Венецианский контракт

– Продай шкатулку в Пера, купи мула и отправляйся туда. Езжай до самого Эдирне и не останавливайся. Пусть отец найдет тебе достойного мужчину из деревни, и выходи за него замуж. Твоя служба в Топкапы окончена, – сказала Фейра.

– Что это значит? – удивилась Келебек.

– Валиде-султан скоро умрет, а отравленные фрукты дала ей ты, – объяснила Фейра.

Келебек затряслась от страха.

– Как…, но я не… я не знала…, – стенала она, раскачиваясь из стороны в сторону и стараясь понять услышанное.

– А ты не можешь… должно же быть… разве у тебя ничего нет на твоем врачебном поясе?

Келебек, как и наложницы, считала пояс Фейры почти волшебным, он казался им панацеей от всех болезней, с целительным снадобьем в каждой закупоренной бутылочке. Фейра посмотрела девушке в глаза и покачала головой.

Этого оказалось достаточно. Келебек взяла шкатулку и убежала.

Фейра поспешила обратно, к ложу, и раздвинула занавески. Страх заставил её забыть о любезностях.

– Кто такая Сесилия Баффо? – требовательно спросила она у госпожи.

Нурбану-султан, томно возлежавшая на вышитых подушках, снова рассмеялась; но на этот раз смех её был нервным, наигранным.

– Не имею ни малейшего представления, Фейра. А теперь, будь добра, принеси мои письменные принадлежности, – произнесла она. Но Фейра не шелохнулась. Её госпожа не знала, что больна, не помнила тех кошмарных минут, когда она корчилась и извивалась от боли на своей постели, но прекрасно знала, кто такая Сесилия Баффо.

Фейра присела на постель без разрешения и пристально посмотрела в глаза Нурбану-султан. Она заговорила, четко произнося слова, немного громче обычного.

– Послушайте меня, госпожа. Виноград, принесенный догарессой, отравлен спорами варфоломейского дерева. Сначала человек, проглотивший споры, примерно полчаса чувствует себя ужасно, словно смерть стучится в дверь. Затем очень быстро состояние его улучшается. Кожа розовеет, глаза начинают блестеть. Но он не помнит, что с ним было. Организм борется со спорами, которые даже благотворно влияют на настроение благодаря опию, который содержится в яде. Примерно час или чуть больше он чувствует себя лучше, чем когда-либо. Я велю принести вам козье молоко и галеты, чтобы замедлить всасывание. Но скоро, очень скоро вам снова станет хуже, намного хуже, и вы не сможете говорить. Теперь вы знаете все и, возможно, захотите сказать мне что-то сейчас? Рассказать мне о чем-то? Может, что-то передать вашему сыну или оставить завещание вашей семье, или отдать распоряжения относительно погребения? Или…, – произнесла она многозначительно, – вы откроете мне, кто такая Сесилия Баффо?

– Я скажу – к черту козье молоко и галеты. Что за глупости – говорить о смерти в такой волшебный день! Я собираюсь позавтракать, Фейра. А генуэзская догаресса – моя подруга. И я больше не хочу слышать твои бредни, – глаза Валиде-султан, приподнявшейся на подушках, пылали гневом.

Фейра кивнула.

– Я знаю, что сейчас вы не верите мне, и понимаю вас. Настроение прекрасное и здоровья хоть отбавляй. Но это продлится недолго, а противоядия не существует. Яд безвкусный и действует не сразу, так что даже если бы я, ваша прислужница, не опоздала и попробовала угощение первой…, – промямлила она виновато, – это не спасло бы вас. Такой яд одолеть невозможно. Думаю, именно поэтому он так нравится генуэзцам. Теперь я оставлю вас, и пусть ваше тело расскажет вам то, чего вы не хотите слышать от меня.

Нурбану-султан раскрыла рот, чтобы закричать, но Фейра твердо стояла на своем. Гнев Валиде-султан мог быть велик, и она могла быть столь же грозной, сколь и доброй. Никогда, за все годы своей службы Фейра не навлекала на себя гнев госпожи, но она понимала её. Никто не хочет признавать, что умирает.

За эти годы она, как врач гарема, видела всевозможные реакции – отрицание, гнев, ужас. Одни начинали рыдать, умоляя излечить их. Ей приходилось говорить женщинам с язвой на груди или на матке, что их ждет смерть, но ожидание может продлиться недели или месяцы, или годы. Но её госпожа, обрушившая на неё град упреков и обвинений, умрет к полудню, и это невозможно осмыслить. Фейра понимала, что оставаться здесь бесполезно. Валиде-султан должна смириться с истиной, а затем привести в порядок свои дела за то короткое время, что ей осталось. Наконец, Фейра придумала, что сказать. Словно бросая камнем в ураган, она тихо произнесла, когда Нурбану замолчала, переводя дыхание: «Сесилия Баффо». При звуках этого имени Нурбану замерла, тяжело дыша.

– Когда вы страшно мучились и не понимали, что говорили, вы звали не своего сына и не меня, а Сесилию Баффо. Очевидно, она очень важна для вас, – промолвила Фейра, опускаясь на колени возле кровати. – Времени мало, госпожа. Если хотите, чтобы я нашла её или передала ей что-то, говорите сейчас. Она поднялась.

– Подумайте. Я никогда не лгала вам. А вы солгали мне. Вы знаете, кто такая Сесилия Баффо, – Фейра говорила, нимало не сомневаясь в своих словах. – И когда вы захотите рассказать мне, я буду в Самахане.

Она поспешно спустилась с возвышения, распахнула дверь и наткнулась на одалисок, которые подслушивали у замочной скважины.

– Госпожа зовет вас, – бросила она им и вышла из комнаты – и дальше, как можно быстрее, чтобы больше не слышать гневных возгласов Нурбану.

Фейра прошла по тихим дворам к Самахану, церемониальному залу. Она вошла в зал и забралась на мезонин, так как женщинам запрещалось присутствовать на церемониях. Она присела под одной из узорчатых арок и закрыла за собой шелковые занавеси. Ей нужно было время и место, чтобы подумать.

Она посмотрела вниз с балюстрады. Дервиши мевлеви кружились в танце. Девять из них вращались вокруг своего священника в центре группы, белые юбки развевались в идеальном круге, высокие коричневые шапки казались неподвижными, формируя центральную ось, вокруг которой они вращались. Их ноги двигались почти бесшумно на кафельном полу Самахане, тихо постукивая, словно дождь.

Фейра впала в транс, мысли закружились в голове, как мягкие вращающиеся шаги дервишей. Она знала символический смысл их наряда – белые одежды означали цвет смерти, а высокие коричневые шапки – как вытянутые фески – олицетворяли надгробие. Их одежда приближала их к загробной жизни – к той стороне. Белый – для смерти, подумала она, а коричневый – для надгробия. Дервиши предвещали смерть. Нурбану скоро завернут в белый саван и похоронят в склепе с каменным надгробием.

Ноги у Фейры онемели, а руки, опирающиеся на каменную балюстраду, заболели. Что станет с ней? Её схватят и посадят в тюрьму, потому что она пришла слишком поздно и не успела попробовать смертоносную ягоду, прежде чем её съела Валиде-султан? Потому что она не смогла излечить свою госпожу? Может, ей убежать, как Келебек? А отец? Заступится ли он за неё перед султаном? Или им лучше бежать вместе? Может, он увезет её за море – в те страны, о которых она грезила ещё утром?

Внезапно её посетило яркое воспоминание – такое же яркое и лихорадочное, как отравленный фрукт и её госпожа. Она ясно увидела себя шестилетней девочкой, играющей в пыли с друзьями перед отцовским домом. У одного из мальчиков была крышка, которую он мог крутить целую вечность. Фейра видела в этом волшебство – крышка висела в воздухе, почти не двигаясь, поддерживаемая какой-то невидимой небесной силой. Затем, наконец, неподвижность обрывалась дрожанием, потом раскачивание – и белая крышка летела в пыль, под ноги детям. Фейра подняла её и покрутила один раз, два раза, пока не поняла, в чем секрет; и пока крышка крутилась вокруг неподвижного центра, она не могла глаз отвести; её завораживало то, что какой-то предмет, как эта крышка, может двигаться настолько быстро, что кажется неподвижным. Остальные дети, потеряв к ней интерес, разбежались в поисках новых игр, а Фейра осталась – она наблюдала и ждала – с трепетом и почти что с ужасом.

Теперь, четырнадцать лет спустя, она поняла то чувство ужаса. Она ждала, когда упадет крышка, одновременно хотела этого и страшилась, не теряла надежды, что крышка будет вертеться всегда, хотя знала, что этому не бывать.

Теперь она смотрела на дервишей и ждала, когда же упадет один из них, но вдруг почувствовала, как чья-то рука отдернула занавеску. Она обернулась, ожидая увидеть одну из одалисок, и наперед знала, что та скажет: «Иди и смотри».

Когда Фейра поднялась, распрямляя онемевшее тело, она обернулась к дервишам.

Они все ещё вращались. Кто же упал? Нурбану.





Глава 3






– Это я Сесилия Баффо, – прошептала Нурбану.

Фейра сидела на её постели. Валиде-султан была слаба, а её бледная кожа в мраморной сетке вен потемнела. Яд начинал действовать. Девушке показалось, что госпожа бредит, но разум её оставался ясным. Фейра покачала головой в замешательстве.

– Что вы хотите сказать? – спросила она.

– Что тебе известно обо мне? – попыталась немного приподняться на подушках Валиде-султан.

– Вас захватили корсары и привезли сюда, к султану Селиму, да покоится он в лучах рая, – повторила Фейра то, что слышала от Келебек. Она знала, что турецкие всадники внушают страх во всем мире; непревзойденные в битве, они спускались с холмов прямо на врагов, улюлюкая, как банши.

– Захватили корсары, – слабо улыбнулась Нурбану. – Да, так гласит легенда. Захвачена корсарами; но это даже не половина и не четверть правды – нет, это вообще не имеет никакого отношения к моей истории.

– Я думала, что знаю все, – сказала Фейра в недоумении, ведь столько лет мы делились друг с другом всеми своими секретами.

– Поговорим на нашем языке.

Фейра знала, что госпожа имеет в виду финикийский. Если они будут говорить на нём, ей предстоит узнать великую тайну. Это было важнее, чем тайна смерти султана Селима, супруга Нурбану, которую та скрывала от всего мира целых три дня, пока их сын и наследник, нынешний султан, не прибыл из провинции. Важнее того, что Фейра передавала ларцы с деньгами, тайно взятыми из казны её госпожой, архитектору Мимару Синану, который строил мечеть в честь Нурбану. Важнее всех тех тайных встреч, которые устраивала Фейра своей госпоже с её союзниками из разных стран, чтобы исправить или смягчить политику своего опрометчивого сына.

– Мне тяжело говорить на финикийском, – ответила Фейра.

– Не на финикийском, Фейра, – на венецианском, – поправила её госпожа.

Неверно понятое в детстве слово открыло Фейре истину. Она застыла в удивлении.

– Да, я венецианка. Я позволила всем забыть об этом. Я даже сама почти забыла. Но в той жизни я была Сесилией Баффо, дочерью Николо Веньера, – у Нурбану вырвался глубокий вздох.

– Веньера? – Фейра произнесла имя, ставшее проклятием в Константинополе.

Нурбану уловила её тон.

– Да. Мой дядя – Себастьяно Веньер, адмирал Лепанто и дож Венеции.

Не удивительно, что людям позволили забыть об этом. Венецианцы были врагами турок на протяжении многих веков, забирали их золото, насиловали женщин и даже оскверняли могилы султанов. Корону Мехмеда II, с остатками его волос, выкрали из его могилы венецианские мародеры. А самым худшим, самым гнусным из этих кровожадных завоевателей был Себастьяно Веньер – фигура на носу военного корабля, которым была Венеция. Каждый день его имя мешали с грязью в памфлетах, которые продавались на каждом углу, а его портреты сжигали на улицах. С тех пор, как он разбил османский флот всего несколько лет назад в битве при Лепанто, султан и весь турецкий народ жаждали мести.

– Да. Ты, наверное, заметила, что мой сын не питает ко мне любви. Он считает, что я действую в интересах Венеции, что я необъективна. И он прав, – Валиде-султан посмотрела в окно, и её глаза увидели совсем другой пейзаж. – О, Фейра, ты когда-нибудь видела город, плывущий по морю? Ты видела башни, устремленные ввысь, как копья, вместо того чтобы сгибаться куполом; ты видела лезвие – прямое, а не изогнутое? Ты видела стекло, светящееся, словно драгоценный камень, и дворцы, где грубый камень становится изящным, как кружево? И вот мой сын замыслил страшную месть Венеции, и только ты можешь предотвратить это.

– Я?

– Да, Фейра, ты. Ты моя кира, ты – посредница между мною и миром. Но мир намного больше этого города. Я хочу поручить тебе дело, сложнее которого нет на свете.

– Почему мне?

– Потому что ты должна знать мою историю. Я Сесилия Баффо, дочь Николо Веньера и Виоланты Баффо. Мой отец был правителем Пароса и тысячи островков греческого побережья – островов Киклады – под властью Венецианской Республики. Хотя в то время я жила в Венеции, я провела на островах с отцом лето 1555 года – 962 по нашему летоисчислению.

Двадцать один год назад, подумала Фейра. Ещё до того, как она сама появилась на свет.

– Там вас и похитили?

– В каком-то смысле – да. В нашем дворце на Паросе был устроен великолепный маскарад – в честь моей помолвки. Меня хотели выдать за Ридолфо Фалиери – человека очень богатого, но в ту ночь, когда меня отдали ему, я полюбила.

– Значит, он был хорошим человеком?

– Вовсе нет. Он был стар, жесток и раздражителен – наш союз был продиктован исключительно династическими интересами. Нет, я полюбила не его. На маскараде был морской капитан – молодой протеже султана, чей корабль пришвартовался к острову, чтобы пополнить запасы продовольствия. Не прошло и часа, как я отдалась ему. В его команде были корсары. Мы взяли коней моего отца и поскакали к берегу, но я последовала за капитаном добровольно. Да, мне хотелось, чтобы целое море разделяло меня с Ридольфо; но в то же время я не могла допустить, что капитан уплывет без меня.

Фейра сжала пальцами простыню.

– Вы полюбили моего отца, – Это было утверждение, а не вопрос.

– Твоего отца, – подтвердила госпожа и посмотрела Фейре в глаза. – А когда мы доплыли до Константинополя, я уже была беременна.

Фейра замерла. Она видела, что её госпоже тяжело говорить; она слышала невнятную речь. Она не смела вздохнуть. И жаждала услышать продолжение.

– О, Фейра, я была неосторожна, в отличие от тебя. Я вижу, как ты одеваешься, сколько сил тратишь на то, чтобы скрыть свою красоту. Я была несдержанна. Я ходила по Султанахмету в своих прекрасных венецианских платьях, сияя любовью и радуясь ребенку, которого носила, – с открытым лицом и завитыми локонами. Тогда я была красива, Фейра, у меня были золотистые волосы, перламутровая кожа и глаза цвета моря. Однажды, когда я возвращалась с базара, мимо меня пронесли носилки – там сидел султан Селим, и когда легкое дуновение ветра распахнуло занавески на носилках, наши глаза встретились на мгновенье. Этого оказалось достаточно. К ночи я уже была в гареме, мне дали имя Нурбану Афифе, а Сесилия Баффо исчезла.

– Что сделал мой отец?

Сесилия слабо улыбнулась.

– Он был вне себя от гнева. Он ворвался во дворец, выломал двери голыми руками, требуя вернуть его любимую и ребенка, которого она носила. Стража отвела его к султану, который сказал, что если родится мальчик, его умертвят, чтобы он никогда не соперничал с истинными наследниками, рожденными мной. Сам султан не входил ко мне до рождения ребенка. Он ждал, чтобы заявить на меня свое право. Это были страшные месяцы ожидания, Фейра.

– Но родилась девочка, не так ли? – Фейра не нуждалась в подтверждении, но Сесилия слабо кивнула головой.

Внезапно все прояснилось: её ежедневные визиты в гарем, сколько она себя помнила; то, что до сегодняшнего дня госпожа ни разу не повышала на неё голос; что Нурбану сама учила её читать, писать и говорить на языке своей молодости; что она поощряла её занятия медициной и стремление получить знания, которые редко давались другим женщинам.

– Твоему отцу дали звание и высокое положение в обмен на покорность; и ему отдали тебя, его дочь, чтобы он спокойно воспитывал тебя здесь, в городе. Ему пообещали твою жизнь в обмен на две вещи: абсолютную преданность султану и всем его наследникам и обязательство никогда не пытаться встретиться со мной. И с того дня я его больше не видела, Фейра, – глаза Нурбану остекленели. – К тому времени, когда произошло сражение при Лепанто, твой отец стал адмиралом – он получил то же звание, что и мой дядя дож. Я напряженно смотрела на море вот из этого окна, Фейра, представляя себе весь путь до Патрасского залива, где сошлись два флота, где мой любимый Тимурхан и мой дядя Себастьяно сражались друг с другом по приказу моего супруга Селима.