Водоворот чужих желаний
Часть 2 из 14 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Катя прошла на кухню, уселась на облезлый подоконник. Из пяти фонарей во дворе горел лишь один, и снежинки мелькали в желтом круге. «Завтра опять будет слякотно. Ноги в тонких сапогах уже сейчас мерзнут, а ведь еще только конец ноября. Что же мы будем делать зимой?»
Этим вопросом Катя задавалась уже третью неделю, и он стал постоянным рефреном. «Что же мы будем делать зимой?» — спрашивала она у себя по любому поводу, хотя, откровенно говоря, местоимение «мы» было в этом вопросе неуместным. Сейчас, сидя на холодном подоконнике в кухне чужой квартиры и прислушиваясь к похрапыванию трех людей в соседних комнатах, она окончательно поняла, что вопрос должен звучать иначе: «Что Я буду делать зимой?» Потому что рассчитывать на то, что Артур, его мать и сестра станут помогать ей, не приходилось. Тем более они и так считали, что помогают достаточно — например, Диана Арутюновна готовила ужины, а Седа — обеды. В общем, вносили свой вклад в их совместное выживание.
Катя подышала на стекло и нарисовала на запотевшем круге рожицу. Точка, точка, запятая. Вышла рожица смешная. Смешная, но невеселая, потому что улыбалась рожица как-то криво, одним уголком рта. Девушка вспомнила, как полгода назад перед свадьбой рисовала такую же рожицу на окне в комнате общежития, ожидая Артура. Она любила рисовать на стекле. Вот тогда рожица улыбалась до ушей. Даже мама, озабоченная предстоящей суматохой, зайдя в комнату, заметила:
— Улыбается, прямо как ты. Счастья полные штаны.
И когда Катя обернулась к ней и впрямь с точно такой же улыбкой во весь рот, мама не выдержала и чмокнула дочь в макушку, хотя была против этой свадьбы.
Если с Артуром Ирину Степановну, приехавшую на свадьбу из маленького городка под Ростовом, худо-бедно мирили его внимание и забота о невесте, то мать будущего зятя и его сестру она невзлюбила с первого взгляда. Катя, как могла, убеждала ее, что Диана Арутюновна очень хорошая женщина, сына просто обожает. И Седа тоже хорошая, просто немножко избалованная. «У тебя все хорошие! — сердилась мать. — Глупая ты, Катька, не понимаешь: чужие они нам, чужие! Ладно. Деваться-то некуда».
Эх, могла ли мама представить тогда, что ее дочери придется уехать из Ростова-на-Дону в Москву. И вот уже два месяца повторять «что же мы будем делать зимой». Что-что… Выживать, известное дело.
«Хватит паниковать, — приказала себе Катя, слезая с подоконника. — И ныть. Ничего страшного не происходит. Плохо, конечно, что приходится маме врать, но это для того, чтобы она не беспокоилась. Вот пройдет год, вернемся обратно в Ростов, и тогда…»
Что будет «тогда», Катя не могла представить. Смутно ей виделось что-то хорошее, и, стараясь верить в это, она умылась и легла спать, поставив будильник на шесть утра. Артур негромко посапывал, и лицо его было совершенно безмятежным.
Несколько месяцев назад.
Катя познакомилась с будущим мужем на общей институтской тусовке, на которой оказались и несколько «пришлых парней» — взрослых, уже закончивших институт. Он был высоким, темноглазым и темноволосым, улыбчивым, и ему очень подходило имя Артур. Такую же темноволосую, как он, смешливую Катю парень сразу выделил из остальных девчонок, дружно отплясывавших под незамысловатые попсовые напевы.
Ухаживал он очень красиво, приносил охапки пышных бордовых роз, а в ответ на Катино смущенное сопротивление только смеялся. «Катюша, я же Ашотян! Мы, армяне, по-другому не умеем!» Надписи мелом на асфальте под окнами общежития «Котенок! Ты — единственная!», чтение стихов под луной, ужины при свечах в кафе… «Катюша, я же романтик! Мы, армяне, все немного романтики!»
Очень быстро и неожиданно для Кати последовало знакомство с его родителями — точнее, с мамой, поскольку отец Артура погиб два года назад в автомобильной катастрофе. Диана Арутюновна очаровала Катю. Это была смуглая пышная женщина с гладкой персиковой кожей и нежнейшим пушком на щеках. Слушая ее рассказы, Катя вспоминала: «А как речь-то говорит — будто реченька журчит!» — голос у женщины был мягкий, мелодичный. А вот ее родная дочь Седа — маленькая, с точеной фигуркой статуэтки и глазами газели — говорила грубовато, а когда начинала волноваться, в ее речи явственно слышался акцент.
— Катюша, милая, ты мне будешь, как доченька, — улыбалась мама Артура. — Ты представить не можешь, как же мы рады за Артурчика! Правда, Седа?
Та улыбалась, кивала, перебирала длинные волнистые волосы, посматривала на Катю загадочно. Пару раз подарила ей помаду и тени — дешевенькие, правда, но Кате все равно было приятно.
— Мам, они славные, — говорила она матери, приехав к той на выходные.
— Славные-славные, — кивала мать, и в голосе ее слышался неприкрытый скепсис. — Кем, говоришь, сестренка твоего ухажера работает?
— Продавщицей. То есть консультантом. А что?
— Нет, ты говори как есть — продавщицей. А то придумали всяких консультантов… В бутике, может, консультанты, а на рынке — продавщицы.
— Мама, она не на рынке!
— Универмаг ничуть не лучше рынка, — отмахивалась мать. — А может, и хуже.
— Ну и что? Чем ее работа плоха?
— Ничем, Катюша, ничем. Ты борщик-то ешь, ешь. А мать кем работает?
— Диана Арутюновна пока никем, она работу ищет.
— Конечно, конечно. Как овдовела два года назад, так все и ищет.
— Да не придирайся ты, мам! Зато у них Артур хорошо зарабатывает, он и мать, и сестру содержит!
Здесь Ирине Степановне возразить было нечего. После гибели старшего Ашотяна парня взял в свою фирму какой-то дальний родственник, и с тех пор Артур занимался продажей машин. Катя интересовалась его работой, но Артур рассказывал о ней неохотно, скупо, уверяя, что его «бизнес», как он говорил, будет ей совершенно неинтересен. Он ездил на хорошей, хоть и подержанной иномарке, любил одеваться с иголочки, частенько водил Катю в ресторанчики, и она видела, какие щедрые чаевые Артур оставляет официантам.
— Содержит, — неохотно соглашалась Ирина Степановна. — Ой, Катюша, только не торопись, прошу тебя. Присмотрись к ним внимательнее. Будь моя воля — ей-богу, поселилась бы с тобой в твоем захудалом общежитии, чтоб не мотаться тебе ко мне за сто километров. И ты была бы под присмотром.
Катя и не собиралась никуда торопиться: до окончания института еще весь пятый курс остался, Артур никаких предложений ей не делал. «Подумаешь, с семьей познакомил! Это ни о чем не говорит».
В начале декабря, выйдя из общежития рано утром и торопясь в институт к первой паре, Катя увидела подъезжавший к остановке автобус и ускорила шаг. Ледяную дорожку, присыпанную снегом, она заметила только тогда, когда ноги уже разъехались на льду; Катя нелепо взмахнула руками и упала на спину, треснувшись затылком об лед.
— Хорошо, что есть шапка на глупой голове, — сказала она себе, глядя в пасмурное небо, откуда валил снег. — Отделаюсь синяком.
Она повернула голову вправо-влево, убедилась, что ее позорного падения никто не видел, и попыталась встать. Резкая боль, какой Катя никогда раньше не испытывала, пронзила позвоночник, и она вскрикнула.
— Господи, да что же это такое… — пробормотала Катя, смаргивая выступившие от боли слезы. — Неужели и на спине синяк?
Она сделала еще одну попытку встать, снова закричала и перевела дыхание. У нее что-то случилось со спиной, и теперь она не могла подняться.
— Мамочка… — жалобно сказала девушка. — Разве так бывает? Ничего, ничего, я сейчас полежу и поднимусь. К первой паре не успею, значит, приеду ко второй…
Она бормотала себе под нос, одновременно пробуя двигать руками и ногами, проверяя, насколько ограничены ее движения, и убеждаясь, что чувствует боль только при попытке подняться. Снег шел все сильнее, и Катя представила, как через час ее занесет.
«Получится сугробик. А если полить его водой — то горка».
Сумка при падении отлетела в сторону, и Катя, сжав зубы, попыталась дотянуться до нее. Получилось это только с третьего раза, потому что боль была невыносимой: казалось, что кто-то со всего размаху ударяет ее тупой иглой в позвоночник. Подтащив сумку, Катя долго лежала, прижимая ее к себе и тяжело, прерывисто дыша. Затем кое-как вытащила телефон и набрала номер «Скорой».
Артур примчался в больницу вечером. Долго сидел возле Кати, расспрашивал ее, потом искал врачей, допытывался у медсестры о диагнозе и прогнозах и в конце концов вернулся обратно и сел около кровати с отрешенным лицом.
— Слушай, — сказал он наконец, и в речи его прорезался акцент — совсем как у младшей сестры. — Ты, главное, не бойся. Мы тебя вылечим. Деньги найдем. Все сделаем. Главное — не бойся.
«Я и не боюсь», — хотела сказать Катя, но боль снова проткнула иглой, и она стиснула зубы. На самом деле ей было страшно. Она помнила перепуганное лицо приехавшей днем мамы, ее долгий разговор с врачом после того, как Катю осмотрели и просветили на каком-то большом гудящем аппарате, мамино заплаканное лицо. Слова Артура успокаивали Катю, и ей отчаянно хотелось, чтобы он остался. Но Артур ушел, пообещав забежать на следующий день.
Началось долгое и мучительное лечение. Катя не хотела слушать подробностей об операции, которая ей предстояла. Она не понимала, почему ее здоровое молодое тело приковано к кровати всего лишь из-за какого-то падения на лед. Она не хотела думать о том, что будет после операции. Врачи произносили слово «реабилитация» так, как будто все уже позади, но она понимала, что на самом-то деле все только начинается. Мама подолгу разговаривала с врачами и один раз призналась дочери, что собирается занять денег на работе. У Кати не было иллюзий о бесплатности отечественной медицины, но слова мамы поразили ее, и она заплакала — первый раз после падения. У кого мама будет занимать деньги? У таких же, как она сама, терапевтов, работающих в поликлинике маленького провинциального городка? Смешно.
И тогда Артур показал себя с такой стороны, что Ирина Степановна прониклась к нему горячей благодарностью и уважением. Катя ни слова не говорила ему о намерении матери занять денег, и потому для нее было вдвойне удивительно, когда в разговоре с врачом выяснилось, что Артур оплатил операцию и послеоперационный уход. После этого все завертелось так быстро, что Катя не успела опомниться — а ее уже готовили к операции, и ласковая пожилая медсестра бормотала что-то ободряющее на ухо, делая ей укол.
Полтора месяца спустя Катя вышла из больницы — сама. Ее предупреждали, что возможны осложнения, но все обошлось. Она могла ходить, бегать, и только на прыжки и любые тренировки на полгода было наложено ограничение.
Артур сделал ей предложение, когда Катя еще лежала в больнице. Она пыталась отшутиться, но он был серьезен и настойчив.
— Подумай — польза будет для всех, — убедительно говорил Артур. — Тебе лучше жить у нас, потому что ты, милая, не будешь ни готовить, ни убираться. От моего дома ближе до института. И, в конце концов, хоть это и не главное, я люблю тебя.
И улыбнулся так широко и обаятельно, что Катя не удержалась и поцеловала его. Господи, он так помог ей, а она еще о чем-то думает, сомневается! Ведь ясно же как божий день, что ей не найти человека надежнее и заботливее Артура!
Свадьбу назначили на конец апреля. От самого торжества в памяти у Кати не осталось ничего, кроме воспоминания о букете роскошных алых роз, которые привез Артур. Она боялась испачкать стеблями подол свадебного платья, взятого напрокат, и мама придумала обернуть цветы в первую попавшуюся нарядную бумагу. Это оказалась оставшаяся после Нового года упаковочная фольга, на которой олени везли в тележке упитанного Санта-Клауса, похожего на поросенка, и так с Санта-Клаусом Катя и вышла замуж.
Первые пару месяцев совместной жизни с Артуром и его семьей она чувствовала себя странно — как будто надела приличную одежду с чужого плеча: вроде бы все хорошо сидит, красиво смотрится, но «не твое». Муж работал с утра до вечера, Катя целыми днями усиленно занималась в его комнате (она так и не воспринимала ее пока как «свою»), потому что договорилась с преподавателями в институте об индивидуальной сдаче сессии, чтобы не брать академический отпуск. Дома постоянно находилась свекровь, и ее доброжелательность и забота иногда казались Кате чрезмерными. Но она тут же укоряла себя за нехорошие мысли, напоминая, что такая свекровь — золото, сокровище, которое нужно ценить. Сына Диана Арутюновна обожала, прощала Артуру все и даже готовила ради него нелюбимую ею жареную рыбу, от которой пахло на всю квартиру и лестничную клетку в придачу. Свекровь заставила и Катю научиться жарить камбалу и треску — мягко, но настойчиво приговаривая, что сама она не вечна, а жена должна уметь угождать мужу.
К ужину с работы возвращалась Седа. От нее всегда сильно пахло дешевыми сладковатыми духами, и Катя старалась не морщить нос, когда та подходила к ней поздороваться. Седа либо оживленно болтала на всевозможные темы, либо, наоборот, забивалась в кресло под торшером и молчала весь вечер, изредка кидая косые взгляды на невестку. Катя уходила в комнату мужа, однако свекровь деликатно, но твердо объяснила: у них в семье это не принято. Все женщины вечерами занимаются домашними делами и ждут главу семьи — то есть Артура. Если Кате нужно учиться, пусть занимается в зале, они с Седой не будут ей мешать. А если нет, то пусть либо помогает готовить ужин, либо делает что-нибудь полезное. Но только — вместе со всеми.
Иногда Катя пыталась пойти в гости к подружкам, но Диана Арутюновна и здесь была непреклонна: замужняя женщина должна проводить вечера либо с мужем, либо со своей семьей. А ее семья теперь она с Седой. Да и негоже девушке одной ходить поздно по темным дворам.
Катя понимала, что со своим уставом в чужой монастырь не лезут, и слушалась свекровь. Да и Артур не раз говорил ей, что у их семьи есть свои традиции, и ему было бы очень приятно, если бы Катя их уважала. Она и не думала не уважать, но каждый раз получалось, что ее желание побыть в одиночестве расценивается как посягательство на традиции. В конце концов Катя махнула рукой и стала придерживаться того порядка, который был заведен в доме Ашотянов. А с подружками встречалась днем и в выходные.
На одном она настояла еще до свадьбы, хотя Артур и его мать очень обижались на нее за это: на сохранении своей девичьей фамилии. Катя Викулова не могла представить себя Катей Ашотян. Это была фамилия папы, и отказаться от нее она не могла.
Лето прошло незаметно. К концу его Катя уже забыла о перенесенной операции и думала только о том, что впереди пятый курс и нужно постараться закончить институт с красным дипломом. Артур был по-прежнему внимателен к ней, часто приносил домой цветы, но никогда не брал молодую жену на встречи с друзьями, устраивавшиеся еженедельно.
— Котенок, маленьким девочкам там не место, — объяснял он с извиняющейся улыбкой. — Прости, малыш, но у нас чисто мужская компания, тебе там будет неинтересно.
Катя и не рвалась встречаться с его друзьями, но ей все меньше нравилось, что Артур проводит время по своему усмотрению, тогда как она должна подчиняться определенным правилам, установленным его семьей. Ощущение, что она живет не своей, а навязанной ей жизнью, не исчезло, но стало привычным. Поразмыслив, Катя решила серьезно поговорить с Артуром о том, что им нужно изменить в своих отношениях, и уже подбирала аргументы, чтобы убедить мужа переехать в съемную квартиру. И тут случилось событие, которое перевернуло их жизнь.
Звонок в дверь субботним вечером прозвучал отрывисто и оборвался — как будто тот, кто звонил, передумал и отпустил кнопку на половине звонка. Все ждали Артура, который, как обычно, встречался с друзьями, и Катя пошла открывать дверь, сама не понимая, почему ей вдруг стало не по себе.
Артур стоял, прижавшись лбом к дверному косяку, и по виску его стекал тонкий ручеек крови. На лбу наливался бордовым огромный синяк. Муж молча смотрел на Катю, и темно-карие глаза на белом лице казались провалившимися.
— Артур… Господи, что случилось?!
Она затащила мужа в квартиру, ощупала с головы до ног трясущимися руками.
— Что случилось? Артур, не молчи! Ты цел?
На шум выскочила Седа, за ней Диана Арутюновна.
— Мама… — Артур перевел взгляд на мать и быстро заговорил по-армянски. Изумленная Катя вслушивалась, не понимая ни слова: раньше муж при ней не говорил на родном языке.
Свекровь переспросила что-то недоверчиво, затем перевела на Катю тяжелый взгляд.
— Да что такое, скажите?! — взмолилась девушка. — Да скажите же вы мне, в конце концов!
Седа быстро бросила несколько слов, Артур начал горячо возражать.
— Тихо, — непререкаемым тоном остановила их мать. Добавила несколько слов на армянском, и Артур, не разуваясь, покорно пошел в ее комнату. — Катюша, ты подожди немного, девочка. Не волнуйся: видишь же, он живой. Значит, все хорошо.
Все трое исчезли в комнате свекрови, оставив Катю в прихожей.
— Все хорошо? — переспросила она у вешалки. — Неужели?
Артур и Диана Арутюновна вышли десять минут спустя, когда у Кати набралось достаточно слов, чтобы высказать их мужу и свекрови. Но Артур тремя словами выбил почву у жены из-под ног.
— Собирайся, — сказал он, нервно поглядывая в сторону окна. — Мы уезжаем.
— Куда уезжаем? — не поняла Катя. — Что происходит?
— Артур, собирай вещи и позвони Тиграну, — вступила свекровь, — а я пока с Катюшей поговорю.
Этим вопросом Катя задавалась уже третью неделю, и он стал постоянным рефреном. «Что же мы будем делать зимой?» — спрашивала она у себя по любому поводу, хотя, откровенно говоря, местоимение «мы» было в этом вопросе неуместным. Сейчас, сидя на холодном подоконнике в кухне чужой квартиры и прислушиваясь к похрапыванию трех людей в соседних комнатах, она окончательно поняла, что вопрос должен звучать иначе: «Что Я буду делать зимой?» Потому что рассчитывать на то, что Артур, его мать и сестра станут помогать ей, не приходилось. Тем более они и так считали, что помогают достаточно — например, Диана Арутюновна готовила ужины, а Седа — обеды. В общем, вносили свой вклад в их совместное выживание.
Катя подышала на стекло и нарисовала на запотевшем круге рожицу. Точка, точка, запятая. Вышла рожица смешная. Смешная, но невеселая, потому что улыбалась рожица как-то криво, одним уголком рта. Девушка вспомнила, как полгода назад перед свадьбой рисовала такую же рожицу на окне в комнате общежития, ожидая Артура. Она любила рисовать на стекле. Вот тогда рожица улыбалась до ушей. Даже мама, озабоченная предстоящей суматохой, зайдя в комнату, заметила:
— Улыбается, прямо как ты. Счастья полные штаны.
И когда Катя обернулась к ней и впрямь с точно такой же улыбкой во весь рот, мама не выдержала и чмокнула дочь в макушку, хотя была против этой свадьбы.
Если с Артуром Ирину Степановну, приехавшую на свадьбу из маленького городка под Ростовом, худо-бедно мирили его внимание и забота о невесте, то мать будущего зятя и его сестру она невзлюбила с первого взгляда. Катя, как могла, убеждала ее, что Диана Арутюновна очень хорошая женщина, сына просто обожает. И Седа тоже хорошая, просто немножко избалованная. «У тебя все хорошие! — сердилась мать. — Глупая ты, Катька, не понимаешь: чужие они нам, чужие! Ладно. Деваться-то некуда».
Эх, могла ли мама представить тогда, что ее дочери придется уехать из Ростова-на-Дону в Москву. И вот уже два месяца повторять «что же мы будем делать зимой». Что-что… Выживать, известное дело.
«Хватит паниковать, — приказала себе Катя, слезая с подоконника. — И ныть. Ничего страшного не происходит. Плохо, конечно, что приходится маме врать, но это для того, чтобы она не беспокоилась. Вот пройдет год, вернемся обратно в Ростов, и тогда…»
Что будет «тогда», Катя не могла представить. Смутно ей виделось что-то хорошее, и, стараясь верить в это, она умылась и легла спать, поставив будильник на шесть утра. Артур негромко посапывал, и лицо его было совершенно безмятежным.
Несколько месяцев назад.
Катя познакомилась с будущим мужем на общей институтской тусовке, на которой оказались и несколько «пришлых парней» — взрослых, уже закончивших институт. Он был высоким, темноглазым и темноволосым, улыбчивым, и ему очень подходило имя Артур. Такую же темноволосую, как он, смешливую Катю парень сразу выделил из остальных девчонок, дружно отплясывавших под незамысловатые попсовые напевы.
Ухаживал он очень красиво, приносил охапки пышных бордовых роз, а в ответ на Катино смущенное сопротивление только смеялся. «Катюша, я же Ашотян! Мы, армяне, по-другому не умеем!» Надписи мелом на асфальте под окнами общежития «Котенок! Ты — единственная!», чтение стихов под луной, ужины при свечах в кафе… «Катюша, я же романтик! Мы, армяне, все немного романтики!»
Очень быстро и неожиданно для Кати последовало знакомство с его родителями — точнее, с мамой, поскольку отец Артура погиб два года назад в автомобильной катастрофе. Диана Арутюновна очаровала Катю. Это была смуглая пышная женщина с гладкой персиковой кожей и нежнейшим пушком на щеках. Слушая ее рассказы, Катя вспоминала: «А как речь-то говорит — будто реченька журчит!» — голос у женщины был мягкий, мелодичный. А вот ее родная дочь Седа — маленькая, с точеной фигуркой статуэтки и глазами газели — говорила грубовато, а когда начинала волноваться, в ее речи явственно слышался акцент.
— Катюша, милая, ты мне будешь, как доченька, — улыбалась мама Артура. — Ты представить не можешь, как же мы рады за Артурчика! Правда, Седа?
Та улыбалась, кивала, перебирала длинные волнистые волосы, посматривала на Катю загадочно. Пару раз подарила ей помаду и тени — дешевенькие, правда, но Кате все равно было приятно.
— Мам, они славные, — говорила она матери, приехав к той на выходные.
— Славные-славные, — кивала мать, и в голосе ее слышался неприкрытый скепсис. — Кем, говоришь, сестренка твоего ухажера работает?
— Продавщицей. То есть консультантом. А что?
— Нет, ты говори как есть — продавщицей. А то придумали всяких консультантов… В бутике, может, консультанты, а на рынке — продавщицы.
— Мама, она не на рынке!
— Универмаг ничуть не лучше рынка, — отмахивалась мать. — А может, и хуже.
— Ну и что? Чем ее работа плоха?
— Ничем, Катюша, ничем. Ты борщик-то ешь, ешь. А мать кем работает?
— Диана Арутюновна пока никем, она работу ищет.
— Конечно, конечно. Как овдовела два года назад, так все и ищет.
— Да не придирайся ты, мам! Зато у них Артур хорошо зарабатывает, он и мать, и сестру содержит!
Здесь Ирине Степановне возразить было нечего. После гибели старшего Ашотяна парня взял в свою фирму какой-то дальний родственник, и с тех пор Артур занимался продажей машин. Катя интересовалась его работой, но Артур рассказывал о ней неохотно, скупо, уверяя, что его «бизнес», как он говорил, будет ей совершенно неинтересен. Он ездил на хорошей, хоть и подержанной иномарке, любил одеваться с иголочки, частенько водил Катю в ресторанчики, и она видела, какие щедрые чаевые Артур оставляет официантам.
— Содержит, — неохотно соглашалась Ирина Степановна. — Ой, Катюша, только не торопись, прошу тебя. Присмотрись к ним внимательнее. Будь моя воля — ей-богу, поселилась бы с тобой в твоем захудалом общежитии, чтоб не мотаться тебе ко мне за сто километров. И ты была бы под присмотром.
Катя и не собиралась никуда торопиться: до окончания института еще весь пятый курс остался, Артур никаких предложений ей не делал. «Подумаешь, с семьей познакомил! Это ни о чем не говорит».
В начале декабря, выйдя из общежития рано утром и торопясь в институт к первой паре, Катя увидела подъезжавший к остановке автобус и ускорила шаг. Ледяную дорожку, присыпанную снегом, она заметила только тогда, когда ноги уже разъехались на льду; Катя нелепо взмахнула руками и упала на спину, треснувшись затылком об лед.
— Хорошо, что есть шапка на глупой голове, — сказала она себе, глядя в пасмурное небо, откуда валил снег. — Отделаюсь синяком.
Она повернула голову вправо-влево, убедилась, что ее позорного падения никто не видел, и попыталась встать. Резкая боль, какой Катя никогда раньше не испытывала, пронзила позвоночник, и она вскрикнула.
— Господи, да что же это такое… — пробормотала Катя, смаргивая выступившие от боли слезы. — Неужели и на спине синяк?
Она сделала еще одну попытку встать, снова закричала и перевела дыхание. У нее что-то случилось со спиной, и теперь она не могла подняться.
— Мамочка… — жалобно сказала девушка. — Разве так бывает? Ничего, ничего, я сейчас полежу и поднимусь. К первой паре не успею, значит, приеду ко второй…
Она бормотала себе под нос, одновременно пробуя двигать руками и ногами, проверяя, насколько ограничены ее движения, и убеждаясь, что чувствует боль только при попытке подняться. Снег шел все сильнее, и Катя представила, как через час ее занесет.
«Получится сугробик. А если полить его водой — то горка».
Сумка при падении отлетела в сторону, и Катя, сжав зубы, попыталась дотянуться до нее. Получилось это только с третьего раза, потому что боль была невыносимой: казалось, что кто-то со всего размаху ударяет ее тупой иглой в позвоночник. Подтащив сумку, Катя долго лежала, прижимая ее к себе и тяжело, прерывисто дыша. Затем кое-как вытащила телефон и набрала номер «Скорой».
Артур примчался в больницу вечером. Долго сидел возле Кати, расспрашивал ее, потом искал врачей, допытывался у медсестры о диагнозе и прогнозах и в конце концов вернулся обратно и сел около кровати с отрешенным лицом.
— Слушай, — сказал он наконец, и в речи его прорезался акцент — совсем как у младшей сестры. — Ты, главное, не бойся. Мы тебя вылечим. Деньги найдем. Все сделаем. Главное — не бойся.
«Я и не боюсь», — хотела сказать Катя, но боль снова проткнула иглой, и она стиснула зубы. На самом деле ей было страшно. Она помнила перепуганное лицо приехавшей днем мамы, ее долгий разговор с врачом после того, как Катю осмотрели и просветили на каком-то большом гудящем аппарате, мамино заплаканное лицо. Слова Артура успокаивали Катю, и ей отчаянно хотелось, чтобы он остался. Но Артур ушел, пообещав забежать на следующий день.
Началось долгое и мучительное лечение. Катя не хотела слушать подробностей об операции, которая ей предстояла. Она не понимала, почему ее здоровое молодое тело приковано к кровати всего лишь из-за какого-то падения на лед. Она не хотела думать о том, что будет после операции. Врачи произносили слово «реабилитация» так, как будто все уже позади, но она понимала, что на самом-то деле все только начинается. Мама подолгу разговаривала с врачами и один раз призналась дочери, что собирается занять денег на работе. У Кати не было иллюзий о бесплатности отечественной медицины, но слова мамы поразили ее, и она заплакала — первый раз после падения. У кого мама будет занимать деньги? У таких же, как она сама, терапевтов, работающих в поликлинике маленького провинциального городка? Смешно.
И тогда Артур показал себя с такой стороны, что Ирина Степановна прониклась к нему горячей благодарностью и уважением. Катя ни слова не говорила ему о намерении матери занять денег, и потому для нее было вдвойне удивительно, когда в разговоре с врачом выяснилось, что Артур оплатил операцию и послеоперационный уход. После этого все завертелось так быстро, что Катя не успела опомниться — а ее уже готовили к операции, и ласковая пожилая медсестра бормотала что-то ободряющее на ухо, делая ей укол.
Полтора месяца спустя Катя вышла из больницы — сама. Ее предупреждали, что возможны осложнения, но все обошлось. Она могла ходить, бегать, и только на прыжки и любые тренировки на полгода было наложено ограничение.
Артур сделал ей предложение, когда Катя еще лежала в больнице. Она пыталась отшутиться, но он был серьезен и настойчив.
— Подумай — польза будет для всех, — убедительно говорил Артур. — Тебе лучше жить у нас, потому что ты, милая, не будешь ни готовить, ни убираться. От моего дома ближе до института. И, в конце концов, хоть это и не главное, я люблю тебя.
И улыбнулся так широко и обаятельно, что Катя не удержалась и поцеловала его. Господи, он так помог ей, а она еще о чем-то думает, сомневается! Ведь ясно же как божий день, что ей не найти человека надежнее и заботливее Артура!
Свадьбу назначили на конец апреля. От самого торжества в памяти у Кати не осталось ничего, кроме воспоминания о букете роскошных алых роз, которые привез Артур. Она боялась испачкать стеблями подол свадебного платья, взятого напрокат, и мама придумала обернуть цветы в первую попавшуюся нарядную бумагу. Это оказалась оставшаяся после Нового года упаковочная фольга, на которой олени везли в тележке упитанного Санта-Клауса, похожего на поросенка, и так с Санта-Клаусом Катя и вышла замуж.
Первые пару месяцев совместной жизни с Артуром и его семьей она чувствовала себя странно — как будто надела приличную одежду с чужого плеча: вроде бы все хорошо сидит, красиво смотрится, но «не твое». Муж работал с утра до вечера, Катя целыми днями усиленно занималась в его комнате (она так и не воспринимала ее пока как «свою»), потому что договорилась с преподавателями в институте об индивидуальной сдаче сессии, чтобы не брать академический отпуск. Дома постоянно находилась свекровь, и ее доброжелательность и забота иногда казались Кате чрезмерными. Но она тут же укоряла себя за нехорошие мысли, напоминая, что такая свекровь — золото, сокровище, которое нужно ценить. Сына Диана Арутюновна обожала, прощала Артуру все и даже готовила ради него нелюбимую ею жареную рыбу, от которой пахло на всю квартиру и лестничную клетку в придачу. Свекровь заставила и Катю научиться жарить камбалу и треску — мягко, но настойчиво приговаривая, что сама она не вечна, а жена должна уметь угождать мужу.
К ужину с работы возвращалась Седа. От нее всегда сильно пахло дешевыми сладковатыми духами, и Катя старалась не морщить нос, когда та подходила к ней поздороваться. Седа либо оживленно болтала на всевозможные темы, либо, наоборот, забивалась в кресло под торшером и молчала весь вечер, изредка кидая косые взгляды на невестку. Катя уходила в комнату мужа, однако свекровь деликатно, но твердо объяснила: у них в семье это не принято. Все женщины вечерами занимаются домашними делами и ждут главу семьи — то есть Артура. Если Кате нужно учиться, пусть занимается в зале, они с Седой не будут ей мешать. А если нет, то пусть либо помогает готовить ужин, либо делает что-нибудь полезное. Но только — вместе со всеми.
Иногда Катя пыталась пойти в гости к подружкам, но Диана Арутюновна и здесь была непреклонна: замужняя женщина должна проводить вечера либо с мужем, либо со своей семьей. А ее семья теперь она с Седой. Да и негоже девушке одной ходить поздно по темным дворам.
Катя понимала, что со своим уставом в чужой монастырь не лезут, и слушалась свекровь. Да и Артур не раз говорил ей, что у их семьи есть свои традиции, и ему было бы очень приятно, если бы Катя их уважала. Она и не думала не уважать, но каждый раз получалось, что ее желание побыть в одиночестве расценивается как посягательство на традиции. В конце концов Катя махнула рукой и стала придерживаться того порядка, который был заведен в доме Ашотянов. А с подружками встречалась днем и в выходные.
На одном она настояла еще до свадьбы, хотя Артур и его мать очень обижались на нее за это: на сохранении своей девичьей фамилии. Катя Викулова не могла представить себя Катей Ашотян. Это была фамилия папы, и отказаться от нее она не могла.
Лето прошло незаметно. К концу его Катя уже забыла о перенесенной операции и думала только о том, что впереди пятый курс и нужно постараться закончить институт с красным дипломом. Артур был по-прежнему внимателен к ней, часто приносил домой цветы, но никогда не брал молодую жену на встречи с друзьями, устраивавшиеся еженедельно.
— Котенок, маленьким девочкам там не место, — объяснял он с извиняющейся улыбкой. — Прости, малыш, но у нас чисто мужская компания, тебе там будет неинтересно.
Катя и не рвалась встречаться с его друзьями, но ей все меньше нравилось, что Артур проводит время по своему усмотрению, тогда как она должна подчиняться определенным правилам, установленным его семьей. Ощущение, что она живет не своей, а навязанной ей жизнью, не исчезло, но стало привычным. Поразмыслив, Катя решила серьезно поговорить с Артуром о том, что им нужно изменить в своих отношениях, и уже подбирала аргументы, чтобы убедить мужа переехать в съемную квартиру. И тут случилось событие, которое перевернуло их жизнь.
Звонок в дверь субботним вечером прозвучал отрывисто и оборвался — как будто тот, кто звонил, передумал и отпустил кнопку на половине звонка. Все ждали Артура, который, как обычно, встречался с друзьями, и Катя пошла открывать дверь, сама не понимая, почему ей вдруг стало не по себе.
Артур стоял, прижавшись лбом к дверному косяку, и по виску его стекал тонкий ручеек крови. На лбу наливался бордовым огромный синяк. Муж молча смотрел на Катю, и темно-карие глаза на белом лице казались провалившимися.
— Артур… Господи, что случилось?!
Она затащила мужа в квартиру, ощупала с головы до ног трясущимися руками.
— Что случилось? Артур, не молчи! Ты цел?
На шум выскочила Седа, за ней Диана Арутюновна.
— Мама… — Артур перевел взгляд на мать и быстро заговорил по-армянски. Изумленная Катя вслушивалась, не понимая ни слова: раньше муж при ней не говорил на родном языке.
Свекровь переспросила что-то недоверчиво, затем перевела на Катю тяжелый взгляд.
— Да что такое, скажите?! — взмолилась девушка. — Да скажите же вы мне, в конце концов!
Седа быстро бросила несколько слов, Артур начал горячо возражать.
— Тихо, — непререкаемым тоном остановила их мать. Добавила несколько слов на армянском, и Артур, не разуваясь, покорно пошел в ее комнату. — Катюша, ты подожди немного, девочка. Не волнуйся: видишь же, он живой. Значит, все хорошо.
Все трое исчезли в комнате свекрови, оставив Катю в прихожей.
— Все хорошо? — переспросила она у вешалки. — Неужели?
Артур и Диана Арутюновна вышли десять минут спустя, когда у Кати набралось достаточно слов, чтобы высказать их мужу и свекрови. Но Артур тремя словами выбил почву у жены из-под ног.
— Собирайся, — сказал он, нервно поглядывая в сторону окна. — Мы уезжаем.
— Куда уезжаем? — не поняла Катя. — Что происходит?
— Артур, собирай вещи и позвони Тиграну, — вступила свекровь, — а я пока с Катюшей поговорю.