Ведьма и инквизитор

— Как там поживают инквизиторы Валье и Бесерра? — спросил Патрон Кальдерона.

— Скажем так, они блуждали в потемках. Не имели четкого представления о том, как действовать. По счастью, у них есть я, чтобы помочь им принять верное решение.

Родриго Кальдерон самодовольно рассмеялся, испытывая удовлетворение от своего красноречия. Отщипнул ягоду от кисти винограда, лежавшей на блюде перед ним, и подкинул в воздух, чтобы затем поймать ее открытым ртом, точь-в-точь как это проделала бы ярмарочная обезьяна. Затем откинулся на спинку стула, с беззаботным видом положил ноги на стол и продолжил рассказ под презрительным взглядом своего собеседника.

— Я представил сеньорам инквизиторам Логроньо девицу по имени Моргуй, способную, как говорят, узреть stigma diaboli, и охотника за ведьмами, некоего Педро Руиса-де-Эгино, который жаждет стать уполномоченным инквизиции. Оба преданы делу. Они займутся прочесыванием тех районов, куда Саласар со своими людьми еще не добрался. Вот увидите, Патрон, — Кальдерон произнес последнее слово с некоторым лукавством, — сколько ведьм и колдунов заполнят секретные тюрьмы через пару недель. Народ затрепещет от ужаса.

— Что вы можете рассказать мне о Визите Саласара?

— Откровенно говоря, — во взгляде Кальдерона читалось презрение к инквизитору, — мне многое известно, даром, что ли, мои люди там не смыкают глаз. Но кому-кому надлежит знать о Визите все до мелочей, так это вашей милости.

— То, что о вас говорят, как я вижу, соответствует действительности: хвастливы, спесивы, заносчивы и даете слишком много воли языку…

Родриго Кальдерон, напустив на себя смиренный вид, принялся молча отщипывать ягоды от виноградной кисти.

— Сказанное мною вовсе не комплимент, — уточнил Патрон.

— Жаль только, я так нужен Короне. N’est-ce pas? — Кальдерон ехидно улыбнулся.

Его собеседник взглянул на него холодно. Ему не хотелось даже невольным движением показать, что он понял намек, содержавшийся в последней фразе, произнесенной по-французски: ходили разговоры о том, что смерть Генриха IV, убитого год назад на улицах Парижа неким Равальяком, явилась результатом заговора, нити которого вели к сердцу испанского двора. Смерть французского короля оборвала его планы заключения союза с герцогом Савойским для совместного наступления на Милан, центр испанского владычества на итальянском полуострове и соединительное звено между Испанией и Нидерландами.

Хотя это так и осталось недоказанным, вероятными участниками называли иезуитов, а организаторами убийства — герцога де Лерма наряду с его верным псом Кальдероном. Хотя официально испанская Корона осудила убийство Генриха IV, неофициально фаворит короля организовал для своих приближенных вечеринку с жареными поросятами, индейками и реками вина, на которой открыто произносились тосты за новое будущее соседей-галлов.

— Так что же, — вздохнув, ядовитым тоном произнес Патрон, — мы продолжим препирательство или вы, ваше сиятельство, все-таки изволите поведать мне о том, что вам известно?

Кальдерон убрал ноги со стола, уперся руками в колени и стал серьезным.

— По правде говоря, деятельность этого самого Саласара меня весьма беспокоит. Хотел бы я понять, почему вы приняли решение выбрать для осуществления Визита именно его, а не Валье или Бесерра, которые причиняют гораздо меньше неудобств и, скажем так, более управляемы. А этот Саласар совершенно сбил народ с толку: допрашивает людей не так, как положено, использует нелепые методы, которые приводят к еще более нелепым выводам. Люди этого не понимают, смотрят на него как на полубога, решения которого следует почитать без размышлений. В одно мгновение, достаточно его слова — и все решено, не о чем больше говорить, — тяжело вздохнул он. — Право, не знаю, этого ли мы добиваемся.

— Именно так, Кальдерон, этого мы и добиваемся, — подтвердил Патрон и, встав со стула, прошелся по комнате туда и обратно, продолжая говорить, — чтобы нас воспринимали как людей, способных справиться с любыми напастями мира сего. Люди должны быть нам благодарны за то, что мы делаем. Пусть чувствуют себя защищенными, пусть знают, что есть кто-то выше их, кто позаботится об их душевном равновесии. Не забывайте о том, что меня главным образом волнует религиозное единство.

— Вот и чудно, — подхватил Кальдерон, — у каждого в этом деле свой интерес. Но все ж, сдается мне, такая тишь да гладь не идет на пользу делу. Нам следовало бы поднять побольше шума. Надо устроить так, чтобы зло, причиненное колдунами, так и бросалось в глаза, особенно после того, как Саласар завершит свою миссию в тех местах. Чтобы он тоже вздрогнул, чтобы с него слетела вся его самоуверенность. Это не помешало бы нашему делу и взбодрило бы народ.

— Что именно вы задумали?

— На допросах, к примеру, только и слышишь, что жалобный скулеж кающихся: «Пожалуйста, простите меня, простите, грешен и каюсь, поскольку верую в Бога Господа нашего…» — Кальдерон произнес эти слова гнусавым шутовским голосом, передразнивая кающихся. — На мой взгляд, слишком просто и совсем не впечатляет. Я тут подумал, не использовать ли мне одну осведомительницу, пускай затешется среди допрашиваемых и устроит представление. Будет одна стоящая исповедь, я бы сказал, исповедь как черт на душу положит. — И он вновь расхохотался, потому что ему опять пришелся по душе собственный каламбур: Кальдерон был в восторге от самого себя.

— Доверяю этот спектакль вам, только контролируйте себя, Кальдерон, — Патрон сурово взглянул на него. — Я не желаю, чтобы на нас обрушилось какое-нибудь новое несчастье вроде того, что стряслось с Хуаной де Саури. Мы не должны перегибать палку. Это дело не должно выйти из-под контроля. — Он сделал паузу, вернулся на свое место и, переменив тему, добавил: — Я получил известие о том, что покойная оставила Саласару письмо. Возможно, она ему в нем что-то сообщает, в чем-то нас обвиняет…

— В чем обвиняет-то? Никто не может связать эту женщину с нами. Не волнуйтесь, — Кальдерон посмотрел собеседнику прямо в глаза. — Прежде всего позвольте вам объяснить, что мои люди заверили меня в том, что не имеют никакого касательства к смерти Хуаны де Саури. То был несчастный случай, и, что бы там Саласар ни раскопал с помощью своих дурацких методов, ничто не может связать моих помощников с этим происшествием. Что до письма, то я не знал, что оно существует. Эта женщина что, умела писать?

— Очевидно, да. Вроде бы дочь обнаружила письмо и тут же отправилась к Саласару. Оно уже у него, хотя, по моим сведениям, он еще не сумел расшифровать послание.

— Ну, если сия бумага у инквизитора, мои люди до нее доберутся и уничтожат. Не беспокойтесь, — заверил Кальдерон.

Возникло неловкое молчание.

— Вашим людям неизвестно мое настоящее имя, правда, Кальдерон?

— За кого вы меня принимаете? Я уже не первый год утрясаю самые что ни на есть неприглядные вопросы в этом королевстве, и не было случая, чтобы меня можно было в чем-то упрекнуть. Я нем как рыба. Им известно только, что работенку нам подкинул человек, которого мы называем Патрон.

— Вот и продолжайте в том же духе, Кальдерон, помните об этом. Так и продолжайте.



После церемонии прощения грешников Саласар еще на пару дней задержался в Сантэстебане. Нужно было собрать вещи, связать пачки документов, упаковать вещественные доказательства и погрузить сундуки на телеги. Покуда люди сновали туда-сюда, таская вещи, послушник Иньиго де Маэсту выполнял распоряжения, двигаясь, словно сомнамбула, взирая вокруг невидящим взглядом и отвечая еле слышным шепотом, когда кто-то задавал ему вопрос. Его поведение начало беспокоить Саласара. Разговор, который состоялся у него с послушником накануне, не принес результата. Инквизитору было хорошо известно, что в определенном возрасте усиленные размышления разъедают человека будто ржавчина и что именно поэтому лучше избегать навязчивых мыслей. Так что с наступлением вечера он направился в опочивальню Иньиго, собираясь если не утешить, то по крайней мере отвлечь молодого человека от тягостных раздумий. Кроме того, инквизитору хотелось с кем-нибудь поговорить о письме, переданном ему дочерью Хуаны, которое он все еще не сумел расшифровать. Четыре глаза видят больше, чем два, и, возможно, навыки следопыта подскажут Иньиго, каково назначение этого листа бумаги без единой буквы на нем.

Саласар постучал в дверь два раза и толкнул ее, не дожидаясь ответа Иньиго. Он нашел его лежащим в постели с Библией в руках; кровать его обступили синеватые тени сумрака, которые разгонял золотистый ореол пламени вокруг горевшей на тумбочке свечи. Молодой человек перечитывал Песнь Песней, размышляя о том, что пророки, которые ее сочинили, возможно, вдохновлялись присутствием ангела небесного, подобного встреченному им, а возможно, и того же самого, поскольку известно, что ангелы не имеют возраста и живут вечно.

Увидев инквизитора, появившегося в такой час в его опочивальне, он тут же вскочил от удивления. Саласар быстро приближался к нему с таинственным видом, размахивая листом бумаги.

— Иньиго, мне требуется твоя помощь.

Боязнь разочаровать Саласара заставила послушника взять себя в руки. Он положил Библию на тумбочку и с любопытством взглянул на лист бумаги.

— Как видишь, если судить по верхней части, — сказал инквизитор, демонстрируя ему лист, — это письмо, адресованное мне. Его принесла дочь Хуаны, утверждая, что его написала ее мать. Но в нем ничего нет, и я все ломаю голову над тем, что она этим хотела сказать. Хотя у меня такое ощущение, что в нем заключено нечто важное.

— Чистый лист. Ага, очень интересно. — Иньиго напустил на себя ученый вид, осмотрел его с одной и с другой стороны, потом опять с лицевой, взглянул на просвет, пытаясь увидеть очертания какого-нибудь еле уловимого знака, и, ничего не обнаружив, принялся рассуждать, уверенный в том, что любое сказанное слово все же лучше, чем молчание, которое сделает очевидным его невежество. — Ну, не знаю, может быть, Хуана начала его писать, но что-то ее остановило, и она успела только заголовок набросать: «Вручить Алонсо де Саласару-и-Фриасу». Что, если это была прощальная записка?

— Когда пишут прощальную записку, адресатом может быть кто угодно… Словом, тот, кому надо объяснить причины ухода. Я полагаю, никто не тратит последние мгновения жизни на то, чтобы оставить послание для незнакомого человека, ведь так?

— Ну, не знаю. Я никогда не собирался писать подобное «письмо». В общем… — Иньиго перевел взгляд на бумагу. — Возможно, это зашифрованное послание, символическое. — Иньиго приподнял правую бровь и принялся рассуждать: — Может, она хотела сообщить, что в тот момент своей жизни чувствовала пустоту? Как этот пустой лист.


Саласар посмотрел на него скептически.

— Ты думаешь, что такая женщина, как Хуана де Саури, до такой степени владела искусством образных сравнений? — Он вздохнул, почувствовав собственное бессилие: видно, ему вовек не разгадать смысл этого письма. — Не знаю, Иньиго, наверное, ты прав. Больше всего меня удручает то, что скоро мы покинем Сантэстебан, так и не установив, что же на самом деле случилось с Хуаной де Саури. Не нравится мне бросать дело на полдороге. Помнишь, ты говорил, что следы Хуаны указывали на то, что она хромала? — Иньиго кивнул. — Я вновь поинтересовался этим у дочери, и она опять заверила меня в том, что мать передвигалась без всяких трудностей.

— Видите ли, сеньор, мои познания в какой бы то ни было области невелики, или, возможно, я знаю все, но при этом не знаю ничего и поэтому не являюсь специалистом в каком бы то ни было деле, — пояснил Иньиго. — Единственное, в чем я могу считать себя осведомленным, так это в чтении следов, и уверяю вас, что Хуана прихрамывала во время бега. Не могу только назвать вам причину и не утверждаю, что это врожденное увечье. Она могла поранить ногу в тот самый день, а дочь не успела об этом узнать.

— Погоди-ка, погоди-ка, — Саласар словно уловил свет в конце туннеля, — а что, если не хромала, а припадание на правую ногу было следствием чего-то иного. Можешь описать, как именно выглядели следы Хуаны?

Иньиго начал скакать по комнате, выворачивая правую ногу через каждые три-четыре шага; при этом его тело отклонялось в сторону.

— Ну, вот! Ты гений, Иньиго.

— В самом деле, сеньор?

— У нее не было увечья.

— Нет?

— Конечно! Она просто разворачивалась, чтобы оглянуться, поэтому ее правый след развернут вбок. — Саласар улыбался. — А чего ради кому-то понадобилось оглядываться назад, в то время как он несется во весь опор?

— Она оглядывалась назад, потому что ее преследовали! — взволнованно воскликнул Иньиго.

— Именно!

— Выходит, правда, что ее убили ведьмы и демоны? — Послушник произнес эти слова напевно и даже с некоторым страхом.

— Если не они, то, по крайней мере, те, кто на них похож. Ты мне говорил, что другие отпечатки ног вроде бы козла-самца… Следы копыт как будто шли параллельно человеческим следам?

— Да, сеньор.

— Я об этом думал. Каким образом животное, вроде козла, которое обычно опирается на все четыре ноги, могло свободно передвигаться на двух задних? И почему он кое-где их приволакивал?

— Не знаю.

— Я пришел к выводу, что кто-то мог ставить перед собой пару козлиных ног! Это было что-то вроде передника, изготовленного из шкуры животного, которую можно привязать к поясу. Это объяснило бы то обстоятельство, что ты обнаружил ногу, брошенную на полу в доме Хуаны. Они отделались от обеих передних ног за ненадобностью, потому что они наверняка стали им мешать.

— Маскарадный костюм, ну, конечно! Следы вовсе не означают, что козел передвигался на двух ногах, а…

— …когда человек передвигался, — Саласар продолжил фразу, — копыта оставляли след на земле, как бы волочились, а когда он останавливался, козлиный след отпечатывался целиком. Если Хуана была порядком напугана, страх мог сыграть с ней злую шутку, заставив принять человека за демона.

— Думаете, тот, кто нацепил этот наряд, столкнул ее в реку?

— Не физически. Думаю, что душевное состояние Хуаны в последнее время было слишком неустойчивым. Наверняка это она приготовила камень с веревкой рядом с мостом, предвидя, что больше не сможет переносить укоры совести. Однако в действительности вовсе не голос ее собственной совести, а, скорее, чья-то умелая инсценировка подтолкнула ее к тому, чтобы покинуть сей мир. — И Саласар подвел итог: — Не что иное, как страх, толкнул Хуану на дно реки. Теперь необходимо узнать, что это за комедианты такие, те, кто обряжается в козлов, дабы смущать честной народ, и, главное, мы должны узнать, зачем они это делают.

Саласар с улыбкой покинул комнату Иньиго, пожелав ему спокойной ночи, и не заметил, что чистый лист бумаги — послание Хуаны — остался на постели молодого человека.



Сколько Май себя помнила, колдуны всегда вызывали у нее противоречивые чувства. Одна часть ее существа испытывала перед ними страх. Жгучий страх, который заставлял ее сжиматься в комочек рядом с Эдеррой в те ночи, когда ей казалось, что она ощущает их близкое присутствие, однако в то же время она продолжала о них думать. Она чувствовала нездоровое любопытство и старалась разузнать, где будет проходить одно из их сборищ, чтобы понаблюдать за ними, спрятавшись в зарослях папоротника. Эдерра объясняла ей, что эти существа не имели к ним обеим никакого отношения.

— Наша сила идет от природы. Мы пользуемся силами воздуха, воды и земли, растениями и цветами и время от времени прибегаем к помощи какого-нибудь лесного духа, который из чистого великодушия протягивает нам руку, — объясняла она Май. — А вот ведьмы, золотце, черпают силу из самого ада. Дьявол дает им силы в обмен на их душу. Они заключают договор и остаются без оной, — она щелкала пальцами, — вот так, в одно мгновение.

Но Май спрашивала себя, разве дьявол не был хозяином ее души уже давно и без всякого договора, с самого момента зачатия, потому что иногда, наблюдая за проделками ведьм, она чувствовала, что слеплена из одного с ними теста. Она никогда не говорила об этом Эдерре, чтобы ее не волновать.

Она наблюдала за ними во время сходок в ночь святого Иоанна: те ели, танцевали и пели, водили хороводы, только наоборот, глядя наружу круга, чтобы не смотреть на лица участниц и не умереть от стыда на следующий день. У нее было на них чутье, она могла распознать их по запаху, по походке и по манерам. Май могла почувствовать присутствие колдунов за много кастильских лиг от них, как будто ей подсказывало это шестое чувство. Поэтому она знала, что двое волосатых типов, напавших на юного помощника Саласара, не были колдунами, самое большее их можно было отнести к разряду скоморохов. Однако они опять были здесь, крутились возле здания, в котором жил Саласар с помощниками, и это навело ее на мысль о том, что они преследуют инквизитора, хотя и не понятно с какой целью. Она спряталась поблизости, чтобы подслушать, о чем они говорят.

— Патрон хочет, чтобы мы нашли письмо.

— Письмо, — повторил белоглазый, с кислым видом кусая ногти.

— Не повторяй за мной последнее слово, как дурак. Знаешь ли ты, что такое письмо?

— Бумага.

— Хорошо, только это особая бумага. Адресованная инквизитору Саласару.

— А я как об этом узнаю? — вскричал парень.

— Говори тише, — прошипел бородач. — Хватай все, что найдешь на столе у инквизитора, и дело с концом. Однако помни, что перво-наперво тебе следует всыпать вот этот порошок ему в рот, пока он спит, — он протянул ему узелочек, сделанный из тонкого платка, в котором, похоже, находился пузырек, его Май не удалось разглядеть, — так что он не проснется, а ты сможешь спокойно работать. Не насыпь больше, чем нужно, нельзя отправлять его в мир иной.

— Мир иной, — повторил парень.

Они вытянули шеи, вглядываясь в окна здания. Лишь одно окно оставалось освещенным.

— Вот это. Он всегда не спит допоздна. Подождем немного, пока он не погасит свет и не заснет.