Венецианский контракт

– Подождите!

– Я и так сказал слишком много. Я могу лишиться головы даже за одно это. Если же скажу больше, мне точно не жить, – сказал врач, торопясь уйти.

Фейра посмотрела ему вслед и почувствовала, что больше никогда не увидит его.





* * *


Не зная, что делать, она прошла через тихие дворы к дворцовым воротам. Её мать велела ей отправляться с Тимурханом в плаванье, а наставник убеждал ни в коем случае не позволять отцу ехать. И они оба упоминали его груз. Нурбану назвала его вороным конем, а Хаджи Муса предупредил, что он погубит отца. Внезапно Фейра почувствовала себя совсем ещё юной. Ей хотелось только одного – залезть на колени к отцу, потянуть его за бороду, как она делала в детстве, обо всем ему рассказать и спросить, что им делать.

Проходя мимо покоев султана, она услышала раскаты его громового голоса. Фейра ускорила шаг, как будто сам Мурад мог выскочить из своих покоев и сразить её за то, что она позволила его матери умереть. Если бы она прислушалась получше, если бы не торопилась так сильно, то наверняка узнала другой мужской голос. Султан беседовал с её отцом.





Глава 4





Султан Мурад III начал свое правление так, как собирался и продолжить его.

Вернувшись из провинции Маниса, чтобы заявить свои права на трон, он приказал задушить пятерых младших братьев, которых его отец прижил с другими женами. Путь к престолу был свободен; и теперь, в девятнадцать лет, молодой и решительный, не встретивший никакого сопротивления, он был готов, наконец-то, исполнить желание всей своей жизни.

По словам кизляра-агы, с которым он только что имел интереснейшую беседу, его мать должна быть уже мертва. Наконец он освободился от уз, которые в последнее время душили его, как удавка, и ему больше не придется терпеть её вмешательства.

Ему вовремя пришла мысль совершить это злодеяние руками генуэзки. Сам он вышел сухим из воды: хотя народ поддержал умерщвление его братьев, так как именно этого все и ждали от сильного правителя, но убийство матери, всеми любимой султанши, – это было бы слишком. А обвинить во всем генуэзку – ловкий ход. Он велит задушить её гедик за небрежение и разоблачить генуэзку, которая, как он считал, забрала себе слишком большую часть его города – с резиденцией в Галатской башне и её окрестностях. Теперь он мог не только оплакать свою мать, похоронив её со всеми почестями, но и выплеснуть праведный гнев на иноземцев. И такая ненависть только укрепит его последние, величайшие и самые дерзкие планы относительно внешней политики, какие только предпринимались.

Султан восседал на троне и взирал на человека, который покорно стоял перед ним на мраморной карте мира, покрывавшей весь пол просторного зала приемов. Человек этот, как ему и полагалось, стоял на море.

Этот человек однажды поклялся в верности его отцу Селиму и всем его наследникам. Некогда адмирал, а теперь, в мирное время, просто пожилой морской капитан. Что ж, его снова ждет адмиральское звание. Султан чувствовал себя великодушным – и наслаждался этим ощущением, сопутствующим власти. Старому морскому волку предстоит ещё одно сражение. Султан Мурад III собирался воспользоваться данной ему клятвой.

Отдавая распоряжения капитану, он думал, что угадал точный момент, ту секунду в их беседе, когда Тимурхан осознал, что никогда уже не вернется. Этот человек, который с детства бороздил воды Османской империи и других стран, теперь отправлялся в последнее плавание. Мурад наслаждался моментом. Это было частью общей картины. Золоченая комната, мраморная карта на полу, белые евнухи, глухие и немые (по его повелению им проткнули барабанные перепонки и вырвали языки), его одежда, окружавшие его дворцовые стены, гарем, полный женщин, послушных каждому его слову, – ничто на сравнится с властью, позволяющей лишить жизни человека, требуя, чтобы он подчинился. И морской капитан подчинился.

Тимурхан бин Юнус Мурад был идеальным кандидатом для этого задания – никто не знал море так, как он, ветеран Лепанто, достаточно насмотревшийся зверства в этой великой морской битве, чтобы ненавидеть Венецию и дожа. И у него только один иждивенец – о котором султан жаждал позаботиться лично.

– Наш верный врач сыграл свою роль и отыскал ящик в одном из храмов за пределами города. Белые евнухи доставят груз на пристань сегодня в полночь. Вы поплывете на одном из венецианских кораблей, захваченных нами при Лепанто. Он называется“Il Cavaliere”, – султан говорил это так, как будто сам был там.

На самом деле в сражении участвовал Тимурхан, благодаря которому и удалось захватить этот галеас. «Всадник» – это слово многое значило для него, как и для султана, который, зная все подробности истории своей матери, считал это название забавным. Ему нравились совпадения и случайности – так он чувствовал, что с ним Бог.

– Ты доставишь корабль в Венецию и подождешь, – сказал султан Тимархану.

Он поднялся с трона и бесшумно прошелся по карте, проложив курс корабля своими золотыми туфлями. Дойдя до мраморного изображения Венеции, он намеренно прошелся по всему городу. Ему было приятно топтать это место.

– Когда доплывете до устья лагуны, – султан встал на это самое место, – дождитесь шторма. Под покровом бури, да ещё и на венецианском корабле, вы сможете проскользнуть мимо острова, который сейчас на карантине. – Он указал на небольшой участок земли на карте, подписанный “Vigna Murada”. – Здесь тебя будут держать сорок дней, если поймают, – и тогда все погибло. Моряков помещают в дома призрения, а груз моют и обрабатывают дымом, чтобы уничтожить заразу. Мне не нужно напоминать тебе, что если это произойдет, нашему предприятию придет конец. Доставь груз в пролив Святого Марка, прямо перед дворцом дожа. Именно здесь, – он показал носком туфли, – ты его выпустишь.

Султан выдержал паузу, чтобы убедиться, что возражений не будет. Морской капитан послушно следовал за ним, как дворняжка.

– Затем ты направишься к острову Джудекка. Там ты найдешь убежище – это место называется «Санта-Кроче», – султан, уверенный, что Тимурхан не поймет, что означает это священное название, на всякий случай произнес его как можно быстрее и невнятнее. – Здесь тебя ждут помощь, кров и пища. Затем ты сможешь благополучно вернуться в Турцию.

Ложь далась ему легко.

Рассматривая карту, морской капитан хранил молчание. Султан привык к молчанию подданных в своем присутствии, но на этот раз тишина затянулась и стала его раздражать. Вдруг ему показалось, что этот человек, который столько раз беседовал с его отцом, а его видит впервые, напуган и подавлен его властью и величием. Ему было приятно. Его мать – да сгниет она в земле! – всегда говорила, что он отличается от своего отца, как день от ночи. Конечно же, этот человек боится его. Он – не такой, как его отец Селим, человек слабый, милосердный, тряпка и пьянчужка.

– Ты можешь говорить, – великодушно разрешил он морскому капитану.

На самом деле Тимурхан бин Юнус Мурад вовсе не боялся султана. Он считал его злобным щенком, не достойным лизать сапоги своего покойного отца. Он молчал, потому что пытался смириться с этим последним ударом, который судьба обрушила на него.

Тимурхан привык к потерям. Он встретил женщину, которую любил и которая любила его, и потерял её из-за отца нынешнего султана. Он посвятил себя мореплаванию, возвысился после битвы при Лепанто и потерял свой флот. Единственное, что он сумел удержать в своей жизни, – это Фейра, и вот теперь ему предстояло лишиться и её. Какая ирония судьбы! Когда родилась его дочь, он поклялся в верности Селиму и его наследникам в обмен на то, что ему позволят забрать её к себе и воспитать в этом городе. Эта клятва и привела его сюда, в этот зал, чтобы ввязаться в то, что навсегда разлучит его с Фейрой. Наконец, он заговорил, задав один-единственный вопрос, который мучил его.

– О свет очей моих и радость сердца моего, что будет с Фейрой?

– А, с твоей умненькой дочкой. Да, очень умненькой, – произнес султан, вспоминая, что говорил о ней кизляр-ага. – Она знает больше, чем следует.

Тимурхан поднял руку, словно отражая удар.

– Повелитель, я знаю, она слишком усердна в учении, но если бы вы, по вашей доброте, позволили ей остаться здесь и служить вашей матери…


Султан перебил его.

– Моя мать выбрала, на чьей она стороне в этой войне, так что твоя дочь ей больше не понадобится.

– Но…

– Успокойся. Я не возражаю против врачебных познаний твоей дочери, которые могу только одобрять. Право, ученая жена – ценное приобретение. Но она также красива, хотя, как я заметил, всеми силами скрывает это.

– Что вы хотите сказать? – в ужасе спросил Тимурхан.

– Я хочу сказать, что в знак признательности за твое служение моей империи я лично позабочусь о ней. Я решил оказать Фейре великую честь и взять её в жены в гарем в качестве моей кадины.

Ловушка захлопнулась. Как мог Тимурхан открыть султану, что Фейра его сводная сестра, а он сам, смиренный морской капитан, когда-то делил ложе с его матерью? Его казнили бы на месте, и Фейру ждала бы не лучшая участь. Должен ли он поклониться и принять оказанную честь, отправиться в смертоносное плаванье и смириться с тем, что Фейра будет цела и невредима, но ей придется каждый день терпеть домогательства брата?

Выбора не было. Он поклонился.

Султан смотрел, как он идет к двери, и улыбался. Тимурхан недооценил его, как и многие другие. Фейра была не единственной, кто знал то, чего ему знать не полагалось.

Ему было известно, что Фейра его сестра, но это султана не беспокоило.





* * *


Тимурхан шел по дворам Топкапы, понимая, что не вернется сюда никогда. Проходя мимо гарема, он задумался, как часто делал, там ли она. Для его глаз дверь была закрыта – всегда, и её охраняли черные евнухи.

Но не сегодня.

Наружные двери оказались распахнуты и внутренние тоже. Скрепя сердце, словно один только взгляд мужчины считался вторжением в этом месте, он заглянул в двери через небольшой дворик, за которым были настежь открыты другие двери. За этими вторыми дверями на подушках возлежала женщина. Она была недвижна, кожа её потускнела, и казалось, что она умерла. Но когда он взглянул на неё, она открыла глаза – глаза цвета моря.

Внезапно он вернулся на двадцать один год назад, в тот день, когда эти глаза околдовали его на маскараде на Паросе. Эти глаза приковали его к себе, заставив похитить ту, которой принадлежали, галопом домчаться до его корабля и увезти её в Константинополь. Теперь он снова видел эти глаза, в последний раз. Осознав, что это конец, а не начало, он отвернулся.





Глава 5





Сейра никак не могла вспомнить, что они ели на ужин тем вечером.

Она приготовила ужин и зажгла медные лампы, когда зашло солнце. Пробуя еду, она не чувствовала вкуса.

Снова и снова Фейра обдумывала пути, открытые для неё. Она могла рассказать обо всем отцу и не сдержать слова, данного умирающей матери. Или могла сохранить тайну и ничего не говорить. Так ничего и не решив, она заняла свое место за столом – напротив отца. Единственное, в чем она была уверена, – она не уедет из Константинополя. Если её мать скончалась, а отец собирается покинуть её, этот город – единственное, что у неё остается.

Фейра внимательно смотрела на Тимурхана. Он казался рассеянным. Она взглянула на его лицо, загорелое и обветренное за четыре десятка лет, проведенных в море, – бороду, смазанную маслом на заостренном кончике и уже испещренную седыми волосками, янтарные глаза – точь-в-точь такие, как у неё. Он сидел на своем привычном месте, во главе отполированного стола, перед решетчатым окном, которое бросало на него узорчатые отблески. Он молчал и тоже мало ел.

Фейра уважала отца, была послушна ему, как подобает всем примерным дочерям; она любила его и, что намного важнее, хорошо относилась к нему. Но все же она немного побаивалась его.

Он был строгого нрава. Ревностно оберегая её непорочность, он одобрял то, как тщательно она скрывала себя от мира. Он бил её, когда она перечила ему, и она не осуждала его за это – какой отец не бьет своих дочерей? – и целовал, когда был доволен ею. Но в последнее время, совсем недавно, что-то изменилось. Иногда, говоря о чем-то за ужином или рассказывая о своей работе, она замечала в нем перемену – столь же неуловимую, как изменение прилива, когда вода начинает двигаться в обратном направлении. Фейра стала замечать, что у него увлажняются глаза и, более того, в них мелькает страх.

Причиной этой обретенной ею власти над отцом стали её знания. Несколько раз он спрашивал её мнение по медицинским вопросам, а иногда уступал ей – даже в присутствии своей команды. В тот последний вечер, во время трапезы, он неохотно расспрашивал её о том, как лечить зараженного человека, как сдержать распространение серьёзного заболевания, если больной находится среди других людей. Она видела, что ему от всего этого не по себе, будто что-то утрачено навсегда.

Фейра решила рассказать отцу что-нибудь, что не нарушит слова, данного её матери, но поможет ей решить, что делать.

– Моя госпожа скончалась, – слова сорвались с губ Фейры и загремели в тишине, как мраморные кости на столе.

Глаза у отца сверкнули.

– Мне жаль, – тихо произнес он.

Фейра поняла, что ему уже все известно. Более того, ему действительно её жаль, он тоскует по ней и все ещё любит. Этого оказалось достаточно. Фейра с грохотом уронила свою тарелку и бросилась перед ним на колени:

– Отец, что мне делать? Она бредила перед концом и она наговорила столько странного – мне вернуться туда завтра?

Он погладил её щеку.

– Фейра, завтра я отправляюсь в путь. А ты вернешься в гарем, но уже как кадина султана, – ответил он, не смея смотреть ей в глаза.