Венецианский контракт

– Да, – произнес Аннибал, обрадованный его интересом. – А их семьи в домах призрения.

– Вы и их привезли? – бледные брови подскочили. – Из милосердия?

– Нет, – мгновенно отверг это предположение Аннибал. – Они могли тоже заразиться, и тогда болезнь проявится и у них. Когда удаляешь опухоль, нужно вырезать всё полностью – саму опухоль и здоровые ткани вокруг неё.

Камерленго презрительно скривил губы, услышав эту метафору.

– Понятно. И что же, болезнь у них проявилась?

– Пока нет.

Камерленго казался довольным.

– А как вы лечите больных? Насколько я понимаю, вы не одобряете снадобий Валнетти?

– «Уксуса четырех разбойников»? Нет. Я считаю его несколько… старомодным. Я лечу своих пациентов с помощью последних хирургических методов – я прошел обучение в Падуе.

Камерленго кивнул.

– К слову, я разделяю доказанные теории Галена, которые, как все мы знаем, истинны: четыре типа темперамента и соответствующие им жидкости в организме (кровь, флегма и желчь), а также необходимость балансировать их. Я прикладываю пиявок, чтобы удалить излишние жидкости, а также начал вскрывать опухоли, появляющиеся в паху и подмышках. Это имеет благотворное действие.

Вдруг ему показалось, что он слишком много сказал камерленго.

– Смерти были?

– Пока нет.

– А семьи больных? Вы принимаете меры, чтобы уберечь их от заражения?

– Конечно. Мы изолировали инфекцию и принимаем определенные меры, чтобы миазмы не вырвались на свободу. К примеру, здесь есть дымовая комната, через которую я прохожу каждый раз, входя в больничные помещения или выходя из них. И ещё одна яма с известью и поташем около дверей.

– А вы согласны, что эти меры можно применить в отдельном доме?

– Конечно. – Аннибал начал догадываться, куда ведут эти вопросы, и осмелел настолько, чтобы самому задать вопрос. – Вы желаете, чтобы я лечил дожа?

– Нет, нет. Он не опасается за свое здоровье. Но есть один человек, который очень важен для него, человек, который должен остаться жив – любой ценой.

Чья жизнь могла быть драгоценнее для Венеции, чем жизнь дожа? Аннибал задумался.

– Вы гадаете, кто это? – камерленго, казалось, был не в силах изменить своей привычке постоянно задавать вопросы.

– Да.

– Его зовут Андреа Палладио.

Это имя отозвалось где-то в закоулках памяти Аннибала.

– Архитектор? Но почему?

– Мой господин дож поручил ему построить храм на месте старинного монастыря на острове Джудекка – на руинах, где когда-то, в дни чумы, произошло чудо – с колодцем, который благословил Бог. Сеньор Палладио должен построить церковь столь величественную, чтобы смягчить Божий гнев, тогда Он отвратит Свою месть от Венеции.

Аннибал еле сдержался, чтобы не усмехнуться.

– Вам это кажется странным? А дож верит – при всем уважении к вам – что Господь Всемогущий имеет больше шансов спасти город, чем врачи – по крайней мере, те, с которыми он встречался. – Камерленго не признался, разделяет ли он сам веру дожа; он прибыл сюда, чтобы выполнить волю своего господина, и он это сделает.

– Однако ему всё же нужен врач, которому он мог бы доверять, чтобы защищать архитектора от чумы, пока он не завершит работу.

– Он здоров? Архитектор?

– Думаю, в целом да. Он в преклонных годах, но разве не всех нас ждет это несчастье?

Аннибал посмотрел на Тезон и подумал о больных, находящихся там. Какая нелепость – каждый день ездить к здоровому человеку, в то время как у его пациентов уже стали чернеть пальцы и появились нарывы чумы. Он встал, внезапно потеряв терпение.

– Благодарю за великую честь, оказанную мне, но, к сожалению, вынужден отказаться. Я не могу тратить время на здоровых.

Камерленго взглянул на него, щуря голубые глаза от солнца. Он не стал спорить, а задал ещё один вопрос:

– Что я вам сейчас отвечу на это?

Аннибал посмотрел в сторону ворот на фалангу стражников, которые ни разу не пошевелились в течение всей беседы. Он перевел взгляд на камерленго, безмятежно сидевшего на покрытом мхом столпе, который казался таким же неподвижным, как и его каменная скамья. Аннибал опустился рядом с ним, подавленный.

– Вы скажете, что я не имею никаких прав на этот остров и должен убраться отсюда вместе со своими пациентами и их семьями, и что меня заберут ваши стражники.


– А если вы согласитесь лечить архитектора?

– Я смогу сохранить остров и больницу и спокойно работать до тех пор, пока служу сеньору Палладио.

– Совершенно верно. Поздравляю вас, вы так быстро всё поняли, – камерленго опустил руку в свой кожаный рукав и достал металлическую плашку. – Это, – сказал он, – печать моего господина дожа. Можете предъявлять её в любое время во всех своих делах в любой части города, и будет так, словно ваше слово – его слово.

Аннибал взглянул на печать, лежавшую у него на ладони: изысканное медное изделие в виде круга с изображением дожа и крылатого льва, завершенное петлицей из темно-красной ленты. Он взвесил печать в руке. Камерленго знал, что Аннибал согласится на его предложение. Наконец он поднялся.

– Итак, всё улажено. Вы едете со мной? – это был не вопрос.

– Я должен проинструктировать своих помощников, – предусмотрительно произнёс Аннибал. Он не назвал сестёр Мираколи, поскольку не был уверен, что они покинули город вполне легально.

– Хорошо.

Аннибал нашел Бадессу и сказал ей, что вернётся к вечеру, а затем последовал за камерленго на галеру. Когда стражники опустили весла на воду, он смотрел, как удаляется остров, и тревожное беспокойство сжало его сердце. Он не понимал, что происходит, – никогда раньше с ним не происходило ничего подобного; но когда галера устремилась прочь от острова, ему показалось, что он испытывает нечто схожее с тоской по дому.





Глава 20





Прошло не меньше недели, прежде чем Фейра встретилась со своим хозяином.

Она видела доказательства его присутствия – чертежей становилось больше, менялись композиция и перспектива. Тарелки и стаканы опустошались и отправлялись на кухню. Но её первая встреча с ним оказалась более драматичным событием, нежели случайно брошенный взгляд в коридоре или в дверях комнаты.

В доме с золотым циркулем самой большой ценностью был свет. Фейра была обязана вовремя менять свечи в подсвечниках и следить за тем, чтобы под ними всегда стояли подставки для стекающего воска, дабы он не капал на драгоценные чертежи, а также пополнять запасы сала и чистить бесчисленные лампы. Хозяин мог сесть за работу в любой час, и даже темной ночью в комнате должно быть светло, как днем. У неё была ещё одна неизменная обязанность – вечером приносить в мастерскую архитектора огромный прозрачный стеклянный сосуд, наполненный до краев водой, – аквариум. Она знала его назначение и восхищалась его свойствами: если за стеклянным пузырем поставить свечу, вода начинает играть роль линзы; свет от огня свечи усиливается, проходя сквозь воду, и полностью освещает рабочий стол.

Однажды, когда она поздним вечером несла стеклянный сосуд из кухни в комнату хозяина, во мраке коридора её остановил тонкий золотистый прямоугольник света с человеческий рост.

Фейра направилась к нему с сосудом в руках и понемногу стала различать контуры. Вдруг она поняла, что смотрит не на уютное пламя камина, а на зарево пожара.

Она с трудом распахнула дверь, и поток горячего воздуха чуть не сбил её с ног. Огромный стол впервые за время её пребывания в этом доме был пуст; чертежи горели в камине, свертываясь и превращаясь в огненный пепел, улетавший в трубу. Не раздумывая, Фейра вылила воду из сосуда на длинный чертежный стол, затем стянула с него холст и кинула его в огонь, мгновенно потушив пламя и затоптав высыпавшиеся угольки своими кожаными сапожками.

Закашлявшись от черного дыма, Фейра во внезапно нависшей темноте ощупью добралась до створчатого окна, и распахнула его. Высунув голову наружу, она с жадностью вдохнула свежий воздух, глядя на небосвод, усеянный блестками звезд.

Закрывая окно, она вдруг услышала голос, донесшийся из угла, где стояло кресло. Девушка чуть не вскрикнула от страха. Когда её глаза привыкли к темноте, она разглядела белые очертания фигуры.

– Что вы делаете? – произнесла фигура.

– Что я делаю? Что вы делаете? – от страха и волнений Фейра забыла, что говорить надо по-венециански, и перешла на свой родной язык.

– Вы с ума сошли! Разве можно так разжигать огонь? Как вы можете спокойно сидеть там и смотреть на то, как тут все горит? Разве вы не знаете, что если бы огонь добрался до гобеленов над камином, то весь дом сгорел бы дотла? А он такой высокий и нелепый, как веретено, что слуги на мансарде оказались бы в ловушке! Вам все равно?

Она остановилась, чтобы перевести дыхание; фигура хранила молчание. Девушка никак не могла понять, кто это, и видела только белоснежную бороду, светящуюся во мраке.

– Да кто вы такой? – спросила Фейра, но, осознав свою ошибку, смолкла. Сердце у неё бешено билось, она вернулась к венецианскому. – Я Сесилия Сабатини, новая служанка.

– Неужели? – голос из темноты казался удивленным. – Рад познакомиться. Вы уже нравитесь мне больше, чем прежняя служанка. Зажгите лампы, – произнес Андреа Палладио. – Если мы собираемся обмениваться любезностями, лучше при этом видеть друг друга.

– Как я их зажгу? Я же их не вижу, – фыркнула Фейра, все ещё злясь на него.

Голос Палладио хрипел, как гармоника, в темноте.

– Одна находится в нише возле пилястра главной двери. Две – на архитраве камина. Ещё одна – между вторым и третьим окном и три – над бордюром и под карнизом. Зажги одну и увидишь остальные.

Он произносил слова, которым Нурбану не учила её.

– Я не понимаю вас, – сказала она.

– Найди-ка мне уголёк. Я сам все сделаю.

Фейра отыскала обрывок бумаги, которому посчастливилось спастись от пламени, и свернула его в трубочку. Хозяин поднялся из кресла и прошаркал мимо неё. Он поджег бумажку от теплящегося уголька и прошелся по комнате, поднося её к каждой свече. Когда комната согрелась светом, она сразу узнала его – это был тот самый старик, который приезжал на руины Джудекки после смерти её отца; шагал и все рассматривал, ощупывал и записывал в блокнот.

Он вернулся к креслу своей шаркающей, подагрической походкой и тяжело опустился в него, словно нёс на плечах бремя всего мира. Фейра подошла к огню и поворошила пепельный пергамент. Листы, покрытые рисунками и чертежами, все погибли. Она присмотрелась внимательно и вытащила тлеющий обрывок бумаги. Чертежи были порваны на мелкие кусочки, прежде чем попали в камин, словно он хотел полностью уничтожить свою работу. Она подняла глаза, не выпуская обрывок из руки.

– Почему вы сожгли всё это?

Он вздохнул так тяжело, что от его дыхания разлетелся пепел.

– У меня ничего не получается.