Весь мир театр

Это-то всё было чудесно, театрально, с гарантированными аплодисментами. Но ведь сначала нужно умертвить человека. Не то чтоб Элизе было Чингиз-хана жалко, вот уж нет. Она и человеком его не считала – уродливой аномалией, раковой опухолью, которую необходимо как можно скорее прооперировать. Но как убивают, Элиза понятия не имела. На сцене она проделывала это много раз – например, когда играла графиню де Теруар в «Жертве термидора». Там всё было просто: подняла руку с пистолетом, за кулисами рабочий ударил по медному листу, и жестокий комиссар Конвента с воплем падает. Однако в жизни всё наверняка трудней.

И стало Элизе ясно, что без консультанта или секунданта, одним словом, помощника не обойтись. Начала перебирать возможные кандидатуры. Эраст отпал сразу. В ее пьесе ему отводилась совсем иная роль: устыженного, восхищенного и прощенного.

Газонов? Слишком приметен своей азиатской внешностью. И потом, он тоже теперь знаменитость. Делить славу на двух актеров не хотелось.

Вася? Это он в японской пьесе великий фехтовальщик, а в жизни рохля. Наверняка и оружия никогда в руках не держал. Здесь бы какого-нибудь военного…

А Жорж? Во-первых, бывший офицер. Во-вторых, преданно и нетребовательно влюблен. В-третьих, настоящий рыцарь, человек чести. В-четвертых, герой – довольно вспомнить, как он схватил змею, бр-р-р. Неболтлив. И, что важно, привычен оставаться в тени.



Назавтра она уединилась с Девяткиным в пустой ложе и, взяв с него клятву молчания и повиновения, всё рассказала. Он слушал с пылающим взором, иногда даже скрежетал зубами на злодея, доставившего ей столько горя и безнаказанно погубившего пятерых ни в чем не повинных людей. Никаких сомнений рассказ Элизы у Девяткина не вызвал, за это она была ему особенно благодарна.

– Так вот в чем дело… – прошептал ассистент, ударив себя кулаком в лоб. – Ах, как оно всё… Рок, фатум! Теперь понятно. А мы-то…

– Кто «мы-то»? – насторожилась Элиза. – Про кого это вы?

– Не имеет касательства. Связан словом чести, обязан молчать. – Жорж приложил ладонь к устам. – А вам бесконечно благодарен за доверие. Более можете мне ничего не говорить. Известен ли вам адрес, по которому я могу найти изверга? Не беспокойтесь, я обойдусь без полиции. Заставлю его стреляться с двух шагов, по жребию, без шансов. А откажется – убью на месте!

Этого-то Элиза и опасалась.

– Я должна уничтожить его сама. Своими руками. Не хватало еще, чтоб вы отправились из-за меня на каторгу!

Он сверкнул глазами.

– Сударыня, ради вас я не то что на каторгу – ради вас я… я… готов спасти от гибели весь проклятый мир! – И простер руку над залом, такой смешной, трогательный. – Ах, если б у вас открылись глаза, если б вы увидели, каков я на самом деле! Если б вы могли меня полюбить – это всё бы изменило!

– Никогда еще за пределами сцены мне не признавались в любви столь… величественно, – не сразу нашла Элиза правильное слово. – Вы мой рыцарь, а я ваша дама. Это красивые отношения. Давайте не будем выходить за их пределы. А заступаться за меня не нужно. Я сейчас нуждаюсь не в защитнике, а в помощнике. Помните: вы дали клятву повиноваться. Ведь вы человек слова?

Он угас. Плечи поникли, голова опустилась.

– Не тревожьтесь. Девяткин слово держит. И к роли помощника ему не привыкать. Един в девяти лицах, как шутит Ной Ноевич…

Успокоившись, она объяснила, что помощь его будет негласной. Иначе это получится уже не преступление в состоянии аффекта, под воздействием секундного порыва, а предумышленное убийство со сговором – совсем иной коленкор.

– Приказывайте, повелительница. Я всё исполню, – все еще с горечью, но уже спокойнее молвил Жорж.

– Добудьте мне пистолет и научите из него стрелять.

– У меня есть револьвер, «наган». Немного тяжеловат для вашей ручки, но вы ведь будете стрелять в упор?

– О да!

Разговор состоялся шестого ноября. Три дня подряд после репетиции они спускались в подвал, где в просторных каменных складах хранились декорации каких-то да

вно забытых спектаклей, и Элиза училась стрелять, не зажмуриваясь. Выстрелы звучали оглушительно, грохот будто лопался, не находя выхода под тяжелыми сводами. Наверху – проверили – пальбы было не слышно.

В первый день ничего путного не получилось. Во второй Элиза, по крайней мере, не роняла после выстрела оружие. Опустошила весь барабан, но не попала в манекен ни единого раза. Наконец, на третий день, держа тяжелый револьвер обеими руками и стреляя с совсем близкого расстояния, она продырявила болвана пятью пулями из семи. Девяткин сказал, что получилось неплохо.

Больше практиковаться времени не осталось. Назавтра, в четверг, после спектакля, должно было свершиться возмездие.

Элиза не сомневалась, что Чингиз-хан явится в театр. Он и прежде не пропускал ни одного представления, а уж теперь, над свежей могилой несостоявшегося жениха, непременно захочет себя продемонстрировать. Вчера и третьего дня она видела, что он провожает ее через площадь, от театра до гостиницы, затаившись в свите поклонников. После того как газеты – не впрямую, но вполне прозрачными намеками – сообщили, что самоубийство «молодого миллионера» связано с «непреклонностью» некоей «слишком известной актрисы», любопытствующие стерегли Элизу у служебного выхода и шли за ней по пятам, но, слава Богу, не лезли, а почтительно глазели издали.



Играла в этот вечер она феерически, будто какая-то магическая сила носила ее по сцене, и временами казалось – еще чуть-чуть и взлетишь, взмахнув рукавами кимоно, словно крыльями. Никогда еще публика так жадно не пожирала ее глазами. Элиза чувствовала это алчное внимание, упивалась им, пьянела от него. За кулисами Лисицкая, которой тоже досталась весьма эффектная роль, прошипела: «Это воровство! Перестаньте красть мои выходы! Вам своих мало?»

Чингиз-хан был в амфитеатре. Сначала Элиза его не видела, но в третьем действии, во время любовной сцены, над головами сидящих вдруг поднялся знакомый силуэт. Убийца, которому сегодня суждено было стать убитым, встал и оперся о колонну, сложив на груди руки. Если он рассчитывал сбить актрису, то просчитался – Элиза обняла Масу с еще большей страстью.

После спектакля, как обычно, выпили по бокалу шампанского. Штерн был очень доволен, сказал, что изложит свои впечатления об игре каждого в «Скрижалях».

В самом конце короткого собрания вдруг появился Фандорин. Поздравил труппу с удачно сыгранным спектаклем – вероятно, из вежливости, потому что в зале Элиза его не видела. Она посмотрела на него только один раз, коротко, и отвернулась. Он на нее и вовсе не глядел. «Погодите же, Эраст Петрович, раскаетесь, – со сладким злорадством подумала она. – Очень скоро».

Потом Девяткин сделал объявление: «Господа, завтра, как обычно, репетируем в одиннадцать. Но учтите: отныне к опоздавшим будут неукоснительно применяться меры, безо всякого снисхождения. Штраф в один рубль за каждую минуту опоздания!» Все на это поворчали, повозмущались и стали расходиться.

– Хан здесь, – шепнула Элиза своему секунданту. Ее била дрожь. – Будьте наготове, ждите. Сегодня всё решится!

– Места себе не нахожу, – сказал Девяткин, когда они остались вдвоем. – А если вы замешкаетесь и он выстрелит раньше? Опомнитесь! Женское ли это дело?

– Ни за что. Жребий брошен.

Она храбро улыбнулась, вскинула подбородок. От резкого движения закружилась голова, и Элиза испугалась, что упадет в обморок. Но ничего, обошлось. Только колени дрожали все сильней.


Тогда Жорж вздохнул и достал из кармана небольшую штуковину черного металла.

– Вы героиня. Кто я такой, чтобы удерживать вас от подвига? Это вам, держите.

Она взяла легкий, почти ей по руке, пистолет.

– Что это? Зачем?

– «Баярд». Благородное оружие с благородным названием. Я потратил на него всё, что оставалось от жалования. А «наган» оставлю себе. Если вы окажетесь в опасности, я буду наготове. Уж этого запретить вы мне не можете!

На глазах у нее выступили слезы.

– Спасибо… Теперь я не буду бояться. Почти… Но как из него стреляют?

– Пойдемте в подвал. Я покажу.

Они спустились, и она отстреляла целую обойму. Это было совсем другое дело! Оружие можно было держать одной рукой, отдача почти не чувствовалась, а пули легли в манекен рядышком.

Доволен остался и Жорж. Он вставил новые пули, щелкнул чем-то, вернул пистолет Элизе.

– Теперь просто с предохранителя – и огонь! Помните: я рядом, я начеку.

По пути к выходу она проинструктировала секунданта еще раз:

– Вы ни в коем случае не оглядываетесь. Ни во что не вмешиваетесь. Только если я позову на помощь, хорошо?

Он кивнул, с каждым мгновением делаясь все мрачнее.

– Не вздумайте вытаскивать свой «наган»! Вы погубите нас обоих!

Снова кивнул.

– Лишь в том случае, если хан приготовится стрелять. Вам всё понятно?

– Понятно-то понятно… – пробурчал Девяткин. В это время они проходили мимо зала.

– Подождите минуту.

Ее потянуло взглянуть на театральный занавес. Может быть, она его больше никогда не увидит. А если увидит, то нескоро. Ведь на время процесса ее, наверное, посадят в тюрьму?

Уборщики уже заканчивали свою работу: внесли и поставили возле помоста столик Ноя Ноевича – для завтрашней репетиции. Сверху, строго посередине, как любит Штерн, установили лампу, положили чистую бумагу, оточенные карандаши и, с особым почтением, «Скрижали».

Элизе захотелось прочесть, что там написал про ее нынешнюю игру Ной Ноевич.

Приятно: «Для Э.Л.: Чудесная взвинченность! Рецепт успеха: натягивать струну до предела, но не обрывать!»

Это на сцене. А в жизни иногда приходится и оборвать.



Перед тем как выйти наружу, Элиза набрала полную грудь воздуха и посмотрела на часики. Ровно полночь. Идеальное время для кровопролития.

Шагнула на тротуар, как Мария Стюарт на эшафот.

Несмотря на позднее время, у подъезда стояла толпа. Раздались хлопки, крики, несколько человек подали букеты, кто-то попросил расписаться на фотокарточке. Полыхнул блиц.

Кивая и улыбаясь, Элиза краем глаза наблюдала за фигурой в длинном черном пальто и лоснящемся цилиндре.

Он здесь, здесь!

Передала цветы Девяткину, который с грехом пополам обхватил их одной левой. Правую руку он держал в кармане.

Шагов через двадцать Элиза вынула из кармашка муфты пудреницу, чтобы подглядеть в зеркальце. Полтора десятка поклонников и поклонниц следовали за ней на почтительном расстоянии, а впереди всех, громко стуча каблуками, шел Чингиз-хан.

На виду у публики исполнить задуманное будет легче. Довольно вообразить, что играешь роль.

Элиза обернулась. Вздрогнула, будто лишь сейчас заметив человека в длинном пальто. Он ухмыльнулся из-под черных усов.

Она вскрикнула. Немного ускорила шаг.

Стук каблуков за спиной тоже убыстрился.

«Не попасть бы в тех, кто идет за ним», подумала Элиза. Мысленно досчитала до пяти. Остановилась.

– Мучитель! Изверг! – пронзительно закричала она. – Нет больше моих сил!