Вьетнам. Отравленные джунгли

— Бригадный генерал Лесли Шерман… Послушайте, мистер… — Пленный с надеждой посмотрел в глаза советскому офицеру: — Что со мной сделают эти люди? Они могут сохранить мне жизнь?

— Обернитесь, мистер Карлсон, посмотрите на город. Любезные вьетнамские военные не будут возражать.

Летчик медленно повернулся. Он мрачно смотрел, как над городом плавают клубы дыма, смотрел на разрушенный мост, на горящую железнодорожную станцию. Кожа натянулась на бледном лице.

— Зрелищно, мистер Карлсон? Никак не получается делать добро? Может, и пытаться не стоит? За несколько дней вы и ваши сослуживцы уничтожили несколько тысяч ни в чем не повинных мирных жителей — и я уверен, что многие люди вокруг нас потеряли по вашей милости родных и близких. Не советую смотреть им в глаза. Хотите сказать, не понимали, что вместе с военными объектами бомбили жилые кварталы?

— Но я выполнял приказ… — Летчик на глазах превращался в привидение.

— И это освобождает вас от ответственности?

— Но это война…

— Неужели? Что ж, с таким мировоззрением долго в плену не протянете. Советую быстрее избавиться от предрассудков и вашей пропагандистской дури, их вряд ли оценят ваши надзиратели. Сочувствую, мистер Карлсон, вас поджидают непростые времена. Хотя, если честно, я вам нисколько не сочувствую.

— Надо же, человек с тяжелой судьбой, — театрально вздохнул Газарян. — Карлсон, блин, улетел, но обещал вернуться. Такую фамилию, гаденыш, испортил…

Мультфильм про Малыша и Карлсона шел на экранах страны четвертый год. Недавно сняли продолжение, и оно пользовалось бешеным успехом — не меньше, чем «Ну, погоди» и серия советских мультфильмов про Винни-Пуха.

— Товарищ Фо Хой, отвезите его в комендатуру, — вежливо попросил Андрей. — А потом пусть переправят к его коллегам под Ханой.

Переводчик тут же передал его слова, и командир охранного взвода вытянулся по швам, козырнул. Летчика схватили под руки. На свою беду, он непроизвольно дернулся, и вьетнамцы сразу зароптали — они и так с трудом сдерживались. Выскочил вперед худощавый солдат с дрожащим лицом, ударил Карлсона в скулу. Американец качнулся, изменился в лице. Подбежал еще один, хлестнул по затылку. Еще мгновение — и бросилась бы вся честная компания. Офицер не спешил осаживать своих подчиненных, выжидающе поглядывал на советского майора.

— Прекратить! — опомнился Андрей.

Офицер спохватился, разразился гневной руладой. Солдаты неохотно подчинились. Пленный едва стоял. По губе стекала кровь. «А ведь так и не понял, за что, — подумал Раевский. — Что он видит из кабины своего самолета? Нажимает кнопки, работает рычагами. Он даже не отвечает за выброску бомб и орудийно-пулеметный огонь. Любуется видами с высоты, наслаждается полетом, а представление о войне имеет самое схематичное. Такие не задумываются, что происходит внизу, когда открывается бомбовый люк…»

Вьетнамцы погнали пленного к КПП, награждая затрещинами. Новая жизнь начиналась для американского гражданина…

Перезаряжание комплекса провели за двадцать пять минут. Шесть ракет на пусковых установках были готовы к бою. Но ночь прошла спокойно, хотя люди не смыкали глаз. Поступали сводки: на военно-воздушных базах США отмечается нездоровая активность, самолеты взлетают практически постоянно: «Фантомы», «сто пятые», бомбардировщики «В‐52», «Дугласы А‐1», истребители палубной авиации с авианесущих крейсеров в Тонкинском заливе… От напряжения слезились глаза, от жары и недосыпания начинались галлюцинации — приходилось постоянно встряхиваться, обливать себя водой. В туалет практически не ходили — вся влага выходила с потом. Андрей разрешил своим людям спать по часу — по очереди, но это оказалось форменным надувательством. Не успеешь уронить голову, как уже толкают, чего-то хотят.

На многострадальный Ханьхо за ночь не упала ни одна бомба. В городе продолжали выть сирены, военные и гражданские разбирали завалы, искали выживших. Среди пострадавших было много детей — что вызывало еще большую ярость. На позициях Овчарова полным ходом шли восстановительные работы. Комплектующие к ЗРК прибывали из Союза непрерывным потоком — поступали готовые к работе узлы и агрегаты. Поставки шли в основном через Китай — тяжелые транспортники с военными грузами могли совершать в сутки по два-три рейса. Дефицита вооружения вьетнамские зенитчики не испытывали…

Офицеры сновали привидениями и отвратительно себя чувствовали. Знали бы, что так произойдет, хоть выспались бы! Основной удар этой ночью нанесли по Ханою, Хайфону и некоторым объектам в приморской полосе. Коллеги из столицы сообщали: в городе разрушено несколько объектов, полностью уничтожен аэродром вьетнамских ВВС. Три офицера получили ранения, у одного — тяжелое. Система ПВО сбила восемь самолетов. Утром снова началось — теперь уже над Ханьхо, где, по мнению американских стратегов, остались незавершенные дела. Так и было — бомбежки последних дней принесли немало ущерба, но не повлияли на боеспособность вьетнамской армии. Последующие двое суток выдались самыми тяжелыми. Снова бессонные дни и ночи, моральное и физическое напряжение, полная отдача. «Фантомы» и «F‐105» налетали внезапно, словно из ниоткуда — спешили сбросить груз и поскорее убраться. В систему ПВО Северного Вьетнама они давно поверили. Далеко не все пилоты возвращались на базы. Потери американских ВВС в живой силе и технике росли постоянно. Но налеты продолжались. «Фантомы» весь день бомбили район, нанесли серьезные повреждения железнодорожной станции, провели точное бомбометание на армейских складах к северо-западу от города. На мосту «Зуб Дракона» даже под бомбежками трудились ремонтные бригады, работал плавучий автокран. Путевые рабочие тоже несли потери — но вместо выбывших бригад на дрезинах подходили новые. Один из «Фантомов», идущих на мост, загорелся в воздухе. Самое удивительное, что в него никто не стрелял — замкнуло электрическую цепь. Самолет рухнул севернее моста. Нелепых происшествий с «F‐4» было предостаточно: заводской брак, неподходящие условия, человеческий фактор. На первых порах эти самолеты использовались как перехватчики, затем их стали применять для наземной поддержки южновьетнамских войск, позднее превратили в истребители-бомбардировщики и бросили на ликвидацию объектов инфраструктуры. В июле 67-го произошла серьезная катастрофа над Северным Вьетнамом. Летчики обнаружили колонну грузовиков и стали выполнять боевой заход, обстреляли колонну неуправляемыми ракетами. На втором заходе ведомый вдруг взорвался в воздухе. Что произошло — осталось загадкой. Обломки самолета рухнули в джунгли. Прах членов экипажа благополучно развеялся по ветру. В тот же месяц случилось происшествие на авианосце «Форрестол» в Тонкинском заливе. Случайно прыгнуло напряжение в цепях стоящего на палубе «Фантома», произошел самопроизвольный пуск ракеты «Зуни» из подкрыльной кассетницы. Ракета перелетела палубу и ударила в топливный бак готового к полету штурмовика «А‐4». Бак сорвало с крыла, выплеснулось и загорелось топливо. Жар стоял такой, что стали взрываться баки других самолетов — а их на палубе столпилось предостаточно. Сдетонировали бомбы, пробили отверстия в бронированной палубе, и горящее топливо потекло внутрь. В результате погибли 130 человек, еще больше были ранены. Американцы потеряли 21 самолет, а авианосцу потребовался долгий и дорогостоящий ремонт. Дым пожара от авианесущего крейсера был виден на многие километры. На этом происшествия с авианосцами не закончились. И снова виновным оказался «Фантом». Очередной неконтролируемый пуск ракеты — теперь уже на корабле «Энтерпрайз» в том же заливе. Сценарий аналогичный — поражение топливного бака «А‐4», сильный пожар, а в дополнение — фейерверк из «Зуни», которые хаотично разлетались во все стороны. Погибли 27 летчиков, несколько сотен получили ранения. Сгорели 15 самолетов, включая семь «Фантомов»…

На второй день в небе объявились вьетнамские «МиГ‐21». Перехватчики работали слаженно, сами потеряли три машины, но и сбили ракетами «воздух — воздух» четыре или пять самолетов. Пилоты покинули кабины, а потом специально организованные поисковые группы бегали по джунглям, искали незадачливых американцев. ЗРК в этот день выпустил 18 ракет, из них было пять попаданий. Росло количество сбитой техники, разбросанной по району. Пошучивал Газарян: эх, сюда бы советских пионеров — весь этот металлолом собрать…

В небе Вьетнама в эти дни было жарко. Происходило что-то странное: пехотные подразделения армии США постепенно покидали страну, но одновременно проходило усиление авианесущей группировки. Командование не жалело ни бомб, ни самолетов. Потери живой силы тоже не имели значения. В паузах между налетами поступил приказ из штаба ЗРП от подполковника Коняева: противник вычислил координаты ЗРК, требуется срочная передислокация! То, что позиции выявили, уже почувствовали: один из «сто пятых» сменил направление, прошел на бреющем полете и «облегчился» в том месте, где джунгли переходили в холмистую равнину. Две бомбы взорвались на позициях ракетного комплекса. Резервная ТЗМ получила повреждения, несовместимые с жизнью (хорошо еще, что резервная), погибли трое вьетнамцев из обслуги, а Вадим Гарин, в добавление к обожженному лицу, обзавелся контузией. Минут десять он сидел под кустом, держась за голову, никого к себе не подпускал (особенно с санитарной сумкой), шептал, что ничего не видит, не слышит, не соображает, но это скоро пройдет, и он триумфально вернется в строй. Капитан Гарин действительно вернулся в строй, но с этого момента стал задумчивым и пугался даже собственной тени…

Контузионный невроз, как следствие воздействия ударной волны, был не редкостью. Гарину еще повезло, иным доставалось больше. Самые невезучие впадали в кому, другие теряли сознание — на пять минут, на сутки, на неделю. Терялся слух, зрение, утрачивался дар речи — а впоследствии очень трудно восстанавливался. Удар воздушной волны мог вызвать нарушение психики. Люди мучились головными болями, тошнило, рвало, были нормой головокружения, больные теряли память, быстро уставали, испытывали повышенную раздражительность…

Новую позицию вьетнамские товарищи выбрали к западу от города, где еще остались не обработанные авиацией объекты: пара замаскированных аэродромов, запасной командный пункт, оснащенный новейшей техникой связи, крупное подземное нефтехранилище. Возможность для маскировки имелась — местность сложная, озера, лесистые участки. Работали оперативно — пока не поступила информация о новом подлете. На первых порах, согласно нормативам, время свертывания и развертывания комплекса составляло шесть часов. Сюда входила работа со всеми элементами: антенный пост, кабина станции наведения с настройкой аппаратуры, дизельная электростанция, станция разведки и целеуказания, шесть пусковых установок. Жизнь вносила коррективы. Позднее это время сократили до четырех часов, а уже в шестидесятые годы — довели до 2 часов 20 минут. На учениях, на соревнованиях между подразделениями даже этот норматив многократно перекрывался — ракетчики работали как факиры, свертывали и разворачивали комплекс за 30–40 минут! Самое сложное — антенный пост и пусковые установки. А дальше дело техники — накрыть маскировкой, соединить все боевые элементы кабелями — для централизованного обеспечения электроэнергией, обеспечить синхронную связь систем наведения…

Операция по переводу в походное, а затем в боевое положение заняла чуть больше двух часов, включая получасовой переезд. Все расчеты работали на пределе. Плотный учебный график приносил плоды — вьетнамцы трудились, как пчелы. Среди них было много способных ребят — даже выпускники технических вузов и средних специальных заведений. В 65-м году Советский Союз принял на безвозмездной основе десять тысяч молодых людей из Вьетнама — для обучения в советских заведениях военным специальностям. Студенты учились на совесть, корпели над лекциями, бились на практических занятиях. Впоследствии выпускники вливались в командный состав ВНА, становились специалистами в авиатехнике, в системах ПВО, именно они превратили вооруженные силы ДРВ в одну из самых эффективных армий мира…

Разведка не подвела — старые позиции противник выявил. Бомбардировщик «В‐52» прошел на бреющем полете, из люка посыпались бомбы. Взрывы валили деревья, выдирали пласты земли, выворачивали наизнанку уже никому не нужные подземные убежища. Для ввода в заблуждение оставили пару муляжей ракет — и пилоты повелись! Бомбардировщик, закончив работу, с достоинством удалился. Люди выходили из укрытий, озадаченно смотрели, как в полутора километрах к юго-западу на опушке разгорается пожар. Именно там три часа назад стоял ракетный комплекс!

— Вот черт, — почесал макушку Газарян и честно признался: — Даже не знаю, что сказать, товарищ майор. Ни одна шутка в горло не лезет…

— А если не лезет, то стой и молчи, — проворчал Андрей. — Самое время задуматься над насущными жизненными вещами. Что так побледнел, клен мой опавший? Пустяки, дело житейское, как сказал бы наш друг Карлсон…

Начавшийся дождь потушил пожар в джунглях. Но не смог остановить налет «Скайхоков», поднявшихся с палуб авианосцев в Тонкинском заливе. «А‐4» налетели на город — шли небольшими звеньями, пакостили, уходили, прилетали следующие. За сутки ЗРК Раевского сбил два самолета, столько же восстановленный комплекс Овчарова — он тоже сменил позицию. Это остудило головы американским военным — в них закрадывались страшные подозрения, что ЗРК в районе Ханьхо вовсе не уничтожены, как им было подано на блюде! Но пилоты упорно отрабатывали свои задания, шли на город, не считаясь с потерями…

Люди работали как роботы, не замечали пройденного времени. Спали урывками, а большей частью вообще не спали. Вьетнамские снабженцы подвозили еду — ели суп из концентратов, консервы, вездесущий вьетнамский рис — главный продукт питания в Юго-Восточной (и не только) Азии. Рис уже вызывал тихое бешенство. Андрей и в Союзе был не в восторге от данного продукта, а здесь он его просто возненавидел. Вьетнамцы же ели рис постоянно, и не потому, что больше нечего, а потому, что нравилось! Вьетнамец мог прожить без риса день, мог прожить два, но потом начиналась ломка, человек впадал в глухую меланхолию, испытывал нервозность…

17 мая был самый трудный день. Разведка доложила: американское командование склоняется к мысли прекратить налеты. Свои задачи авиация выполнила: нарушены линии коммуникации и пути снабжения между Севером и Югом, нанесен урон инфраструктуре ДРВ, оказано воздействие на северовьетнамскую делегацию в Париже. Потери не в счет — самая мощная экономика в мире их даже не почувствует, а погибшие летчики станут национальными героями. Дальнейшие удары отправятся в пассив — всему нужна мера. В выводах аналитиков имелись резоны, но к 17 мая налеты только участились.

— Имею недобрые предчувствия, товарищ майор, — сообщил Газарян, наблюдая, как по экрану радара ползут четыре точки (разведка известила, что это две «летающие крепости» в сопровождении пары истребителей прикрытия). — В нашу сторону идут, от города отворачивают. Хотите, поделюсь с вами предчувствиями?

Свои девать было некуда! ЗРК стрелял залпами — по две ракеты. Один бомбардировщик пропал с экрана, аппаратура донесла: цель ликвидирована! Где он упал, мало беспокоило, главное, что не на голову. В воздух поднялись вьетнамские истребители-перехватчики. Вполне вероятно, что экипажи были советские, но об этом история умалчивает. «МиГи» шли на перехват, сцепились с самолетами прикрытия. Крылатые машины носились в небе, как стрижи, трассирующие очереди вспарывали воздух. «МиГ» потерял хвостовое оперение, штопором ушел в землю, но пилот успел покинуть кабину. Второй свалился со стороны солнца, расстрелял американца показательно, как на полигоне. «Фантом», не имеющий в этот день бомбовой загрузки, клюнул носом, стал заваливаться. Пилот советского истребителя проделал смелый маневр — подставил брюхо под пулемет, но не стал искушать судьбу: истребитель лихо накренился и помчался вниз по наклонной траектории, проделав «бочку» — однократный оборот вокруг продольной оси. Он сбил противника с толку, тот замешкался, и пулеметная очередь пропорола фюзеляж «Фантома». Тот тоже опустошал боезапас, но летчику-асу удалось увернуться — машина резко провалилась в яму, и над ним с ревом прошел «Фантом», за которым волочился дым…

Но второму бомбардировщику удалось прорваться на западные окраины Ханьхо. Он воспользовался моментом, когда советские истребители были заняты. «В‐52» шел на малой высоте — аккурат на стартовые позиции ЗРК! Иллюзий не осталось — никаких объектов, достойных внимания, за спиной Раевского не было. Ревела сирена. Люди ныряли в наспех вырытые укрытия, кто-то прыгал в овраг, проходящий под боком. Надвинулась крылатая тень, заслонила солнце. Размах крыльев у этой «птицы» был впечатляющим. Андрей не чувствовал страха — лишь бы спасти своих бойцов! Он орал дурным голосом: Чего стоим и рты разинули?! Валите к чертовой матери!» Офицеры уносились кто куда. Овраг пролегал за станцией наведения, туда и помчались втроем плюс Газарян и Романчук. Овраг был уже набит до отказа. Не успели как следует подготовить укрытия — вечно куда-то торопятся, нет времени на элементарные удобства!.. С запозданием заработала зенитная батарея на западной городской окраине. Гавкали старые советские пушки, опробованные еще на Курской дуге. До начала бомбометания остались секунды. Но пилот машинально отклонился от курса, решил не рисковать — слишком уж плотно работали зенитчики. Именно это и спасло людям жизни: весь бомбовый запас вывалился на правый фланг стартовых позиций. Грохот стоял ужасный, бомбы рвали землю, выдирали с корнями деревья. Все закончилось за полминуты. Бомбардировщик, злобно рыча двигателями, убрался восвояси. Народ валялся вповалку — сплющенный, оглушенный. Потом выбирались из оврага с какими-то блаженными ухмылками, прочищали уши. «У меня психическая травма, — драматично стонал Газарян. — Дайте денег…» — «А вам тоже нравится запах пороховой гари поутру, товарищ майор?» — настойчиво спрашивал Романчук. Обслуживающий персонал практически не пострадал. Один из операторов сломал ногу, другого повредила ударная волна — это оказался переводчик, единственный из всей обслуги, владеющий русским языком. «Ну все, братец, отвоевался, — хлопнул его по плечу Газарян. — Теперь родное правительство тебя на пенсию отправит». Тот только моргал и не мог взять в толк, о чем говорит русский. Слова «пенсия» во вьетнамском языке не существовало, они не знали, что это такое. А если бы узнали, то несказанно бы удивились: почему государство должно обеспечивать стариков, у которых есть дети, внуки, и те это сами могут делать?

Блаженно улыбался Саня Давыдов. Окончательно помрачнел и провалился в буддийское самосозерцание Вадим Гарин. Зенитчики здорово помогли, но комплекс получил серьезные повреждения. Взрывной волной сорвало антенны, превратились в куски металла две фланговые пусковые установки, перевернулась транспортно-заряжающая машина. Работать в штатном режиме ЗРК уже не мог. Ремонтные работы на месте ничего бы не дали. Андрей радировал в штаб: отстрелялись, товарищ подполковник! Личный состав на месте, техника отсутствует. Хоть из пушки по воробьям стреляй! Посмеивался Газарян со свежим анекдотом: американцы изобрели страшное оружие — водородную бомбу. Личный состав уничтожается, материальные ценности остаются. А русские и здесь всех переплюнули, их новое оружие еще страшнее, «прапорщик» называется: личный состав остается, материальные ценности исчезают… «Не прилетят больше твои воробьи, майор! — известил по защищенной линии подполковник Коняев. — К тебе высылаются вездеходы для транспортировки поврежденной техники. С заданием ты справился, молодец. Не без огрехов, но все равно молодец. Пусть знают, что безнаказанно хозяйничать в небе уже не будут! Твой комплекс выводится под Ханой, в местечко Чонг Линь. Там оборудованы замаскированные позиции, рядом — ремонтная база. Сдашь ЗРК вьетнамским товарищам — и домой… ну, в смысле, в учебный центр — до дальнейших распоряжений. Американцы сбавили обороты, можем позволить передышку. Действуй, майор! По прибытии доложишь генерал-майору Малашенко и начальнику центра полковнику Бахметьеву».

В полноценный отдых никто не верил. Но все же вернуться, хоть на день-другой… У майора имелись личные причины рваться на базу.





Глава четвертая





Быт под Ханоем, в учебном центре на базе 264-го зенитно-ракетного полка, был далек от комфортного, но все же лучше, чем в Ханьхо. Имелось подобие душа, собственная хижина, сбитая из бамбука и частично из досок. В хижине была мебель — самая настоящая тумбочка, ветхий шкаф и традиционная раскладушка, над которой опускался марлевый полог. С раскладушкой соседствовал соломенный шезлонг-качалка — личный подарок майора вьетнамской армии Му Ханя. Ни у кого такого не было, а у Раевского был. Впрочем, посидеть в нем удавалось нечасто. «Спальный район» располагался на краю центра, он ни разу не подвергался бомбежке (из-за неказистого вида сверху), его окружали живописные деревья, цветущие кустарники, дорожки, засыпанные галькой. Учебные корпуса находились дальше, а здесь, под боком, имелась спортивная площадка, столовая, «дом быта» и даже стол для игры в теннис. Вьетнамцы не понимали правил, но всегда внимательно следили за игрой и бурно реагировали на все, что, по их мнению, являлось «голом».

Последние две недели выдались тяжелыми. Но дивизион вел себя достойно, и количество сбитых самолетов было таким, что его не требовалось даже завышать. Комплекс сдали под роспись, загрузились в автобус и мгновенно уснули — никакие бомбежки не могли разбудить. Американцы приутихли, теперь их авиация лишь лениво бомбила приморские районы и минировала акваторию Тонкинского залива. «Сутки можете отдыхать, — великодушно разрешил полковник Бахметьев — советник командира части, старший группы советских специалистов, выслушав рапорт о проделанной работе. — А если повезет, получите еще сутки… это будет зависеть от обстановки, включая, хм, международную».

Раевский не помнил, как упал на раскладушку и заснул. Зато полог накинул, и в этом колпаке царила страшная духота. Но крылатые вампиры не беспокоили. Сквозь щели в стенах просачивался солнечный свет, в саду пели птицы. С волейбольной площадки доносились крики — военнослужащие срочной службы, свободные от дежурства, затеяли матч-реванш. В соседних хижинах слышался молодецкий храп — товарищи не теряли даром времени.

Снаружи вдруг кто-то покашлял, затем скрипнула соломенная циновка под ногами, затряслась дверь, сплетенная из стеблей бамбука.

— Майор Раевский? — раздался строгий голос. — Мы знаем, что вы здесь. Открывайте, КГБ!

Да пропадите вы… Пришлось вставать и двигаться в спящем виде. Майор путался в марле, чертыхался. Болела правая часть тела — последствие падения в овраг, и ходьба причиняла боль. Откинулся крючок, заскрипела дверь. К хижине была пристроена веранда — сущий смех, места ровно столько, чтобы спрятать от дождя маленького вьетнамца, — но табуретка туда входила. На ней сидел, раскачиваясь, представительный жилистый мужчина в парусиновых штанах и парусиновой рубашке, курил болгарскую сигарету и наслаждался покоем. Солнце давно взошло и уже жарило. Перед вереницей соломенных хижин (были и двухместные) проходила асфальтированная дорожка, за ней начинались лужайки, обрамленные цветущими кустами. С волейбольной площадки на другой стороне садика доносились азартные крики. Мужчина поднял голову, уставился на майора внимательным взглядом. У него было правильное, гладко выбритое лицо, аккуратный пробор, серые глаза излучали иронию. Под ногами лежала спортивная сумка иностранного происхождения — явно не пустая.

— Явление Христа народу, — улыбнулся мужчина. — Видел бы ты себя в зеркало.

— Рад, что не вижу, — проворчал Андрей. — Который час, Никита?

Посетитель взглянул на элегантные наручные часы:

— Половина одиннадцатого, подсудимый.

— Ой, уймись со своими специфическими шуточками… Мы ночью прибыли — в половине третьего, вчера… Дай поспать, мы две недели не спали…

— Знаешь, — понизил голос Ханов, и ирония из глаз полилась, как вода. — Но сегодня… как бы это помягче выразиться, чтобы тебя не шокировать… В общем, ты дрыхнешь вторые сутки без стыда и совести и твои подчиненные тоже… — Никита замолчал, прислушался. В соседних хижинах на разные голоса храпели люди. — Выдь на Волгу, чей храп раздается? — не выдержав, засмеялся он.

— Ты серьезно? — удивился Андрей.

— Вам дали второй выходной. Я в курсе, можешь мне доверять.

— Неужели? — Андрей озадаченно почесал затылок. — Ладно, заходи, а то сейчас табуретку сломаешь…

Он побрел, прихрамывая, в хижину. Гость пристроился в хвост, дышал в затылок.

— Почему хромаешь? Отказал один из двигателей?

— Оба отказали.

— Ладно, приятель, знаю, что вы пережили. Досталось вам. Хотя кому сейчас легко?

«Тебе легко», — подумал Раевский. Он добрался до раскладушки, снова упал. Никита без смущения опустился в шезлонг, бросив под ноги сумку, стал качаться, разглядывая обстановку.

— Небогато живешь, Раевский. Ох уж эти социально не защищенные слои населения… Ладно, не говори ничего, знаю, деньги тебя не испортили. Даже не пытались. Но порядок ты хотя бы можешь поддерживать?

— Никита, оставь меня в покое! — простонал Андрей. — В этом доме все аккуратно валяется на своих местах, что ты хочешь?

— Просто в гости зашел, — пожал плечами Ханов. — Не мог не зайти. Все же не чужой. Тем более после всего, что вам досталось под Ханьхо… Расскажешь?

— Конечно, в этом нет государственной тайны. Особенно для тебя. Но давай не сейчас, ладно?

— Ладно, просыпайся, черт с тобой. — Ханов откинулся на спинку шезлонга, сладко зевнул: — Заражаешь ты меня… Выпить хочешь? Водка? Виски? Странный напиток из кактуса под названием «текила»? — выразительно коснулся он ногой сумки, которая явно не пустовала.

— Шутишь? — вздохнул Андрей. — Нельзя, я на службе.

— У тебя выходной.

— Все равно нельзя… — произнес майор и, как бы невзначай, посмотрел на часы.

Никита уловил этот взгляд, усмехнулся. Он был дьявольски наблюдателен и умен. А еще умел раньше прочих добывать информацию — иногда складывалось ощущение, что она самостоятельно, какими-то невидимыми каналами загружается приятелю в голову и там оседает.

— Хорошо, держи. — Ханов вынул из сумки красно-синюю алюминиевую банку. — Буржуйская «Пепси», лимонад такой, хорошая штука. Говорят, в ней гвозди растворяются. Колечко отогни и потяни. Не граната, не взорвется. Час назад была холодной, ну а теперь… сам понимаешь. — Он посмотрел по сторонам и добавил: — Холодильник тебе завести надо. И зарплату другую, гм…

В этом товарищ был категорично прав. По неясным причинам, офицеры, проходящие службу во Вьетнаме, не имели никаких надбавок, получали обычную зарплату — ту же, что в Союзе. Возникала странная ситуация — на Кубе, в Египте, где тоже работали военные специалисты, зарплата была в разы выше, при этом боевые действия там не велись.

— Гадость, — поморщился Андрей, сделав глоток, — наш «Дюшес» гораздо лучше. Холодильник, говоришь… Может, еще и жену завести?

— Нет, жену не надо, — не растерялся Ханов, — жена у тебя уже была, — и он, не моргая, уставился на собеседника.

Темное прошлое часто вторгалось в голову и доставляло неудобства. С Никитой Хановым они учились в параллельных классах. Оба были родом из славного града на Оби, ставшего после войны чуть не центром мироздания в Сибири. Особо в школе не общались, но вышло так, что поступили в один институт, оказались в одной группе и долгое время не могли поделить Наталью. По воле рока она обучалась в той же группе. Наталья задумчиво наблюдала за их потугами, потом подумала и выбрала Раевского. Впоследствии закралось страшное подозрение: выбрала из-за фамилии. Жизнь длинная, лучше быть Раевской, чем Хановой. Никита остался с носом, вскоре перевелся на другой факультет, и эта тяжба как-то забылась. Чем закончилась семейная жизнь, тоже известно. Андрей ушел из электротехнического, посвятил жизнь армии, Наталья какое-то время кочевала с ним, копя обиды. Но однажды прорвало, и началась эпопея, связанная с разводом. С Хановым встретились случайно — уже во Вьетнаме. «Андрей Иванович, можете задержаться на минутку? К вам есть несколько вопросов от Комитета государственной безопасности», — вкрадчиво прозвучало в спину. И ведь напрягся — а потом этот исполненный иронии взгляд, язвительная улыбка. Мир оказался тесен — в нем, как в трамвае, не протолкнуться! Поначалу чувствовал настороженность — этот парень и впрямь работал в КГБ. Наивно предполагать, что контингент специалистов ограничивался только военными. «Старший брат» был везде, следили за моральным состоянием коллектива, занимались анализом, отдельные службы вели контрразведывательную деятельность, способствуя ГРУ, работали с пленными американцами и выходцами из Южного Вьетнама. Злобу Никита не затаил — как будто. Ко всему относился с юмором. «Можешь не рассказывать. Все про тебя знаю и про Наталью тоже. Ладно, не смотри с опаской, проехали. Надеюсь, ты спас меня — угробил лишь свою жизнь. А вдруг и я бы развелся с Наташкой… хотя вопрос тоже спорный. Что дает минус на минус?» Невозможно было понять, где он шутит, а где говорит всерьез. Настороженность осталась — даже после долгого общения в новых условиях. Что у человека в голове? Как он перешел на работу в КГБ с факультета приборных устройств? Эту тему Ханов не афишировал, только усмехался: направлен по комсомольской путевке. Он был неплохим человеком, но служба в интересном ведомстве не могла не наложить отпечаток. В Союзе Никита женился, воспитывал ребенка, хотя и в этом плане не распространялся, лишь показал фото суженой — эффектной брюнетки с длинными ногами, обтянутыми «буржуазными» джинсами.

— Ладно, не смущайся с утра пораньше, — отмахнулся Ханов. — Что за привычка у нашего человека? На полях сражений — храбрее не найти, а в присутствии людей из органов — сразу дрожь по телу, язык заплетается. Про личное — забыли. Ничего, как говорится, личного. Кстати, ты напрасно посматриваешь на часы. Я не зря к тебе пришел. Нина Ивановна еще вчера вечером в компании полковника Осипова изволили отбыть в Хайфон — встреча с представителями командования ПВО по вопросам поставок новой техники, в частности модернизированного ЗРК «Волхов». Прости, но я это знаю. Командировка на двое суток. Работа, знаешь ли, Нина Ивановна не могла ничего сделать. И почему мы так опечалились?

Андрей не скрывал расстройства. Нина Ивановна Метелина — скромная и очень привлекательная женщина, секретарь-делопроизводитель старшего в группе СВС в 264-м зенитном полку, куда входил и учебный центр, — была родом из Перми, состояла в разводе и имела сына, которого воспитывала бабушка. Последнее обстоятельство не препятствовало жаркому роману, вспыхнувшему три месяца назад. Отношения не афишировали, встречались при каждой возможности — хоть на минуту, на две, проявляли чудеса конспирации и извращенную фантазию. Нина Ивановна была гражданским человеком, но приказам подчинялась и вольностей в работе не допускала. Неизвестно, как другие, но Ханов был в курсе — он всегда был в курсе! Роман однокашника его забавлял и частенько являлся поводом для острот.