Видение

— Знаю.

— Потому что я люблю тебя.

— Знаю.

Он расстегнул ее рубашку.

— Но у нас нет времени.

— Пожертвуем завтраком.

Она протянула к нему обе руки. Он был сильный и надежный. Его рост и сила действовали на нее необычно. Она чувствовала себя завороженной и возбужденной одновременно. Ее веки набухли, ноги отяжелели, в груди и между ног она почувствовала необычайный жар и напряжение. Шершавость его кожи, сталь в его мускулах сводили ее с ума.

Он поднял ее и поцеловал ее шею. Ей показалось, что она ничего не весит. Его руки опустились вниз, обняли ее бедра и поднялись наверх.

— Ты обнял меня так сильно, — проговорила она, — ты так сжал меня, что я не могу дышать. У тебя хватит силы, чтобы переломить мне шею.

— Я не хочу переломить твою шею, — прошептал он.

— Если ты... переломишь мне шею... не думаю... что я это замечу...

Он взял губами мочку ее уха.

— Ты всегда такой нежный, — мечтательно произнесла она. — Даже если ты сломаешь меня, ты сделаешь это очень нежно. Мне не будет больно. Ты не позволишь, чтобы мне было больно.

Он положил ее на постель. Когда он вошел в нее, она подумала, как хорошо было бы, чтобы он сжал ее до смерти, а потом, какие нелепые мысли приходят ей в голову, как странно, что она думает об этом без страха, даже с желанием. Это не было желанием смерти, но мягким отказом от борьбы, тем, что доктор Каувел назвал бы ее слабостью, отказом от своего последнего права (самого главного права — решать, достойна она жить или нет). Он бы сказал, что ей надо полагаться больше на себя, а не на Макса, но ее ничто уже не волновало — она просто чувствовала его силу, и она начала звать его по имени, крепко держась за его мускулистые руки и добровольно ему сдаваясь.

— Говорит Роджер Фаллет.

— Твое имя — дерьмовый Фаллет.

— Лоу? Ты? Лоу Пастернак?

— Я позвонил и спросил репортера Роджера Фаллета, а мне любезно объяснили, что Роджер Фаллет — уже редактор.

— Это произошло всего месяц назад.

— «Лос-Анджелес Тайме» медленно деградирует.

— Наконец они признали талант.

— А-а, ты хочешь сказать, что твою должность они уже предложили кому-то другому.

— Очень остроумно.

— Спасибо.

— Ты очень остроумный человек.

— Спасибо.

— Пластическая операция поможет тебе.

— Эй, Фаллет. Не задирай меня.

— Извини, я забылся.

— Это уже не в первый раз.

— Слушай, Лоу, вместе с этой должностью я получил офис, который больше, чем все твое издательство.

— Они дали тебе этот офис, чтобы запереть тебя там, чтобы ты не совал нос в дела газеты.

— Я ужинаю с боссом.

— Потому что он должен держать тебя под контролем.

— Черт, как я рад слышать твой голос.

— Как Пегги и дети?

— Отлично. Замечательно. Все здоровы.


— Передай им мои наилучшие поздравления с Рождеством.

— Обязательно. Ты должен зайти к нам в ближайший выходной. Ты помнишь о том, что мы не виделись уже полгода? А ведь живем мы так близко друг от друга. Лоу, почему мы не встречаемся чаще?

— Может, подсознательно мы ненавидим друг друга?

— Никто не может подсознательно ненавидеть меня. Я замечательный человек. Так говорит моя дочь.

— Что ж, замечательный человек, мне интересно, сможешь ли ты оказать мне услугу?

— Говори, Лоу.

— Я бы попросил тебя просмотреть в архиве «Таймс» некоторые дела. Меня интересует материал об одном преступлении.

— Что за преступление?

— Попытка изнасилования ребенка.

— Б-р-р.

— И нападение с намерением убийства.

— Где это случилось?

— Где-то в западном районе Лос-Анджелеса. В одном симпатичном пригороде. Девочка жила в поместье акров в двадцать, которое, вероятно, с тех пор было перепродано.

— Когда это произошло?

— Двадцать четыре-двадцать пять лет назад.

— А кто был жертвой?

— Имя мне не хотелось бы называть.

— Как это?

— Роджер, она — мой хороший друг.

— Понятно.

— Кроме того, она относится к тем людям, кто постоянно на виду.

— Я заинтригован.

— Я не собираюсь писать об этом. И не хотел бы, чтобы кто-либо другой сделал это.

— Если это произошло двадцать пять лет назад, для газеты это не представляет никакого интереса.

— Знаю. Но кому-нибудь захочется использовать этот материал в каком-нибудь журнале. Это сильно ранит ее, если опять начнут ворошить ее прошлое.

— Если ты не собираешься об этом писать, зачем ты хочешь поднять эти факты?

— Она в беде. В серьезной беде. И я хочу помочь ей.

— А почему ты не можешь расспросить ее саму о том, что произошло?

— Ей было всего шесть лет, когда это случилось.

— О Боже!

— Она не может вспомнить все, по крайней мере вспомнить правильно.

— А те события двадцатипятилетней давности имеют какое-то отношение к той беде, в которой она оказалась сейчас?

— Вполне возможно.

— Хорошо. Я не пошлю никого другого сделать работу — я сам спущусь в архив и пороюсь в документах.

— Спасибо, Роджер.

— И я займусь этим как твой друг, а не как репортер.

— Это замечательно.

— А как имя жертвы?