейский служака не забыл Бойе после возвращения из британского плена и помогал как мог. И здесь, в лагере, он остался верен армейскому товариществу. На допросе Штреккер настаивал на том, что «обвинение Бойе в неправильном обращении с русским населением может быть только ошибкой». И далее с армейской решительностью заявил: «Я за это полностью отвечаю!»

Бойе не замедлил отплатить генералу черной неблагодарностью. В очередном своем доносе сообщал:

«Генерал Штреккер раньше многих других офицеров стал придерживаться национал-социалистических взглядов. Он против «Союза немецких офицеров» и никогда и ничего не предпримет против Германии. К деятельности в плену его привлечь нельзя».

Не забыл Бойе и своего непосредственного командира — генерал-лейтенанта Дебуа. О нем он писал:

«Генерал Дебу а убежденный национал-социалист и противник «Союза немецких офицеров». Но он не верит в военную победу Германии, и его можно привлечь к сотрудничеству».

Кроме них Бойе настрочил доносы еще на десяток генералов и офицеров германской армии. Но это не могло отвлечь внимание Пузырева и Савельева от главного — поиска неопровержимых фактов, свидетельствовавших о совершенных им преступлениях. И тогда Бойе, продолжая выторговывать себе жизнь, прибегнул к очередной уловке. Он пытался убедить контрразведчиков в том, что может быть полезен в самой Германии, и предлагал услуги для установления контактов со своими высокопоставленными связями в Берлине. В своих прожектах Бойе рассчитывал якобы в интересах советских спецслужб привлечь их к сотрудничеству с «Союзом немецких офицеров» для «борьбы с Гитлером, чтобы подготовить необходимый демократический строй в Германии».

Эта его очередная игра не усыпила бдительности Савельева и Пузырева. 18 октября 1943 года на имя заместителя начальника УНКВД СССР по делам военнопленных комиссара госбезопасности 3 ранга Мельникова был направлен рапорт, в котором указывалось: