Вниз по реке

– С чего ты вообще решил, что это кто-то из них?

Я рассказал ему все, что знал: про перстень Дэнни, пожар, свою стычку с Зебьюлоном Фэйтом.

– Может, и хорошо, что ты его не убил, – произнес Долф.

– Но хотел.

– Не вини себя.

– Мог и Дэнни такое сделать.

Долф поразмыслил над этим, неохотно заговорил:

– Почти у каждого глубоко внутри есть своя червоточинка, Адам. Дэнни во многом хороший парень, но его червоточинка гораздо ближе к поверхности, чем у большинства остальных.

– В каком это смысле?

Он обвел меня изучающим взглядом:

– Я много лет наблюдал, как ты скатываешься в болото, Адам. Как окончательно срываешься с поводка. Как плюешь на людей во всех смыслах этого слова. Меня убивало видеть тебя таким, но я хотя бы мог это понять. Ты видел то, что никакой мальчишка в твоем возрасте видеть не должен. – Долф ненадолго примолк, а я отвернулся. – Когда ты являлся домой весь в крови или когда мы с твоим отцом выкупали тебя под залог, в тебе всегда была печаль, тихое спокойствие. Черт, сынок, ты выглядел почти так, будто заблудился и не можешь найти дорогу назад! Мне трудно тебе это сейчас говорить, но это так. А теперь взять Дэнни – он был совершенно другой. Чувствовал себя чуть ли не героем! Этот парень лез в драку, потому что ему это нравилось. Чертовски большая разница.

Я не стал спорить. Эта «червоточинка» Дэнни во многом и сформировала краеугольный камень нашей дружбы. Мы познакомились с ним примерно через полгода после того, как моя мать покончила с собой. Я тогда уже дрался, прогуливал школу. Растерял большинство из своих прежних друзей, которые теперь предпочитали не иметь со мной дела. Они не понимали, как со мной обращаться, не имели ни малейшего представления, что сказать парню, мать которого снесла себе башку. Это причиняло боль тоже, но я не ныл по этому поводу. Просто глубже закапывался в себя, отталкивая всех до единого. Дэнни появился в моей жизни, как брат. У него не было денег, зато были плохие оценки и деспотичный отец. Свою мать он на тот момент не видел уже два года, два года не пробовал приличной домашней еды.

Последствия для Дэнни никогда ничего не значили. Ему всегда было на все абсолютно насрать.

Мне хотелось чувствовать себя так же, как он.

Мы быстро нашли общий язык. Если я лез в драку, он меня прикрывал. Я делал то же самое. Кто бы к нам ни цеплялся, и к кому бы ни цеплялись мы сами. Парни постарше. Ребята нашего возраста. Это было неважно. Однажды, уже в восьмом классе, мы угнали машину директора школы и бросили ее прямо перед подпольным борделем у автострады, на самом виду. Дэнни каким-то образом вычислили и привлекли к ответу: исключили из школы на две недели, поставили на учет в комиссии по делам несовершеннолетних. Он так и не упомянул мое имя.

Но теперь Дэнни был взрослым человеком, а его отец твердо вознамерился нажить кучу денег. Нельзя было не поразмыслить, насколько глубоко уходит эта самая червоточина.

Семизначная цифра, по словам Робин.

Пожалуй, достаточно глубоко, предположил я.

– Думаете, он на это способен? – спросил я. – Напасть на Грейс?

Вопрос заставил Долфа задуматься.

– Не исключено, но лично я сомневаюсь. Ему уже приходилось делать ошибки, но я по-прежнему считаю, что в целом парень он неплохой. Полиция его ищет?

– Да.

Долф кивнул:

– Полагаю, скоро все выяснится.

– С Грейс была еще какая-то женщина перед тем, как на нее напали.

– Что за женщина? – заинтересовался Долф.

– В синем каноэ, деревянном таком, каких теперь почти нигде и не встретишь. Седая, но почему-то выглядела гораздо моложе. Они о чем-то разговаривали.

– Да ну? – Его брови сошлись вместе.

– Вы что, ее знаете?

– Знаю.

– И кто это?

– Ты сказал про нее полиции?

– Сказал.

Долф сплюнул за перила.

– Сара Йейтс. Только учти: я тебе этого не говорил.

– А кто она?

– Я уже очень долго не общался с Сарой. Она живет на том берегу.


– И это все? – сказал я.

– Это и вправду все, что я могу сообщить тебе, Адам. А теперь пошли. Кое-что тебе покажу.

Я выбросил все это из головы и спустился вслед за ним с крыльца в сад. Он провел меня к сараю и положил руку на капот старого «Эм-Джи»[19], стоящего на кирпичах в самом его центре.

– Знаешь, до этой машины Грейс никогда меня ни о чем не просила. Штаны могла напрочь протереть на заду, прежде чем хоть как-то пожаловаться. – Долф погладил автомобильное крыло. – Это самая дешевая тачка с откидывающимся верхом, какую она только смогла найти. Аппарат темпераментный и своенравный, но она не обменяла бы его ни на какие сокровища мира.

Он опять оглядел меня с ног до головы.

– А теперь скажи: подходят ли эти слова еще к чему-нибудь, находящемуся в данный момент в этом сарае? Темпераментный… Своенравный…

Я понял, к чему он клонит.

– Она любит тебя, Адам, – пусть ты даже и уехал, и пусть, черт побери, этот твой отъезд ее едва не убил! И тебя тоже она не променяет ни на что на свете.

– Зачем вы мне все это говорите?

– Потому что сейчас ты нужен ей больше, чем когда-либо. – Долф опустил мне руку на плечо, крепко стиснул. – Больше не пропадай. Вот что я хочу тебе сказать.

Я отступил, так что его рука упала у меня с плеча; и на миг его заскорузлые пальцы дернулись.

– Это никогда не зависело от меня самого, Долф.

– Твой папа – хороший человек, который допускает ошибки. Ну таков уж он по жизни… Такой же, как ты. Такой же, как я.

– Ну а вчера вечером? – спросил я. – Когда он грозился убить меня?

– Всё как я и сказал. Горячий и, увы, временами совершенно слепой. Вы оба. Два сапога пара.

– Нет уж! – возразил я.

Долф выпрямился и вывернул губы в самой деланой улыбке, какую я только когда-нибудь видел.

– Ладно, забудь. Думаю, ты и сам достаточно хорошо знаешь, что творится в твоей собственной башке. Пойдем-ка лучше позавтракаем.

Повернувшись, он направился к дому.

– Уже второй раз за последние двадцать часов вы читаете мне лекции про моего отца! На черта ему сдалось, чтобы вы воевали на его войне вместо него?

– Да какая уж там война… – отозвался он, не убавляя шага.

Я посмотрел на небо, потом на сарай, но в итоге идти мне было больше некуда. Мы вернулись в дом, я уселся за его кухонным столом и стал смотреть, как Долф наливает две чашки кофе и достает бекон и яйца из холодильника. Он разбил в миску шесть яиц, добавил молока и принялся взбивать вилкой. Отставил миску в сторону, стал открывать бекон.

Через пару минут мы оба немного остыли.

– Долф, – произнес я наконец, – можно задать вам один вопрос?

– Валяй. – Его голос был абсолютно спокоен.

– Вы, случайно, не в курсе, сколько обычно живут олени? Самое большее?

– Белохвостые?

– Да.

Долф бросил на сковородку ломоть бекона.

– В дикой природе – лет десять, в неволе дольше.

– А вы когда-нибудь слышали, чтобы олень дожил до двадцати лет?

Долф поставил сковородку на плиту, и бекон тут же начал шипеть и пощелкивать.

– Только не нормальный олень.

Свет запустил свои пальцы в окно, очертив бледный квадрат на почти черном дереве. Когда я поднял взгляд, Долф изучал меня с неприкрытым любопытством.

– Помните тот последний раз, когда отец брал меня на охоту? – спросил я. – Того белого быка, в которого я стрелял, да промазал?

– Это одна из любимых историй твоего старика. Он говорит, что вы оба так решили там, в лесу. Пришли к негласному соглашению, как он это называет. Насчет приверженности жизни под сенью смерти или чего-то в этом духе. Чертовски поэтично, как мне всегда казалось.

Я подумал про фотографию, которую мой отец хранил в своем кабинете – ту, что была снята в тот день, когда мы увидели белого оленя. Снятую на нашей подъездной дорожке после долгого молчаливого перехода из глубокого леса. Мой отец думал, что это начало новой жизни. Я же просто пытался не расплакаться.

– Он ошибался. Не было никакой приверженности.