Весна умирает осенью

– Да, это так. Марк – замечательный человек! Отзывчивый и порядочный. Он сразу отсоветовал мне выставлять на торги ряд вещей – эти художники сейчас не в цене. И приберечь импрессионистов как «золотой резерв». А вот всевозможный авангард и абстракцию, которые мне к тому же совсем не по душе, порекомендовал передать на реализацию галерее Монтень.

– И вы довольны результатами сделки?

– Очень! Картины ушли мгновенно. С ценой, со слов Марка, мы тоже не прогадали. Я его слову доверяю. Но разрешите все же спросить, почему вы этим интересуетесь?

– Дело в том, что от деда мне досталось довольно обширное собрание работ русских художников – в основном девятнадцатый и двадцатый века. Дед сумел перевезти их во Францию, когда родную страну захватили большевики, – солгал Родион с убедительным видом. При этом ему вспомнился хранившийся у мамы «менделеевский» чемоданчик с парой белья, бритвенным набором и энциклопедией практической медицины – единственными вещами, которые его дед сумел взять с собой в новую жизнь.

– И вы подумываете о продаже?

– Да, хочу обзавестись семейным гнездом… Но цены на недвижимость в Париже постоянно растут.

– Значит, решили остепениться. – Вдова взглянула на него лукаво. – Видимо, встретили наконец свою любовь? Ну не смущайтесь, вопрос риторический…

– Встретил, – неожиданно серьезно ответил Родион. – Но в отношении искусства я – человек невежественный. Так что мне очень нужна ваша рекомендация. Сами понимаете, по таким вопросам можно обращаться лишь к проверенным и надежным лицам.

– Что ж, я познакомлю вас с Марком и Анри – это люди с прекрасным вкусом и деловой хваткой. Они все устроят в лучшем виде.

– С Марком Портманом и Анри?..

– Монтенем. Они – соучредители культурного фонда, которому я доверила заботу о моей коллекции.

– И в чем же миссия этого фонда?

– Он помогает людям творческих профессий: спонсирует выставки, выбивает для них гранты. Время от времени фонд берет под свое крыло начинающих талантливых художников, помогая им заработать и со временем прославиться.

– Насколько я знаю, среди них был и Жак Соланж? Я большой его поклонник.

– Да, и он тоже. Очень перспективный творец, как жаль, что его постигла такая участь. – Вдова сняла очки и скорбно взмахнула редкими ресницами. – Анри уделил ему очень много времени, помог заключить выгодные контракты с галереями. Они стали по-настоящему близкими людьми. До такой степени, что Жак доверил фонду заботу о всем своем наследии… Думаю, это был очень мудрый шаг!

– Почему? Ведь у Соланжа, кажется, есть семья.

– Ой, да кто знает, как поступила бы эта семья с его гениальными картинами! Сын еще совсем маленький, а его опекунша, сестра Жака, – неотесанная крестьянка. Что она понимает в творчестве? Разбазарит коллекцию в считаные дни. Ведь Жак рисовал сериями и всегда настаивал на том, что его работы – это единое целое. Если их растащат по одной в частные собрания, весь труд Соланжа обесценится!

– Понимаю, – кивнул Родион, почувствовавший, что ему удалось разговорить собеседницу. – Значит, Анри Монтень занимается финансовой частью сделок?

– О, в этом ему нет равных. Анри – доверенное лицо крупных коллекционеров и людей с большими возможностями. У него острый нюх на таланты – он может помочь удачно инвестировать деньги в восходящую звезду или же найти покупателя на картины, минуя аукционы.

– Теперь я понимаю, почему вы доверили ему свои жемчужины…

– У Анри особая стратегия, – продолжила она. – Он считает, что поначалу стоит отдать несколько работ за номинальное вознаграждение, а потом, когда публика войдет во вкус и оценит художника, взвинтить цены до предела.

– И в вашем случае это ему удалось?

– Я согласилась продать несколько небольших полотен, как говорится, «за горбушку хлеба», но это лишь первый этап плана. Заодно Анри выгодно пристроил дорогостоящих Рихтера и Вишневского.

– Вишневского? У меня есть несколько его гуашей. Я давно хотел показать их специалистам…

– С экспертизой вам может помочь Портман, у него в штате лучшие искусствоведы. Они разбираются в творчестве этого художника – его дочь, Зоя, была близкой подругой Марка и сотрудничала с фондом.

Родион вздохнул.

– Мы были с ней знакомы. Выдающаяся актриса и яркая женщина!

Взгляд вдовы неожиданно застыл, сосредоточившись на крошечной белой точке – мячике для гольфа, закатившемся в песчаную лунку на бархатисто-зеленом поле.

– До сих пор не могу поверить и смириться. Зоя была щедрой неунывающей натурой, в ней не угасала любовь к жизни – это было так заразительно… И вдруг – внезапная смерть! У Зои ведь не осталось наследников, ни один из ее многочисленных браков не принес ей радости материнства. Знаете, она до последних дней находилась в каком-то лихорадочном поиске – видимо, ей отчаянно не хватало ощущения привязанности, природной близости, которые женщине может подарить лишь ребенок. И юные мальчики, которых она держала при себе в последние годы… было в этом что-то невыносимо печальное. Возможно, она просто пыталась заполнить пустоту.

– Да, вы правы. По сути, Зоя была очень одиноким человеком, – согласился Родион.

– Невероятно одиноким. К счастью, в последние годы рядом с ней был Марк. Он – человек тончайших душевных настроек, умеет поддержать и вселить оптимизм. Марк взял на себя заботу о наследии ее отца – наверное, единственного человека, которого Зоя по-настоящему любила.

– Вишневская завещала свою коллекцию фонду?

– Я не знаю подробностей, но уверена, что между ними был какой-то договор. Наверное, как и мне, Анри предложил Зое подписать агентское соглашение, позволяющее фонду выступать в качестве представителя ее интересов.

– Это смелый шаг…

– О, поверьте, если и есть в арт-бизнесе люди, с которыми можно иметь дело, то это Марк и Анри. Они разбираются в искусстве, располагают связями и умело управляют финансовым вопросами. У меня была возможность в этом убедиться: благодаря Анри мне удалось продать компанию мужа до того, как она скатилась в безнадежное банкротство. Он так быстро и ловко все устроил: нашел покупателя, оформил бумаги и провел сделку. Деньги уже у меня на счету. Ну как я могу ему после этого не доверять?






XVI

«Дом»




Галерея «Дом», где должно было состояться арт-шоу, о котором ей предстояло написать репортаж, находилась в одном из старейших кварталов Парижа – Марэ. Оливия выбиралась туда редко и каждый раз отмечала, как разительно отличается это место от чинных буржуазных округов правого берега и от суетливых туристических анклавов левого.

В Марэ текла особая жизнь, в которой пряный аромат фалафеля смешивался с запахом сдобных бриошей, а кинозвезды и министры стояли в одной очереди с богемными оборванцами, чтобы купить к ужину свежий багет.

«Дом» располагался в самой престижной части квартала – в сводчатой аркаде, опоясывающей площадь Вогезов. На аллеях сквера, разбитого перед бывшими королевским дворцами, в этот вечер было пустынно: поднялся резкий ноябрьский ветер, обрывавший с деревьев последнюю листву и швыряющий ее под ноги прохожим. Каменные фонтаны скорбно молчали, а на газонах сидели лишь нахохлившиеся смурные голуби.

В чайных салонах анфилады горели газовые обогреватели, на спинках плетеных стульев висели пледы, однако, кроме нескольких влюбленных пар, посетителей там практически не было.

Зато у входа в «Дом» стояла толпа: на арт-шоу пропускали по персональным приглашениям. Темнокожий красавец в строгом костюме сверялся со списком и одаривал любезной улыбкой тех, чье имя отыскалось среди плотно подогнанных печатных строк, тут же пропуская их внутрь. На пригласительной карточке Оливии стояла пометка «Пресса», и ей удалось пройти фейсконтроль без лишних проволочек.

Галерея, представлявшая собой многоуровневое пространство с гладкими стенами и колоннами из необработанного камня, была уже заполнена до предела. Публика оказалась разношерстной: отличить респектабельного коллекционера от восходящей звезды художественного небосклона было практически невозможно. Складывалось впечатление, что гости вечера совершили набег на парижский блошиный рынок, разжившись там совершенно несовместимыми с реальностью нарядами: от камзолов-котарди до шотландских килтов, китовых фижм, воланов и корсетов. Среди этой пестроты Оливии удалось выхватить взглядом знакомую фигуру Марка Портмана, чей щегольской лиловый смокинг навевал мысли о «Лидо».

Пробравшись к дальней стене, к которой был придвинут стол, сплошь заставленный напитками, Оливия подхватила бокал вина и отправилась изучать экспозицию. За право пообщаться с Марком Портманом она обещала Лео написать подробный очерк, сдобрив его десятком высказываний и фотографий – «для полного погружения в атмосферу события».

Чтобы справиться с этой задачей, ей пришлось позаимствовать у Родиона фотокамеру, которая теперь болталась у нее на шее на жестком ремешке. Украшение это, впрочем, не шло в разрез с выбранной одеждой: асимметричная черная рубашка, укороченные брюки и забавные штиблеты, купленные в прошлом году у обувного умельца в Соренто, придавали ей хотя и эксцентричный, но все же рабочий вид.

Прогулка по залу напоминала преодоление полосы препятствий: публика разделилась на небольшие группы, между которыми остались лишь узкие ручейки проходов. Маневрировать по этим каналам с камерой было непросто, но благодаря тесноте Оливии удавалось услышать мнения и восторженных почитателей, и непримиримых критиков. Самая жаркая дискуссия разгорелась возле кролика из нержавеющей стали, восседавшего на мраморном постаменте.

– Да вы только всмотритесь в него повнимательнее, – восхищался тучный коротышка в люстриновом пиджачке, – это же метафора безликости окружающего мира! А в зеркальной поверхности отражается самая его суть: деформированный облик современного человека!

Вглядевшись в искаженное отражение собственного лица в глянцевом боку грызуна, дама в модном парике решила с ним поспорить.

– Называть подобную безвкусицу искусством могут только дилетанты. Она бездушна и лишена какой-либо идеи.

Коротышка вспыхнул, и, сделав глубокий вздох, выдал такую уничижительную тираду, что Оливия предпочла отойти и отправиться дальше.

Однако оказалось, что возле соседнего арт-объекта разгорелся не менее горячий спор.

– И пускай его работа лишена эстетики в традиционном смысле слова, – повествовала старушка в довоенном ситцевом платье, берете и девичьих белых носках. – Но присмотритесь повнимательнее: ведь это отсылка к древним манускриптам, своеобразное послание из прошлого в настоящее. Обращение предков к гибнущей цивилизации!

Заглянув ей через плечо, Оливия обнаружила обычную школьную доску, исчерченную меловыми каракулями. Они напоминали треснувшую в нескольких местах пружину.

– Да если на рисунки моей трехлетней внучки поставить подпись этого мазилы, то выйдет точно такое же послание, – съехидничал кто-то из собеседников дамы в берете.

Та, осадив его презрительным взглядом, тут же нашла, что возразить.



Покружив еще с четверть часа по экспозиции и получив несколько комментариев от посетителей, Оливия спустилась по лестнице вниз. Там оказалось намного спокойнее: перед развешанными на стенах полотнами гости стояли парами или поодиночке, вдумчиво изучая экспонаты. Оглядевшись, Оливия заметила знакомый профиль: это был довольно известный театральный деятель, с которым ей довелось встречаться в Довиле. Она подошла к нему и негромко поприветствовала.

– Вот так встреча, мадемуазель! – шутливо отреагировал мужчина, явно не помня ее имени. – Хотя чему удивляться: похоже, сегодня здесь собрались все ценители искусства. Но я быстро устаю от общения и уединился, чтобы полюбоваться еще разок на работы Соланжа. Каким удивительным мастерством он обладал, только посмотрите! Так соединять цвета, сталкивать плоскости, чтобы они перетекали одна в другую, мог только гений. В его картинах есть что-то гипнотическое.

– Поэтому он и настаивал, чтобы они выставлялись сериями, – согласилась Оливия. – Ему казалось, что этот цветовой симбиоз был способен погрузить человека в транс, вызвать эйфорию. Я знаю только одного мастера, который превзошел Соланжа в этом искусстве…

– Интересно, кого вы имеете в виду?

– Посмею предположить, что речь об Андрее Вишневском, – вклинился вдруг посторонний голос. Собеседники обернулись.

За ними стоял Марк Портман, однако в его напыщенном образе что-то изменилось. Вместо карикатурного фата перед ними был мужчина средних лет с усталым лицом и живыми южными глазами.

– Только он, рисуя абстракцию, за счет своей неповторимой техники мог добиться звучания картины – как будто бы она состояла не из мазков, а из нот. Постойте несколько минут перед любой его работой – и вы ее услышите. Не верите? Пойдемте, я вам кое-что покажу.

Они миновали последний зал и приблизились к аккуратной нише, напоминавшей альков. В ней, мягко подсвеченная сразу несколькими лампами, находилась всего одна картина. Оливия узнала ее сразу – это была «Весна». Правда, подлинник выглядел значительно насыщеннее той репродукции, которую ей показывала Зоя. В оригинале пастельный, зыбкий мир рисунка не был статичен: он словно двигался и дышал, светился изнутри, окатывая мшисто-древесным духом и завораживая переливами оттенков.

– Слышите? Где-то вдалеке шумит река и звучит райский хор птичьих голосов…

– Да, потрясающе, – кивнула Оливия. – Я видела репродукцию «Весны» в доме Зои Вишневской, но оригинал превосходит ее в разы.

– Вы были знакомы с Зоей? – удивился Портман.

– К сожалению, очень поверхностно… Но она успела рассказать мне историю возвращения этой жемчужины в ее коллекцию.

Театральный деятель, которого явно заинтриговали эти подробности, вынужден был ретироваться – его окликнула пожилая дама со сложенным зонтиком, который служил ей опорой. Скроив кислую мину, он нехотя направился к ней, произнося формальные приветствия.

Портман, сунув руки в карманы штанов, о чем-то задумался, а затем произнес:

– Я оказался тем счастливцем, который обнаружил посылку с «Весной» на пороге дома Зои. Это было накануне ее смерти – словно жизнь, прощаясь, преподнесла ей последний подарок.