Венецианский контракт
Часть 30 из 46 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Думаю, нам с тобой стоит начать все сначала, милый. У меня была нелегкая жизнь, как ты знаешь. Твой отец…
Аннибал внезапно похолодел.
– Ты была замужем за моим отцом, не так ли? – Он задумался обо всем, что когда-либо знал, – о своем имени, дворянстве, состоянии Касонов, спрятанном под половицами в его спальне.
– Конечно! Но ты должен знать, что я была куртизанкой не только после, но и до этого.
Он прищурился, пытаясь осознать её слова.
– Ты хочешь сказать, когда мой отец встретил тебя…
– Да. Обычно я работала недалеко от Кампо д'Оро. Тебя зачали в гондоле во время карнавала. Когда я узнала, что беременна тобой, Карло женился на мне. Я была красавицей тогда, Аннибал, – ты и представить себе не можешь, какой.
Он не мог. Только одну женщину он считал красивой, кроме того, красота для него заключалась не в маске, а в том, что сокрыто за ней. Он взглянул на маску своей матери, висевшую подле его клюва над камином, – богопротивный союз куртизанки и птицы. Безупречно нарисованное лицо уставилось на него пустыми глазницами, словно бы из прошлого его матери.
Он узнал от неё, что она, бросив маленького сына и мужа, отправилась с новым любовником на одну из великолепных вилл Венето. Обнаружив вскоре, что её покровитель делит ложе с обеими посудомойками одновременно, она сбежала от него в Рим с художником, который рисовал фрески на этой вилле. Там она стала любовницей священника, а затем уехала в Мессину с одним из его дьяконов.
Аннибал перестал слушать её, пытаясь представить себе истинное положение дел. В молодости она была ослепительно красива – достаточно красива, чтобы поймать на крючок венецианского дворянина, несмотря на свое низкое происхождение. Он подозревал, что её последний любовник, купец, был обыкновенным лоточником, торговавшим сукном на рынке Трепорти. С красотой исчезли и клиенты. Осталась лишь порочная женщина, не способная найти себе спутника на закате жизни. Под конец, устав от её мрачных рассказов, он заснул там же, где сидел, и ему снились печальные сны. Утром его бутылки с прекрасным вином – пустые – валялись на полу, огонь потух, а мать храпела на кровати, которую он с такой нежностью приготовил для Фейры.
Там он и оставил её.
* * *
Вечера у Аннибала стали совершенно другими. Вместо споров с Фейрой о медицине, которые вселяли в него такое чувство, будто он мог победить саму смерть и исцелить весь мир, ему приходилось слушать рассказы матери о бесчестье и увядании, о том, как она оплакивала свою молодость. Внезапно ему стало невыносимо одиноко, хотя он теперь постоянно находился в компании матери. Ему казалось, будто его изолировали от остального мира и при этом ласкали так, как когда-то в детстве. Мать со своими запоздалыми ласками тормошила его так, как будто ему все ещё было восемь лет. Она ерошила ему волосы, щипала за щёки, целовала в шею и терла ему спину, как заболевшему ребенку. Он не находил в себе силы оттолкнуть её, но такая назойливость вызывала у него лишь отвращение, как омерзительная насмешка над ласками и объятиями, которые он надеялся разделить с другой. Он уступил матери свою кровать на втором этаже и каждую ночь мучился один на постели, которую готовил для Фейры.
Аннибал посоветовал Коломбине не снимать маску, которую она носила, – полностью закрывавшую лицо, с завязками вокруг головы. Он помнил эту маску с детства – красивое лицо куртизанки, серебристое, как свинец, с перламутровым блеском, накрашенными вишневыми губами и нарумяненными щеками. Сейчас она придавала матери жутковатый, опустошенный вид утраченной красоты. Её яркая одежда совсем не шла ей, поскольку больше подходила девушкам помоложе. Даже её имя теперь казалось слишком молодым для неё. Коломбина Касон – имя для кокотки или капризной красотки. Она давно переросла его.
Коломбина Касон везде носила маску. Она навестила каждую семью, принося кастрюли с тушеным мясом, свежие лимоны или конфеты детям. Она шила матрасы вместе с сестрами и даже копала землю в саду, подоткнув свои пышные юбки. Каждый день она являлась к мессе, очаровав сестер рассказами о своей несчастной жизни и раскаянием, и почти ежедневно ходила к Бадессе на исповедь, находя в этом ещё одну возможность поговорить о себе.
Коломбина заметила странную девушку, прячущую свое лицо, которая работала вместе с её сыном, – тихая, усердная, образованная. Ревнуя, она пыталась подольститься к девушке, но эта иноземка оказалась единственным человеком на острове, который не поддавался её чарам, кроме разве что карлика. Коломбина пару раз поймала на себе его взгляды, и нагнулась, чтобы дать ему затрещину. Девушка сразу же пришла ему на помощь и смазала мазью ссадины на его лице, оставленные кольцом Коломбины. И та с тревогой почувствовала, что янтарные глаза девушки видят её насквозь.
С тех пор, вместо того чтобы игнорировать мусульманку, она стала осенять себя крестным знамением каждый раз, когда видела её, и плевать ей вслед, как и подобало христианке, хотя она никогда не делала этого в присутствии своего сына. Некоторые монахини помоложе последовали её примеру, и чем больше они отвергали неверную, тем больше Коломбина утверждалась в том, что выполняет волю Божью.
* * *
Аббатиса монастыря Мираколи прекрасно разбиралась в людях, и Коломбина Касон не сумела обмануть её.
Бадесса безошибочно распознавала искреннюю веру – к примеру, сторож Бокка был действительно набожным – но она многое узнала на этих бесконечных исповедях и поняла, что мать доктора имеет не больше веры, чем её сын. И видя, с каким смирением и достоинством Фейра сносит оскорбления Коломбины Касон, она ещё больше привязалась к девушке.
Поэтому, когда примерно через неделю после приезда Коломбины, Фейра появилась на пороге церкви, она тепло приняла её. На девушке лица не было.
– Что-то случилось?
– Ничего, – ответила Фейра чуть слышно, но её вид говорил обратное. – Просто передайте Трианни, что они не смогут перебраться в новый дом прямо сейчас. Он мне ещё понадобится.
Она развернулась, чтобы уйти, но Бадесса заметила блеснувшие у неё на глазах слёзы.
Аббатисса остановила её. Девушка не переступала порог, Бадесса и не позволила бы, поэтому она сама вышла к ней.
– Ты здорова?
Девушка уже овладела собой.
– Вполне.
Обычно Бадесса не вмешивалась в чужую жизнь, но на этот раз она искренне сочувствовала Фейре.
– Если позволишь… Я догадываюсь, что помешало тебе поселиться под одной крышей с нашим доктором, и должна сказать, что, возможно, это во благо.
Еретичка подняла на неё свои огромные глаза.
– Что в этом плохого, если мы любим друг друга?
Бадесса посмотрела на неё с состраданием, но голос её прозвучал твердо.
– То, что ты говоришь, – это грех, грех против христианских заповедей.
Она смягчилась, пока они шли вместе к воротам.
– Вы принадлежите к разным верам; хотя есть способ соединить вас. Если ты будешь изучать христианскую Библию, Книгу Книг, ты могла бы со временем стать частью Тела Христова. Тогда и только тогда доктор сможет официально оформить свои отношения с тобой.
Странные желтые глаза девушки расширились. Казалось, эта мысль ужаснула её, однако через мгновенье её взгляд переменился, словно ветер всколыхнул воду.
– Да, – произнесла она страстно. – Да, если разрешите, я бы хотела взять… Библию.
* * *
Фейра не собиралась входить в Церковь Бога и Его пророка-пастуха. Она знала, что её мать изменила веру, но эта мысль вызывала у неё отвращение.
Однако когда Бадесса упомянула Библию, она вспомнила слова своей матери: Библия – Книга Книг, и именно там она найдет всё, что нужно знать о Четырех всадниках. Теперь, когда ей не с кем было коротать вечера, она всё чаще задумывалась об этой тайне, стараясь вспомнить слова матери, давно позабытые. Ей нужно было чем-то заняться; и она решила разгадать загадку Четырёх коней.
Сидя возле своего очага, бледного подобия уютного камина Аннибала, Фейра взглянула на книгу, лежавшую у неё на коленях. Она была в темно-красном бархатном переплете с серебряным замочком, а края страниц отливали изысканным золотистым оттенком.
Фейра раскрыла книгу, словно она жгла ей руки. Бумага была такой гладкой и белоснежной, а страницы изящно сшиты в корешке. Эта книга явно представляла собой большую ценность, и Бадессе было непросто отдать её Фейре. Шрифт был мелкий, черный, текст украшен цветными иллюстрациями – наивными картинками с ангелами и демонами, обещавшими славу и проклятие. Эта книга оправдывала ненависть к её народу и вере, тем не менее Фейра, полная решимости, принялась листать страницы. Латынь давалась ей с трудом, но она сближала её с Аннибалом, потому что он учил Фейру читать на этом языке. Странно, подумала она, что язык западной медицины является также языком христианской веры, хотя иногда их принципы противоречат друг другу, как говорил Аннибал. Он рассказывал ей однажды о том, что Падуанская курия осудила прививки против оспы, разработанные в местной медицинской школе, сочтя их безбожными.
Фейра листала страницы, всматриваясь в буквы, пока они не стали расплываться у неё перед глазами, а позолоченные цифры в сносках заплясали перед её взором, словно живые. Наконец она нашла то, что искала, в книге под названием «Откровение». Там-то они и мчались, готовые соскочить со страниц, – вороной конь, рыжий конь, белый конь и бледный конь[3] с осклабившимися скелетами вместо всадников.
Четыре всадника Апокалипсиса.
Она с трудом разобрала латынь и не продвинулась дальше первой фразы, когда внезапно похолодела, вспомнив предсмертные речи своей матери.
«Иди и смотри! – прочитала она вслух, испугавшись собственного голоса. – Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нём всадник, имеющий меру в руке своей. И слышал я голос среди четырёх животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай».
Фейра поняла не больше, чем тогда, когда её мать произнесла эти слова на смертном ложе, но, продолжая читать, она вздрогнула всем телом, впервые осознав, какой «дар» привез её отец в Венецию. Вороной конь принес мор. Она читала, холодея от ужаса, о Великой скорби, о которой предупреждала её мать. За вороным конем ехал рыжий – предвестник кровопролития.
«Когда Агнец снял вторую печать, – читала Фейра, – я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий».
Затем появился белый конь – с победоносным всадником, которому даны были лук и венец и который предвещал Войну. И, наконец, бледный конь нёс Смерть, отчаяние и конец времён.
Она захлопнула книгу, словно хотела удержать ужасы, таившиеся в ней. Закрыв глаза, постаралась вспомнить, что говорила Нурбану. Она сказала, что придут четыре всадника, а не один. Четыре коня, как четыре бронзовых зверя, бьющих копытами, которых она видела на базилике дожа.
В Библии бледный конь следовал за вороным, но на её кольце – она внимательно рассмотрела хрустальный круг, хранивший тепло её руки, – рыжий конь наступал на пятки вороному, затем шел белый, а бледный – последним.
Фейра проклинала себя за то, что не запомнила слова матери, за то, что не передала послание дожу, как обещала. Когда её друг Смерть вошел в город, у неё опустились руки. Вороной конь вырвался из конюшни, так что двери закрывать не имело смысла. Но теперь, объятая ужасом, она задумалась, что ещё ждет их впереди.
Если бы Аннибал был рядом, она, возможно, отмахнулась бы от предсказаний, но сейчас девушка гадала, каких ещё бедствий нужно ждать из Константинополя этому злосчастному городу. Морское сообщение все ещё под запретом, команда “Il Cavaliere” уплыла, и она – единственный человек с того судна, выживший в Венеции. Задание выполнено. Однако она сожалела о том, что прочитала об этом жутком видении. У неё появилось страшное предчувствие, что это ещё не конец.
В ту ночь Фейра не ложилась спать. Она сидела и смотрела на книгу, словно всадники могли сбежать со страниц и вырваться на свободу. Услышав колокола, звонящие к полунощнице, она направилась к церкви и оставила книгу на пороге.
Бадесса, выходившая из церквушки Святого Варфоломея, чтобы отвести сестер обратно в спальню, чуть не споткнулась о Библию. Она подняла её и печально вздохнула. Затем она легла в постель, чтобы подремать ещё несколько драгоценных часов перед заутреней, оплакивая одну потерянную овечку.
Глава 32
В последующие дни Фейра пыталась забыть Всадников, решив заняться единственным следствием их пагубного влияния, в котором хорошо разбиралась. Она соберет все знания и опыт – свои и Аннибала – и найдет лекарство от чумы.
В Константинополе самые умелые врачи часто готовили эликсир «Териак» – панацею от всех болезней, одну из сложнейших фармацевтических формул. Он имел разную форму, в зависимости от назначения. Обычно такой эликсир могли позволить себе только самые состоятельные люди, так как его многочисленные компоненты стоили дорого, и только самые опытные врачи могли приготовить отвар.
Но Фейра не боялась. Ей нужно было чем-то занять себя. Она сняла свой медицинский пояс и взглянула на оставшиеся травы, мази и порошки – некоторые из Константинополя, некоторые из Венеции, а некоторые – новые находки, собранные в дальних уголках тернового леса этого острова или с необычных растений, разросшихся на солончаках.
У неё были две цели: исцелить зараженных и защитить здоровых. Новому снадобью предстояло одновременно сбивать температуру и очищать кровь, убирая нарывы, и главное – давать надежду: каждый человек должен быть совершенно уверен в том, что жидкость в этой маленькой стеклянной бутылке вернет ему прежнюю жизнь. Она решила назвать лекарство «Териака» – венецианское заимствование из греческого языка. Она осталась довольна, но пока у неё было только название.
Фейра приступила к работе.
Её дом превратился в келью алхимика, заставленную бутылочками, котлами и сосудами. Хотя она и пыталась сосредоточиться, но оборачивалась на каждый звук, надеясь, что это он – пришел сказать ей, что его ужасная мать ушла.
Но дни превращались в недели, а недели – в месяц, и она всё ещё не встречалась с Аннибалом за пределами Тезона. Насколько ей было известно, он посещал Палладио каждую пятницу, и в эти дни она едва выходила из больницы, потому что именно тогда враждебное присутствие его матери делало её жизнь невыносимой. Она мудро использовала время. По пятницам она проводила эксперименты на пациентах, спрашивая разрешения у тех, кто мог говорить, и используя тех, кто не мог, убежденная в том, что малейшая вероятность исцеления будет воспринята с радостью теми, кто был на пороге смерти. Она также предлагала снадобье некоторым семьям, чьи родственники недавно заразились. Результаты опытов оказались весьма любопытными.
Аннибал внезапно похолодел.
– Ты была замужем за моим отцом, не так ли? – Он задумался обо всем, что когда-либо знал, – о своем имени, дворянстве, состоянии Касонов, спрятанном под половицами в его спальне.
– Конечно! Но ты должен знать, что я была куртизанкой не только после, но и до этого.
Он прищурился, пытаясь осознать её слова.
– Ты хочешь сказать, когда мой отец встретил тебя…
– Да. Обычно я работала недалеко от Кампо д'Оро. Тебя зачали в гондоле во время карнавала. Когда я узнала, что беременна тобой, Карло женился на мне. Я была красавицей тогда, Аннибал, – ты и представить себе не можешь, какой.
Он не мог. Только одну женщину он считал красивой, кроме того, красота для него заключалась не в маске, а в том, что сокрыто за ней. Он взглянул на маску своей матери, висевшую подле его клюва над камином, – богопротивный союз куртизанки и птицы. Безупречно нарисованное лицо уставилось на него пустыми глазницами, словно бы из прошлого его матери.
Он узнал от неё, что она, бросив маленького сына и мужа, отправилась с новым любовником на одну из великолепных вилл Венето. Обнаружив вскоре, что её покровитель делит ложе с обеими посудомойками одновременно, она сбежала от него в Рим с художником, который рисовал фрески на этой вилле. Там она стала любовницей священника, а затем уехала в Мессину с одним из его дьяконов.
Аннибал перестал слушать её, пытаясь представить себе истинное положение дел. В молодости она была ослепительно красива – достаточно красива, чтобы поймать на крючок венецианского дворянина, несмотря на свое низкое происхождение. Он подозревал, что её последний любовник, купец, был обыкновенным лоточником, торговавшим сукном на рынке Трепорти. С красотой исчезли и клиенты. Осталась лишь порочная женщина, не способная найти себе спутника на закате жизни. Под конец, устав от её мрачных рассказов, он заснул там же, где сидел, и ему снились печальные сны. Утром его бутылки с прекрасным вином – пустые – валялись на полу, огонь потух, а мать храпела на кровати, которую он с такой нежностью приготовил для Фейры.
Там он и оставил её.
* * *
Вечера у Аннибала стали совершенно другими. Вместо споров с Фейрой о медицине, которые вселяли в него такое чувство, будто он мог победить саму смерть и исцелить весь мир, ему приходилось слушать рассказы матери о бесчестье и увядании, о том, как она оплакивала свою молодость. Внезапно ему стало невыносимо одиноко, хотя он теперь постоянно находился в компании матери. Ему казалось, будто его изолировали от остального мира и при этом ласкали так, как когда-то в детстве. Мать со своими запоздалыми ласками тормошила его так, как будто ему все ещё было восемь лет. Она ерошила ему волосы, щипала за щёки, целовала в шею и терла ему спину, как заболевшему ребенку. Он не находил в себе силы оттолкнуть её, но такая назойливость вызывала у него лишь отвращение, как омерзительная насмешка над ласками и объятиями, которые он надеялся разделить с другой. Он уступил матери свою кровать на втором этаже и каждую ночь мучился один на постели, которую готовил для Фейры.
Аннибал посоветовал Коломбине не снимать маску, которую она носила, – полностью закрывавшую лицо, с завязками вокруг головы. Он помнил эту маску с детства – красивое лицо куртизанки, серебристое, как свинец, с перламутровым блеском, накрашенными вишневыми губами и нарумяненными щеками. Сейчас она придавала матери жутковатый, опустошенный вид утраченной красоты. Её яркая одежда совсем не шла ей, поскольку больше подходила девушкам помоложе. Даже её имя теперь казалось слишком молодым для неё. Коломбина Касон – имя для кокотки или капризной красотки. Она давно переросла его.
Коломбина Касон везде носила маску. Она навестила каждую семью, принося кастрюли с тушеным мясом, свежие лимоны или конфеты детям. Она шила матрасы вместе с сестрами и даже копала землю в саду, подоткнув свои пышные юбки. Каждый день она являлась к мессе, очаровав сестер рассказами о своей несчастной жизни и раскаянием, и почти ежедневно ходила к Бадессе на исповедь, находя в этом ещё одну возможность поговорить о себе.
Коломбина заметила странную девушку, прячущую свое лицо, которая работала вместе с её сыном, – тихая, усердная, образованная. Ревнуя, она пыталась подольститься к девушке, но эта иноземка оказалась единственным человеком на острове, который не поддавался её чарам, кроме разве что карлика. Коломбина пару раз поймала на себе его взгляды, и нагнулась, чтобы дать ему затрещину. Девушка сразу же пришла ему на помощь и смазала мазью ссадины на его лице, оставленные кольцом Коломбины. И та с тревогой почувствовала, что янтарные глаза девушки видят её насквозь.
С тех пор, вместо того чтобы игнорировать мусульманку, она стала осенять себя крестным знамением каждый раз, когда видела её, и плевать ей вслед, как и подобало христианке, хотя она никогда не делала этого в присутствии своего сына. Некоторые монахини помоложе последовали её примеру, и чем больше они отвергали неверную, тем больше Коломбина утверждалась в том, что выполняет волю Божью.
* * *
Аббатиса монастыря Мираколи прекрасно разбиралась в людях, и Коломбина Касон не сумела обмануть её.
Бадесса безошибочно распознавала искреннюю веру – к примеру, сторож Бокка был действительно набожным – но она многое узнала на этих бесконечных исповедях и поняла, что мать доктора имеет не больше веры, чем её сын. И видя, с каким смирением и достоинством Фейра сносит оскорбления Коломбины Касон, она ещё больше привязалась к девушке.
Поэтому, когда примерно через неделю после приезда Коломбины, Фейра появилась на пороге церкви, она тепло приняла её. На девушке лица не было.
– Что-то случилось?
– Ничего, – ответила Фейра чуть слышно, но её вид говорил обратное. – Просто передайте Трианни, что они не смогут перебраться в новый дом прямо сейчас. Он мне ещё понадобится.
Она развернулась, чтобы уйти, но Бадесса заметила блеснувшие у неё на глазах слёзы.
Аббатисса остановила её. Девушка не переступала порог, Бадесса и не позволила бы, поэтому она сама вышла к ней.
– Ты здорова?
Девушка уже овладела собой.
– Вполне.
Обычно Бадесса не вмешивалась в чужую жизнь, но на этот раз она искренне сочувствовала Фейре.
– Если позволишь… Я догадываюсь, что помешало тебе поселиться под одной крышей с нашим доктором, и должна сказать, что, возможно, это во благо.
Еретичка подняла на неё свои огромные глаза.
– Что в этом плохого, если мы любим друг друга?
Бадесса посмотрела на неё с состраданием, но голос её прозвучал твердо.
– То, что ты говоришь, – это грех, грех против христианских заповедей.
Она смягчилась, пока они шли вместе к воротам.
– Вы принадлежите к разным верам; хотя есть способ соединить вас. Если ты будешь изучать христианскую Библию, Книгу Книг, ты могла бы со временем стать частью Тела Христова. Тогда и только тогда доктор сможет официально оформить свои отношения с тобой.
Странные желтые глаза девушки расширились. Казалось, эта мысль ужаснула её, однако через мгновенье её взгляд переменился, словно ветер всколыхнул воду.
– Да, – произнесла она страстно. – Да, если разрешите, я бы хотела взять… Библию.
* * *
Фейра не собиралась входить в Церковь Бога и Его пророка-пастуха. Она знала, что её мать изменила веру, но эта мысль вызывала у неё отвращение.
Однако когда Бадесса упомянула Библию, она вспомнила слова своей матери: Библия – Книга Книг, и именно там она найдет всё, что нужно знать о Четырех всадниках. Теперь, когда ей не с кем было коротать вечера, она всё чаще задумывалась об этой тайне, стараясь вспомнить слова матери, давно позабытые. Ей нужно было чем-то заняться; и она решила разгадать загадку Четырёх коней.
Сидя возле своего очага, бледного подобия уютного камина Аннибала, Фейра взглянула на книгу, лежавшую у неё на коленях. Она была в темно-красном бархатном переплете с серебряным замочком, а края страниц отливали изысканным золотистым оттенком.
Фейра раскрыла книгу, словно она жгла ей руки. Бумага была такой гладкой и белоснежной, а страницы изящно сшиты в корешке. Эта книга явно представляла собой большую ценность, и Бадессе было непросто отдать её Фейре. Шрифт был мелкий, черный, текст украшен цветными иллюстрациями – наивными картинками с ангелами и демонами, обещавшими славу и проклятие. Эта книга оправдывала ненависть к её народу и вере, тем не менее Фейра, полная решимости, принялась листать страницы. Латынь давалась ей с трудом, но она сближала её с Аннибалом, потому что он учил Фейру читать на этом языке. Странно, подумала она, что язык западной медицины является также языком христианской веры, хотя иногда их принципы противоречат друг другу, как говорил Аннибал. Он рассказывал ей однажды о том, что Падуанская курия осудила прививки против оспы, разработанные в местной медицинской школе, сочтя их безбожными.
Фейра листала страницы, всматриваясь в буквы, пока они не стали расплываться у неё перед глазами, а позолоченные цифры в сносках заплясали перед её взором, словно живые. Наконец она нашла то, что искала, в книге под названием «Откровение». Там-то они и мчались, готовые соскочить со страниц, – вороной конь, рыжий конь, белый конь и бледный конь[3] с осклабившимися скелетами вместо всадников.
Четыре всадника Апокалипсиса.
Она с трудом разобрала латынь и не продвинулась дальше первой фразы, когда внезапно похолодела, вспомнив предсмертные речи своей матери.
«Иди и смотри! – прочитала она вслух, испугавшись собственного голоса. – Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нём всадник, имеющий меру в руке своей. И слышал я голос среди четырёх животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай».
Фейра поняла не больше, чем тогда, когда её мать произнесла эти слова на смертном ложе, но, продолжая читать, она вздрогнула всем телом, впервые осознав, какой «дар» привез её отец в Венецию. Вороной конь принес мор. Она читала, холодея от ужаса, о Великой скорби, о которой предупреждала её мать. За вороным конем ехал рыжий – предвестник кровопролития.
«Когда Агнец снял вторую печать, – читала Фейра, – я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий».
Затем появился белый конь – с победоносным всадником, которому даны были лук и венец и который предвещал Войну. И, наконец, бледный конь нёс Смерть, отчаяние и конец времён.
Она захлопнула книгу, словно хотела удержать ужасы, таившиеся в ней. Закрыв глаза, постаралась вспомнить, что говорила Нурбану. Она сказала, что придут четыре всадника, а не один. Четыре коня, как четыре бронзовых зверя, бьющих копытами, которых она видела на базилике дожа.
В Библии бледный конь следовал за вороным, но на её кольце – она внимательно рассмотрела хрустальный круг, хранивший тепло её руки, – рыжий конь наступал на пятки вороному, затем шел белый, а бледный – последним.
Фейра проклинала себя за то, что не запомнила слова матери, за то, что не передала послание дожу, как обещала. Когда её друг Смерть вошел в город, у неё опустились руки. Вороной конь вырвался из конюшни, так что двери закрывать не имело смысла. Но теперь, объятая ужасом, она задумалась, что ещё ждет их впереди.
Если бы Аннибал был рядом, она, возможно, отмахнулась бы от предсказаний, но сейчас девушка гадала, каких ещё бедствий нужно ждать из Константинополя этому злосчастному городу. Морское сообщение все ещё под запретом, команда “Il Cavaliere” уплыла, и она – единственный человек с того судна, выживший в Венеции. Задание выполнено. Однако она сожалела о том, что прочитала об этом жутком видении. У неё появилось страшное предчувствие, что это ещё не конец.
В ту ночь Фейра не ложилась спать. Она сидела и смотрела на книгу, словно всадники могли сбежать со страниц и вырваться на свободу. Услышав колокола, звонящие к полунощнице, она направилась к церкви и оставила книгу на пороге.
Бадесса, выходившая из церквушки Святого Варфоломея, чтобы отвести сестер обратно в спальню, чуть не споткнулась о Библию. Она подняла её и печально вздохнула. Затем она легла в постель, чтобы подремать ещё несколько драгоценных часов перед заутреней, оплакивая одну потерянную овечку.
Глава 32
В последующие дни Фейра пыталась забыть Всадников, решив заняться единственным следствием их пагубного влияния, в котором хорошо разбиралась. Она соберет все знания и опыт – свои и Аннибала – и найдет лекарство от чумы.
В Константинополе самые умелые врачи часто готовили эликсир «Териак» – панацею от всех болезней, одну из сложнейших фармацевтических формул. Он имел разную форму, в зависимости от назначения. Обычно такой эликсир могли позволить себе только самые состоятельные люди, так как его многочисленные компоненты стоили дорого, и только самые опытные врачи могли приготовить отвар.
Но Фейра не боялась. Ей нужно было чем-то занять себя. Она сняла свой медицинский пояс и взглянула на оставшиеся травы, мази и порошки – некоторые из Константинополя, некоторые из Венеции, а некоторые – новые находки, собранные в дальних уголках тернового леса этого острова или с необычных растений, разросшихся на солончаках.
У неё были две цели: исцелить зараженных и защитить здоровых. Новому снадобью предстояло одновременно сбивать температуру и очищать кровь, убирая нарывы, и главное – давать надежду: каждый человек должен быть совершенно уверен в том, что жидкость в этой маленькой стеклянной бутылке вернет ему прежнюю жизнь. Она решила назвать лекарство «Териака» – венецианское заимствование из греческого языка. Она осталась довольна, но пока у неё было только название.
Фейра приступила к работе.
Её дом превратился в келью алхимика, заставленную бутылочками, котлами и сосудами. Хотя она и пыталась сосредоточиться, но оборачивалась на каждый звук, надеясь, что это он – пришел сказать ей, что его ужасная мать ушла.
Но дни превращались в недели, а недели – в месяц, и она всё ещё не встречалась с Аннибалом за пределами Тезона. Насколько ей было известно, он посещал Палладио каждую пятницу, и в эти дни она едва выходила из больницы, потому что именно тогда враждебное присутствие его матери делало её жизнь невыносимой. Она мудро использовала время. По пятницам она проводила эксперименты на пациентах, спрашивая разрешения у тех, кто мог говорить, и используя тех, кто не мог, убежденная в том, что малейшая вероятность исцеления будет воспринята с радостью теми, кто был на пороге смерти. Она также предлагала снадобье некоторым семьям, чьи родственники недавно заразились. Результаты опытов оказались весьма любопытными.