Военная контрразведка: Тайная война

Он просмотрел все списки преподавателей и курсантов, донесения так называемой внутренней агентуры финской разведки, присматривавшей за будущими диверсантами, но фамилии Старикова в них так и не обнаружил. Казалось бы, в деле предателя можно было ставить последнюю точку, но что-то останавливало Махотина оттого, чтобы отправить шпионские досье в архив. Но что именно? На этот вопрос он не мог дать ответ и, подчиняясь какому-то внутреннему голосу, принялся перечитывать доносы финских агентов и рапорты их хозяев.

Время уже перевалило далеко за полночь. Глаза Махотина слипались от усталости и хронической бессонницы. Буквы сливались друг с другом и превращались в большущие кляксы.

В какой-то момент его будто что-то кольнуло. Он встрепенулся, смахнул рукой с лица невидимую сонную пелену и склонился над доносом финского агента Сергея. Этот почерк, эти характерно выписанные «Н» и «К», Махотин готов был поклясться, уже где-то встречались.

Все еще не веря в свою догадку, он бросился к сейфу, достал дело № 19950 Cтарикова и принялся лихорадочно его листать. Пальцы остановились на страницах с анкетой арестованного и автобиографией. И здесь Махотин с облегчением вздохнул. Они были написаны одним и тем же почерком, что и доносы финского агента Сергея. Даже без графологической экспертизы становилось очевидным, что его догадка оказалась верной. Агент Сергей и изменник Стариков являлся одним и тем же лицом. Теперь в его руках находилась еще одна важная ниточка, которая позволяла начать раскручивать новый, теперь уже шпионский клубок, сплетенный предателем.

Махотин не рассчитывал на получение от Старикова откровенных признаний. За это говорил весь предыдущий опыт общения с ним, когда каждое слово приходилось доставать из него буквально клещами. За плечами предателя были не только месяцы учебы в финской разведывательной школе, но и более суровые «университеты». Незадолго до начала войны Стариков провел два с лишним года в тюрьме города Йошкар-Олы. Поэтому расколоть такой крепкий «орешек» можно было только каким-нибудь неожиданным и неординарным ходом. И Махотин его нашел.

Очередной допрос Старикова начался с обычных, рутинных вопросов. Он легко от них отбивался, и допрос вяло двигался к завершению. Подошло время подписывать протокол. Стариков подсел к столу, взял ручку, чтобы поставить роспись, и тут на глаза ему попался донос агента Сергея. Выдержка изменила предателю. Кровь прихлынула к лицу и выдала его с головой. Он с ужасом смотрел то на серый клочок бумаги, навсегда похоронивший надежду скрыть правду о своей жизни в последние два года, то на Махотина. Воспользовавшись растерянностью Старикова, Махонин поспешил закрепить успех и достал чистый протокол допроса.

Агент Сергей наконец признал факт своего сотрудничества с финской разведкой. Он показал, что:

«В Августе месяце 1942 года из-за угрозы жизни я был вынужден дать письменное обязательство капитану Паацила сотрудничать с финской разведкой и получил от него псевдоним «Сергей»… Потом он дал мне задание…»

Задание мало отличалось от тех, которые финская разведка давала начинающим агентам, и заключалось в том, чтобы писать доносы на бойцов и командиров, сохранивших в плену верность воинской присяге и отказывавшихся идти на сотрудничество с лагерной администрацией. Но и на этот раз Стариков сказал только часть правды, видимо, рассчитывая скрыться под личиной мелкого доносчика. К тому времени в распоряжение Управления контрразведки Смерш Карельского фронта попала еще одна часть архива петрозаводской разведшколы, и тогда многое стало явным из жизни тайного агента Сергея.

Не зря финская разведка так старательно прятала его под «крышу» лагерника. Стариков того заслуживал не только своим прошлым сотрудничеством с разведкой. Она рассчитывала, что такой перспективный агент будет весьма полезен и в будущем, но теперь уже в рядах Красной армии. Однако этого последнего задания агенту Сергею не суждено было выполнить. Под давлением неопровержимых улик он шаг за шагом признавался в совершенных преступлениях. На глазах контрразведчика виртуальный образ оборотня приобретал все более реальные очертания.

Не угроза собственной жизни, как утверждал Стариков в своих предварительных показаниях, вынудила его на сотрудничество с финской разведкой, а банальное желание быть сытым. За месяц до встречи с Паацила, в июле 1942 года, он обратился к командованию лагеря с заявление о своем желании «добровольно служить в немецкой армии». После этого его и завербовал Паацила.

В августе Стариков уже щеголял в новеньком мундире и хлебал не лагерную баланду, а ел в столовой с такими же, как сам, отщепенцами.

На этом Махотин и старший следователь Отдела контрразведки Смерша по Ивановскому гарнизону капитан А. Залунин не остановились и вскоре выяснили, что агент Сергей являлся не просто рядовым доносчиком, а выполнял более важную задачу — вербовал из числа бывших красноармейцев кандидатов в шпионы и диверсанты. Вместе с Паацила он разъезжал по концентрационным лагерям военнопленных, втирался к ним в доверие, выискивал павших духом или таких, как сам, перебежчиков, а затем, где щедрым посулом, где угрозой, склонял к сотрудничеству с финской разведкой. Только в одном Паркин-ском лагере военнопленных в ноябре 1942 года Стариков лично завербовал 22 человека, которых потом направили на учебу в петрозаводскую разведывательно-диверсионную школу.

Захваченные архивы финской разведки и показания других разоблаченных советской контрразведкой агентов все меньше оставляли шансов Старикову отмыться от предательства. На допросах он продолжал изворачиваться и лгать, но Махонин с Залуниным не теряли терпения и настойчиво собирали доказательства совершенных им преступлений. А их на счету предателя оказалось немало. Он не только склонил несколько десятков слабых духом военнопленных к сотрудничеству, но и успел еще изрядно наследить в тылу советских войск.

В ходе следствия было установлено, что после окончания разведывательно-диверсионной школы в Петрозаводске 6 сентября 1942 года Стариков в составе группы лейтенанта Линдимана, насчитывавшей в своем составе 15 человек, совершил рейд в район Мурманска. В течение семи дней группа осуществляла разведку позиций частей Красной армии и провела ряд диверсий на железной дороге. При возвращении, во время перехода линии фронта, диверсанты попытались захватить «языка», но безуспешно: завязалась перестрелка, и Линдиман получил ранение в ногу. Стариков и другие агенты вынесли его на себе.

Первый экзамен на предателя Стариков сдал успешно. Хозяева это оценили, и перспективный агент Сергей в феврале 1943 года был направлен повышать шпионский профессиональный уровень в школу разведчиков-диверсантов, располагавшуюся в окрестностях города Рованиеми. Там под руководством опытного мастера шпионажа и диверсий обер-лейтенанта Койла, прошедшего одну из лучших спецшкол абвера в лагере «А» в Латвии, Стариков усиленно занимался лыжной подготовкой, учился стрелять из всех видов стрелкового оружия и осваивал минно-взрывное дело.

После сдачи экзаменов в апреле 1943 года Стариков стал уже не рядовым агентом, а инструктором в составе разведывательнодиверсионной группы, действовавшей за линией фронта. В течение нескольких недель группа совершала поджоги, подрывы и убийства в тылу частей Карельского фронта. После успешного выполнения задания он получил очередное повышение — был назначен инструктором в петрозаводскую разведывательную школу. С учетом приобретенного практического опыта ему поручили проведение первичной подготовки с начинающими шпионами и диверсантами.

Так продолжалось до лета 44-го года. К тому времени обстановка на Восточном фронте радикально изменилась. В разведывательно-подрывной деятельности спецслужб Германии и Финляндии наступил новый период. Они стали готовиться к затяжной тайной войне. Из числа наиболее подготовленных, надежных и хорошо проявивших себя в деле предателей подбирались агенты на «глубокое оседание». В их числе оказался и Стариков. Ему пришлось сменить добротный мундир на лагерную робу, чтобы с приходом советских войск легализоваться в новом качестве и продолжить заниматься шпионажем и вербовать себе подобных из числа красноармейцев.

Все дальнейшее уже было известно Махотину и Залунину. У них на руках находились заявление Володина, разоблачавшее Старикова как изменника, показания пойманных агентов петрозаводской разведывательной школы, подтверждавших его службу в ней в качестве инструктора, и часть финского шпионского архива. Но несмотря даже на неопровержимые улики, Стариков всячески продолжал отрицать причастность к диверсиям и террористическим вылазкам, совершенным под Мурманском. Но и здесь его постигла неудача.

29 января 1945 года Махотин получил долгожданный ответ на свой запрос в Управление НКГБ СССР по Мурманской области. В нем сообщалось о «фактах совершения диверсий на железной дороге и крушения одного эшелона в районе станции Пояконда». Произошло это в то самое время, когда там орудовала разведгруппа лейтенанта Линдимана.

Теперь Старикову оставалось лишь ждать решения Военного трибунала. Его заседание состоялось 30 марта 1945 года. Рассмотрев материалы, представленные следствием по уголовному делу № 19950, он признал бывшего военнослужащего Красной армии И. Старикова виновным в совершении преступления по ч. 16 ст. 158 УК РСФСР и приговорил его к 20 годам лишения свободы. Умер он в 1948 году в Воркутинском лагере.





«Весна» на нашей улице





«Совершенно секретно

Экз. № 1

Только лично начальнику 3-го Главного управления КГБ при СМ СССР генерал-лейтенанту тов. Д. С. Леонову

О реализации материалов оперативной разработки по делу «Весна»

В ходе проведения операции в рамках оперативной разработки по делу «Весна» арестовано свыше 500 вражеских агентов, в том числе:

американской разведки — 221;

английской — 105;

«Организации Гелена» (спецслужба ФРГ. — Авт.) — 45;

«Ведомство Бланка по охране конституции» — 22.

Арестована большая группа агентов западногерманских подрывных организаций:

радиостанции «РИАС» — 71;


так называемой Группы борьбы против бесчеловечности — 56;

«Следственного комитета свободных юристов» — 36.

В результате оперативных комбинаций выведено 11 официальных сотрудников, резидентов, агентов-вербовщиков и агентов-наводчиков. В их числе официальный сотрудник 904-го филиала 902-го представительства «разведки Гелена» Морган Хорст, а также официальный сотрудник так называемого Архива советской зоны оккупации Франкоф Отто.

Ликвидированы:

4 резидентуры американской разведки;

5 — английской;

3 — германской;

10 — западногерманских подрывных центров.

В числе арестованных:

15 резидентов;

31 курьер, связник;

15 агентов-вербовщиков;

9 радистов…»

Далее в докладной записке перечисляются изъятые у арестованных радиосредства, оружие, боеприпасы, средства тайнописи и яды, содержатся предложения по реализации еще находящихся в разработке материалов на ряд агентов противника.

Подписал докладную записку в мае 1955 года будущий первый заместитель председателя КГБ СССР, а в тот период начальник Управления особых отделов КГБ при Совете министров СССР по Группе советских войск в Германии (УОО КГБ при СМ СССР по ГСВГ) генерал-лейтенант Георгий Цинев.

Этот сухой, лишенный эмоций документ занимает всего две страницы и, конечно, не может отразить той колоссальной организаторской, оперативной и следственной работы, которая была проделана генералом Г. Циневым и его подчиненными. Приведенные в докладной цифры разоблаченных агентов и резидентов, вероятно, покажутся просто фантастическими не только людям, далеким от спецслужб, но и многим сотрудникам органов безопасности, не связанным с делом «Весна».

Так, один из активных участников той уникальной операции генерал-лейтенант Юрий Николаев, тогда старший оперуполномоченный 2-го отдела УОО КГБ при СМ СССР по ГСВГ, курировавшего работу подчиненных подразделений и автор проекта этой докладной записки Г. Цинева, вспоминал в своей книге «Будни военного контрразведчика»: «Одному из генералов с Лубянки, работавшему безвыездно в Москве десятки лет, пришлось для убедительности продемонстрировать поднятую из архива упомянутую докладную записку».

Успех оперативной разработки «Весна» был обусловлен слаженной работой УОО КГБ при СМ СССР по ГСВГ, Инспекции по безопасности верховного комиссара СССР в Берлине и только вставшего на ноги Министерства государственной безопасности Германской Демократической Республики. А началась операция горячим берлинским летом 1953 года.





Часть первая

Повторный штурм Берлина




В июне 1953 года, спустя нескольких месяцев после смерти Сталина, бывшие союзники по антигитлеровской коалиции впервые отважились испытать на прочность созданную ими гигантскую империю и проверить твердость политической воли у новых советских вождей. Удар был нанесен по самому чувствительному месту — ГДР, «рекламной витрине» советского блока, призванной продемонстрировать миру преимущества социализма перед капитализмом.

11 июня 1953 года мало кто мог увидеть за внешне безобидной стачкой нескольких десятков рабочих те скрытые пружины, которые через несколько дней привели в движение сотни тысяч граждан ГДР и взорвали ситуацию в Восточном Берлине. В тот день одна из бригад каменщиков, занятая на строительстве блока «Г» в районе Сталиналле, объявила 24-часовую «итальянскую забастовку». В ходе нее рабочие выдвинули всего одно требование: отменить произвольное повышение производственных норм на 10 %, принятых правительством ГДР 28 мая 1953 года.

Через два дня, 13 июня, это недовольство приобрело более масштабный характер; его поддержали лидеры профсоюза строителей. В тот день они организовали для рабочих коллективную прогулку на пароходе, к которой присоединились представители ряда других столичных строек. Короткий митинг быстро перерос в собрание и завершился принятием решения о проведении совместного выступления профсоюза и стачкома против повышения производственных норм.

За несколько дней до начала кризиса уполномоченный МВД СССР в Германии полковник И. Фадейкин с тревогой докладывал первому заместителю председателя Совета министров СССР, министру внутренних дел СССР Л. Берии:

«Волнения рабочих в демократическом секторе Берлина начались еще 11–12 июня с. г. Рабочие строительных объектов собирались группами, обсуждая создавшееся положение в связи с «изменением политического курса» правительства ГДР.

Руководство горкома СЕПГ не реагировало на поступающие сигналы о недовольстве рабочих и продолжало ориентировать руководство строек и партийных функционеров на «проведение в жизнь повышенных норм».

Зато в западных секторах Берлина не дремали. Народнотрудовой союз (НТС) — политическая организация русской эмиграции, «Группа борьбы против бесчеловечности», «Восточное бюро», «Союз немецкой молодежи» и другие организации, за спинами которых стояли спецслужбы США, Великобритании и Западной Германии. Они, воспользовавшись моментом, развили бурную деятельность. Агентура и группы провокаторов распространяли среди населения ГДР листовки и слухи антиправительственного содержания. Позднее, 16 и 17 июня, сеяли панику, подстрекали демонстрантов к массовым беспорядкам, во главе штурмовых отрядов приступом брали центры власти: здания СЕПГ, МГБ, полицейские участки и тюрьмы.

Но все это было еще впереди. А тогда, 14 июня в 11.30, у блока № 40 собралась толпа около 400 человек. Заводилы выстроили ее в колонну и, развернув плакат «Мы требуем снижения норм», повели к центру города. Впереди колонны, как челноки, сновали велосипедисты. Они поддерживали порядок среди демонстрантов и выступали связниками между забастовочными комитетами, которые стихийно возникали по ходу движения в других строительных организациях.

Толпа увеличивалась подобно снежному кому и с грозными криками «Мы рабочие, а не рабы!», «Долой нормы!» наливалась злобой. Навстречу ей медленно катили три автомашины с радиоустановками. Из мощных динамиков раздавались призывы партийных агитаторов к демонстрантам прекратить забастовку и вернуться за стол переговоров. Но эти обращения только еще больше распалили их. Подстрекаемые провокаторами, они принялись крушить машины, растерзали женщину-диктора и жестоко избили водителя.

Особенно усердствовал житель американского сектора Берлина Кальковский. Спустя сутки, задержанный полицией при штурме здания ЦК СЕПГ, он показал на допросе:

«С августа 1952 года я не имею постоянной работы, получаю лишь незначительное пособие по безработице и при наличии семьи из 9 человек, естественно, испытываю большие материальные трудности. Этим воспользовался один мой знакомый из Западного Берлина, который подтолкнул меня на преступный путь, пообещав прилично заплатить за участие в подстрекательстве населения демократического сектора Берлина к массовым беспорядкам. Его фамилия Гюттинг Пауль, во время войны служил в войсках СС, имел чин унтерштурмфюрер.

До осени 1952 года проживал в советской зоне оккупации, а затем поселился в американском секторе Берлина. На мой вопрос о причине смены жительства он дословно выразился, что по заданию «Группы борьбы против бесчеловечности» занимался отравлением скота, а сейчас периодически выезжает в города ГДР, откуда привозит интересующую Запад информацию.

16 июня 1953 года, после 6 часов вечера, в мою квартиру явился Гюттинг и предложил мне принять участие в организации массовых беспорядков в демократическом секторе Берлина, чтобы начавшуюся там забастовку превратить в восстание. При этом он добавил, что за организацию всего этого получил 2000 западных марок, но от кого, не уточнил…»

Другой задержанный, также житель западного сектора Берлина, Гетлинг признался: